Алжирские экспедиции

Алжи́рские экспеди́ции — военные предприятия европейских государств против Алжира, начиная с 1535 года, когда, после взятия Туниса Карлом V, Алжир сделался средоточием варварских владений и грозой европейцев на Средиземном море. С начала XVI века начинается ряд морских и десантных экспедиций против Алжира — гнезда пиратов.

XVI век

Предыстория

См. также: Захват Алжира (1516) и Захват Алжира (1529)

Около 935 года арабский князь Заир построил город Эль-Дшезайр, нынешний Алжир. Пиратство издавна было ремеслом арабских городов, расположенных по северному побережью Африки, мимо которых шёл торговый путь европейских государств с Левантом. Главным пиратским гнездом сделался Алжир. Изгнание мавров из Испании (1492 год), поселившихся в значительном количестве и в Алжире, придало пиратству ещё и характер мести христианам. Особенно страдали торговые суда испанцев, а потому первые экспедиции против Алжира были предприняты в 1506 и 1509 годах испанцами, которые завладели целым рядом алжирских городов. Алжир прибег к помощи известного предводителя турецких пиратов Горука (Арруджа) Барбароссы, который провозгласил себя алжирским султаном. Но и он был разбит испанцами и казнен. Тогда алжирские пираты провозгласили султаном его брата Хайр-ад-Дин Барбароссу, который, чувствуя себя слабым для борьбы с испанцами, отдал Алжир под верховное главенство Турции, и с помощью значительных турецких подкреплений изгнал испанцев. С этого времени начинается могущество Алжира, который возвел морской разбой в систему.

При Карле V

В 1541 году Карл V снарядил 370 судов генуэзского и испанского флотов, на которые было посажено до 23 тыс. чел. десантного войска, под предводительством адмирала Андреа Дориа. 27 октября эти войска высадились в 4 км от Алжира и обложили город, но в следующую ночь сильная буря разбила часть флота. Алжирцы сделали вылазку, которая хотя и была отбита, но Карлу V из-за потери 130 судов и 8 тыс. чел. пришлось снять осаду и на остатках флота отплыть в Беджаю, а в ноябре вернуться в Европу.

Столь же малоуспешны были последующие экспедиции испанцев, французов и англичан.

XVII век: при Людовике XIV

Алжирцы не только совершенно терроризировали морскую торговлю, но часто посылали экспедиции для разорения берегов Испании, Франции и Италии и захватывали жителей в плен; европейским государствам приходилось вступать в соглашение с алжирским султаном и откупаться деньгами от нападений.

В правление Людовика XIV было предпринято 9 экспедиций:

• под предводительством герцога Бофора — в 1663, 1664 и 1665 годах;

В 1682 году французы снарядили экспедицию против Алжира под командованием адмирала Дюкена. Здесь впервые были применены на судах мортиры. Это было сделано по предложению некоего Рено Деликагарэ, по указаниям которого, специально для бомбардировки Алжира, было построено 5 бомбических галиотов. Это были небольшие деревянные суда (25 метров длиной и 8 метров шириной); под палубой, на которой помещались 2 мортиры, были устроены фашинные земляные фундаменты. Дюкен очень оригинально установил эти галиоты для бомбардировки. В соответствующем месте напротив крепости было положено 5 якорей, от которых веером расходились столько же перлиней длиною в несколько сот сажен, закрепленных на кораблях, расположенных на якорях. Передвигаясь по этим перлиням, галиоты могли легко менять расстояние до берега, в зависимости от удобства стрельбы по выбранным целям и действительности огня противника. Первая бомбардировка продолжалась с 20 августа по 12 сентября 1682 года, конечно, с перерывами из-за дурной погоды, повреждений и т. п. Несмотря на значительные разрушения в городе, Алжир не выполнял требований французов о выдаче невольников, и вследствие недостатка снарядов и позднего времени года Дюкену пришлось вернуться в Тулон.

В следующем, 1683 году году, в июне, Дюкен опять появился перед Алжиром с эскадрой и 7-ю галиотами. Способ бомбардировки был тот же, что и в предыдущем году. Начали её в ночь с 26 на 27 июня, что повело за собою на утро выдачу 600 французских невольников. Затянувшиеся переговоры имели последствием дальнейшее сопротивление: 23 июля вновь началась бомбардировка, и продолжалась с перерывами до октября. Три четверти города были разрушены, но Алжир не подчинялся. Недостаток боевых припасов и позднее время года заставили Дюкена уйти в Тулон, оставив часть эскадры для блокады Алжира. Однако Алжирцы не стали дожидаться возвращения французского адмирала, а заключили в 1684 году мир на выставленных им ранее условиях, а именно: освобождения из неволи все христиан и вознаграждение всех французских подданных живших в Алжире за отнятое у них имущество.

Три года спустя, алжирцы нарушили мир, но потерпели в 1687 году поражение на море от Турвиля.

В 1688 году французская эскадра, с 10-ю галиотами, под командованием графа Д’Эстре снова бомбардировала Алжир, при чём было выпущено (с 30 июня по 14 июля) 10 000 бомб, но стрельба была плохая, и Алжир не покорился, тем не менее мир был восстановлен.

В течение XVII столетия англичане также вели борьбу с Алжиром, но она заключалась в целом ряде мелких действий, в виде преследования и уничтожения отдельных пиратов, а против самого Алжира они ничего не предпринимали. Параллельно с операциями против Алжира, как французы, так и англичане вели операции против других пиратских гнезд — Триполи и Туниса. Однако, постоянные войны между англичанами и французами мешали им направить серьёзные усилия против пиратов. Англичане, например, предпочитали откупаться от пиратов деньгами и не брезговали продавать Алжиру боевые припасы, которые шли на уничтожение морской торговли их конкурентов.

В период времени с конца XVII до середины XVIII века алжирцы окончательно сбросили с себя номинальную власть турок и образовали сильную независимую военную республику, во главе коей стоял избираемый янычарами дей.

XVIII век

См. также: Алжирская экспедиция (1775)

В первой половине XVIII века против Алжира предпринимались небольшие экспедиции англичан, голландцев и датчан.

В 1775 году высадилась около Алжира 22-х тысячная испанская армия под предводительством маршала О’Рельи (Alejandro O’Reilly), но нападение на город было отбито и испанцы без успеха возвратились в Европу.

В 1783 году состоялось бомбардирование Алжира испанским флотом оказавшееся безуспешным.

Также безуспешными были совместные действия Испанского, Португальского, Неаполитанского и Мальтийского флотов в 1784 году.

С этих пор дерзость алжирцев увеличилась до крайней степени. Морские разбои случались не только на водах, но и по побережью Средиземного моря. После нескольких неудачных попыток смирить их, некоторые европейские государства должны были платить золотом за безопасность своего флага, и первой к этому прибегла Испания в 1785 году. Королевство Обеих Сицилий, Португалия, Тоскана, Швеция, Дания, Ганновер и Бремен также стали платить алжирцам ежегодную дань.

XIX век

См. также: Берберийские войны

В эпоху революции и первой империи в водах Средиземного моря были сосредоточены сильные флоты нескольких европейских держав, присутствие которых смиряло деятельность пиратов, но когда, по восстановлении европейского мира, флоты были отозваны, разбои возобновились с прежней силой. Снова начались экспедиции для их подавления. Северо-Американские Штаты, которые также до сих пор платили дань алжирскому дею, как только окончилась их война с Англией, решили подавить пиратство силой и объявили в 1815 году Алжиру войну. В мае в Средиземное море был послан отряд (3 фрегата и 10 мелких судов) под командованием коммодора Стивена Декейтера. Алжирский военный флот состоял из 5-ти фрегатов и 7-ми мелких судов. После захвата нескольких алжирских судов, Декейтер появился перед Алжиром и потребовал возвращения американских невольников и признания общих законов международного права, под угрозой немедленного истребления алжирских судов. Дей согласился, но когда через несколько месяцев ему был прислан для подписи ратифицированный американским сенатом трактат, он отказался это сделать и признал его только при появлении вновь американского отряда, приготовившегося атаковать Алжир.

В 1816 году примеру Соединенных Штатов последовала Англия, к которой присоединилась и Голландия. Соединенная эскадра, под командованием английского адмирала лорда адмирала Эксмута и голландского вице-адмирала Капеллена, состояла из английских: 6 линейных кораблей, 4 фрегатов, 5 мелких и 4 бомбардировочных судов и голландских: 5 фрегатов и 1 брига. На укреплениях Алжира имелось около 1000 орудий различных калибров, между которыми были и мортиры, а в гавани стояли 4 фрегата, 5 корветов и несколько мелких судов. Гарнизон Алжира составляли около 40 000 человек. 27 августа эскадра стала на якорь, и в 3-м часу дня началась бомбардировка, продолжавшаяся до 10 часов вечера. Вследствие превосходства английских и голландских артиллеристов, верх взяла эскадра. Город был совершенно разрушен, тогда как эскадра потеряла всего 143 убитыми и 742 ранеными, при чём серьёзно пострадали корпуса только двух кораблей. 29 августа алжирский дей выдал 1083 христианских невольников, возвратил дань, выплаченную ему Неаполем и Сардинией (382 500 долларов), и обязался признавать международное право.

Склонившись перед грозными силами Морских держав, алжирцы тем не менее снова нарушили мир. В 1819 году перед Алжиром вновь появилась объединённая англо-французская эскадра под командованием адмиралов Фримантла и Жюрие (Jurieu). Адмиралы объявили дею, что на Аахенском конгрессе европейские державы решили положить конец разбою берберийских пиратов, однако поскольку требования не были поддержаны силой, переговоры остались безрезультатными.

В 1824 году Англия негодуя на дея снова послала к берегам Алжира эскадру из 22 судов, но все окончилось одними переговорами. Разбои продолжались до тех пор, пока в 1830 году участь Алжира не была решена французами.

Французская экспедиция 1830 года, закончившаяся завоеванием Алжира

См. также: Захват Алжира (1830) и Французское завоевание Алжира

Поводом к экспедиции 1830 года послужило оскорбление, нанесённое тогдашним владетелем Алжира, Гуссейн-Пашой, французскому консулу Девалю (Pierre Deval) на переговорах по делам находившейся ещё с XV века в Алжире французской торговой компании.

Для действий против Алжира был назначен десантный отряд из 36 батальонов, 3 эскадронов и 112 орудий, 37 тыс. чел. и 4,5 тыс. лошадей, посаженный на 100 военных и несколько сот транспортных судов. Войсками командовали: военный министр граф Бурмон, флотом — вице-адмирал Дюперре́ (Guy-Victor Duperré). Экспедиция отправилась из Тулона в конце мая, но из-за сильного встречного ветра только 13 июня смогла высадиться на полуостров Сиди-Феррух (en:Sidi Fredj) близ Алжира и начать укрепляться.

В ночь на 19 июня 1830 года 40 тыс. алжирцев атаковали французскую позицию, но были отбиты и преследуемы до Сиди-Калери в 10 км от Алжира. 24 числа они повторили нападение, но столь же неудачно: преследуя алжирцев, французы подошли к Алжиру и расположились под стенами города в ожидании выгрузки осадного парка. 4 июля французские батареи открыли огонь по городу, и войска пошли на приступ. После непродолжительного сопротивления был взят замок бея и на следующий день сдался город, — с 2 тыс. орудий, военными припасами и казной в 48 млн франков. Потери алжирцев доходили до 10 тыс. чел.; несколько тысяч турок ушло в горы, остальные были отправлены в Малую Азию. Гуссейн-Паша, по собственному выбору, уехал в Неаполь.

Этот блестящий успех был до того неожиданным для французского правительства, что оно долго не знало, что делать с этим приобретением. Палаты долго спорили, должна ли Франция оставить себе Алжир или его покинуть, и должна ли она ограничиться занятием береговых пунктов или распространить владычество Франции на весь Алжир. Политика Луи-Филиппа была уклончивой из-за боязни раздражить Англию; первые 10 лет действия французов в стране Алжир имели самый нерешительный характер и только разорили страну и её обитателей; за 10 лет там сменилось 10 французских генерал-губернаторов.

Подавления восстаний арабов, руководимых эмиром аль-Кадиром

Из-за быстрого падения Алжира значительные вассалы павшего Гуссейн-Паши — титтерийский, оранский и константинский беи — поспешили изъявить полную покорность французскому правительству, но Бурмон не воспользовался этим, а предпринял с горстью войск экспедицию против кабилов, обитавших в окрестностях Блиды (60 км от столицы) в наказание их разбоев в окрестностях Алжира. Неудача той экспедиции и победа кабилов стали причиной возмущения алжирского народа.

Покорившиеся беи восстали в тот момент, когда Клозель, сменивший Бурмона, из-за политических обстоятельств был вынужден отправить во Францию две трети своих войск. Походы Клозеля в Блиду и Медеа для смирения титтерийского бея не имели успеха, поэтому он вступил в переговоры с тунисским беем, родственником, соглашавшимся уступить оранскую и константинскую области с условием ежегодно платить правительству Франции по 1 млн франков. Но такой договор не был утверждён в Париже; а сменившие Клозеля генералы Бертезен и Бойе действовали с малым успехом. Назначенный в конце 1831 года генерал-губернатором Алжира генерал Савари с 16 тыс. войском едва мог отражать беспрерывные набеги туземцев на окрестности столицы.

Во главе восставших арабов встал эмир Абд аль-Кадир, сумевший возбудить в туземцах религиозный фанатизм и поведший восстание таким образом, что французы, постоянно увеличивая свои силы, должны были бороться с эмиром 15 лет. В 1834 году влияние Абд аль-Кадира распространилось на весь Алжир; владычество французов ограничивалось только несколькими береговыми пунктами, их попытки проникнуть внутрь страны оканчивались больше поражением.

В 1835 году Клозель, вторично назначенный генерал-губернатором, вместо престарелого Друэ д’Эрлона, занял столицу Абд аль-Кадира — город Маскару, но из-за удалённости от моря и невозможности подвозить продовольствие был вынужден оставить этот пункт, хотя его захват стоил французам много крови. В следующем году им удалось занять Тлемсен и разместить там гарнизон под начальством капитана Кавеньяка.

После взятия Тлемсена, Клозель поручил генералу д’Арланжу с 3 тыс. чел. устроить для обеспечения сообщения с тем пунктом укреплённый лагерь на реке Тафне. Но едва д’Арланж прибыл на место, как был осаждён превосходящими силами эмира. Ему на выручку был отправлен из Тулона генерал Бюжо, который нанёс Абд аль-Кадиру первое значительное поражение на реке Сикке. Воспользовавшись победой, Клозель приступил к прочному закреплению в крае, занятию важнейших пунктов достаточными гарнизонами и учреждению между ними постоянного сообщения постредством подвижных колонн. Его план был утверждён правительством Тьера, но из-за своего скорого падения Клозель не получил из Франции подкреплений, необходимых для осуществления его плана. Тем не менее он решился начать покорением Константины.

Девятитысячный отряд, сосредоточенный для того в Боне (150 км к северу от Константины на берегу у моря) претерпел за время шестидневного марша к месту действий такие трудности и лишения от ненастной погоды и недостатка съестных припасов, что достиг Константины в самом жалком состоянии. Клозель приступил к осаде, но вынужден был её снять, отступив в Бону в беспорядке и с большими потерями. Только геройские усилия арьергарда под начальством полковника Шангарнье спасли остатки французов от окончательной гибели. Арабы настойчиво преследовали их по пятам до самой Боны.

В начале 1837 года Клозель был сменён генералом Дамремоном (Charles-Marie Denys de Damrémont), а действия на западе (в Оранской области) против Абд аль-Кадира были поручены Бюжо. Его блестящие действия принудили эмира заключить с французским правительством договор на реке Тафне, по которому он признал господство французов над приморской полосой страны, а сам получил в управление Оранскую и Алжирскую области. На такую уступку французское правительство пошло из желания сосредоточить свои силы на востоке против Константины.

1 октября 1837 года 13-ти тыс. отряд с осадным парком из 17 орудий, под личным предводительством Дамремона двинулся к Константине, и 22 октября французы овладели городом под начальством генерала Вале; Дамремон был убит. Наученные опытом, французы оставили в Константине туземное управление и 2 500 чел. гарнизона. Вале был произведён в маршалы и назван генерал-губернатором всего Алжира.

В конце 1839 года вспыхнуло самое сильное восстание по всему Алжиру. В Константинский край явился изгнанный оттуда в 1837 году его защитник Ахмед-Бей (fr:Ahmed Bey; десятки тысяч кабилов с гор наводнили Метиджу и окрестности Алжира, истребляя французские поселения; на западе в долинах Орана и Мостаганема насчитывалось до 20 тыс. фанатически настроенных арабов под предводительством эмира. Все французские форты были обложены, сообщение между ними прервано, подвижные колонны терпели поражение. Прибытие из Франции 6 тыс. чел. подкрепления под предводительством герцога Орлеанского весной 1840 года несколько поправило дела: некоторые гарнизоны были выручены, некоторые племена наказаны, но лишь в Константиновском краю водворилось сомнительное спокойствие.

В 1841 году главнокомандующим алжирской армией был назначен генерал Бюжо; под его командой сосредоточилось 87 тыс. чел., более чем когда-либо. План действий Бюжо в общих чертах соответствовал плану генерала Клозеля, но для исполнения имел гораздо больше средств. В мае 1841 года Бюжо обосновался в Медеа́ и Милиана́ и предпринял экспедицию в Текедемит, занял Москару, тогда как Барагэ-д’Илье направился на Борау и Тэзу, а Негрие — на Мсилу и Бискру. Победоносное движение этих колонн водворило некое спокойствие в крае. В конце года генерал Ламорисьер смирил почти всю Оранскую область, а в начале 1842 года Бюжо занял Тлемсен.

Эти действия вынудили аль-Кадира перейти в оборонительное положение и удалиться в горы между Тазой и Текедемитом, но Бюжо вытеснил его и оттуда, и эмиру пришлось спасаться в Сахаре. В декабре он появился в долине реки Шелифф, снова возмутил только что успокоившийся край, и только после неимоверных усилий Ламорисьеру удалось вторично оттеснить его в пустыню, куда вместе в эмиром ушла вся его «смала» (лагерь), состоявшая из 1300 шатров и 27 тыс. войска. Бюжо преследовал аль-Кадира и в Сахаре: 10 мая 1843 года отряд из 1300 пехотинцев, 600 кавалеристов, с 2-мя горными орудиями и 20-и дневным запасом продовольствия, под предводительством герцога Омальского двинулся из Богара в пустыню. Ламорисьер содействовал этому отряду выдвижением из Маскары.

Омальский настиг смалу 16 мая, в 230 км от Богара, при урочище Уссен-он-Рокай, и овладел станом аль-Кадира и всеми его богатствами. Смалу защищали до 5 тыс. арабов, из них 3 тыс. были взяты в плен, 300 чел. погибли. Остатки смалы, соединившись с бежавшим эмиром, ещё два раза были настигнуты Ламорисьером, но аль-Кадир успевал спастись. Успешные действия 1843 года закончились победой генерала Тампура над сподвижником эмира — Сиди-Эмбареком на краю пустыни Ангад. За эти действия Бюжо получил маршальский жезл.

Весной 1844 года герцог Омальский занял Бискру и Тигурт, а Бюжо взятием Делли сделал первую попытку к утверждению в Большой Кабилии, чьи воинственные обитатели, не признававшие владычества ни одного из властителей Алжира от римлян до французов, сохраняли тень независимости.

Аль-Кадир удалился на границу Марокко, где нашёл поддержку властителя той страны Мулай Абд ар-Рахмана, выказывавшего постоянную неприязнь к французам тайным подстреканием туземных племён и даже субсидиями. 30 мая Ламорисьер, преследовавший аль-Кадира, был атакован марокканскими войсками. Через несколько дней туда прибыл Бюжо и вёл переговоры, но безуспешно. В начале августа десятитысячный отряд французов двинулся к пределам Марокко и 14 августа столкнулся с тридцатитысячной армией сына Мулай Абд ар-Рахмана — Мулей-Магомета, который был разбит, а его отец принуждён заключить 10 сентября договор с французским правительством, по которому обязался распустить свои войска на границе французских владений и изгнать аль-Кадира. Успеху переговоров содействал обстрел Тангера французской эскадрой под начальством герцога Жуанвильского. В результате аль-Кадир опять бежал в Сахару. В 1844 году весь Алжир вступил в новую эпоху развития — колониального.

В апреле 1845 года в окрестностях Тенеса появился новый подстрекатель к восстанию — Бу-Маза, но французы приняли энергичные меры против развития бунта. Полковник Пелиссье задушил дымом костров, разведённых у входа в пещеру, целое племя засевших внутри — племя Улед-Риа.

В течение 1846—1847 годов кое-где происходили только небольшие отдельные восстания. В начале 1847 года сдался Бу-Маза, а в конце того года (22 дек.) и аль-Кадир, окружённый войсками Ламорисьера. И только гордые племена Большой Кабилии не хотели признать французского владычества.

В 1848 году полковник Мессиа́ (Maissiat) усмирил восстание марабута Сиди-Шагр-Бен-Тайеба. В конце 1849 года генерал Гербийон и полковник Канробе́р, овладев со значительным уроном укреплённым городом Заачей (в Сахаре), усмирили восстание, вспыхнувшее в Константинской области. В 1850 году генерал Сент-Арно руководил в Большой Кабилии экспедицией, но без особого успеха. В 1851 и 1852 годах генералы Сен-Арно и Пелиссье безуспешно преследовали в Кабилии нового смутьяна — Бу-Барлу. В 1854-58 годах маршал Рандон провёл ряд более-менее удачных экспедиций и утвердился в Кабилии, покорив сильнейшее кабильское племя Бени-Ратен и основав среди кабильских гор форт «Наполеон».

На территории Алжира располагалась тогда 70-ти тыс. французская армия.

Итог

Война, длившаяся 38 лет, стоила французам неимоверных усилий и огромных издержек, тогда как в самом начале её была возможность покорения мирным путём. Она разорила страну, некогда бывшую житницей Древнего Рима.

См. также

• Берберские пираты
• Французское завоевание Алжира
• Французский Алжир
• История Алжира
• Ларашская экспедиция
• Пиратство в годы Греческой революции

Литература

• Алжирскiя экспедицiи // Энциклопедический словарь, составленный русскими учеными и литераторами. — СПб., 1861.

Ссылки

• [slovari.yandex.ru/~книги/Военная%20энциклопедия/Алжирские%20экспедиции/ Алжирскiя экспедицiи // Военная энциклопедия, 1911—1914](недоступная ссылка с 14-06-2016 (2872 дня))

Отрывок, характеризующий Алжирские экспедиции

– Что же смотреть? – сказал фельдшер. Но именно потому что фельдшер очевидно не желал впустить туда, Ростов вошел в солдатские палаты. Запах, к которому он уже успел придышаться в коридоре, здесь был еще сильнее. Запах этот здесь несколько изменился; он был резче, и чувствительно было, что отсюда то именно он и происходил.
В длинной комнате, ярко освещенной солнцем в большие окна, в два ряда, головами к стенам и оставляя проход по середине, лежали больные и раненые. Большая часть из них были в забытьи и не обратили вниманья на вошедших. Те, которые были в памяти, все приподнялись или подняли свои худые, желтые лица, и все с одним и тем же выражением надежды на помощь, упрека и зависти к чужому здоровью, не спуская глаз, смотрели на Ростова. Ростов вышел на середину комнаты, заглянул в соседние двери комнат с растворенными дверями, и с обеих сторон увидал то же самое. Он остановился, молча оглядываясь вокруг себя. Он никак не ожидал видеть это. Перед самым им лежал почти поперек середняго прохода, на голом полу, больной, вероятно казак, потому что волосы его были обстрижены в скобку. Казак этот лежал навзничь, раскинув огромные руки и ноги. Лицо его было багрово красно, глаза совершенно закачены, так что видны были одни белки, и на босых ногах его и на руках, еще красных, жилы напружились как веревки. Он стукнулся затылком о пол и что то хрипло проговорил и стал повторять это слово. Ростов прислушался к тому, что он говорил, и разобрал повторяемое им слово. Слово это было: испить – пить – испить! Ростов оглянулся, отыскивая того, кто бы мог уложить на место этого больного и дать ему воды.
– Кто тут ходит за больными? – спросил он фельдшера. В это время из соседней комнаты вышел фурштадский солдат, больничный служитель, и отбивая шаг вытянулся перед Ростовым.
– Здравия желаю, ваше высокоблагородие! – прокричал этот солдат, выкатывая глаза на Ростова и, очевидно, принимая его за больничное начальство.
– Убери же его, дай ему воды, – сказал Ростов, указывая на казака.
– Слушаю, ваше высокоблагородие, – с удовольствием проговорил солдат, еще старательнее выкатывая глаза и вытягиваясь, но не трогаясь с места.
– Нет, тут ничего не сделаешь, – подумал Ростов, опустив глаза, и хотел уже выходить, но с правой стороны он чувствовал устремленный на себя значительный взгляд и оглянулся на него. Почти в самом углу на шинели сидел с желтым, как скелет, худым, строгим лицом и небритой седой бородой, старый солдат и упорно смотрел на Ростова. С одной стороны, сосед старого солдата что то шептал ему, указывая на Ростова. Ростов понял, что старик намерен о чем то просить его. Он подошел ближе и увидал, что у старика была согнута только одна нога, а другой совсем не было выше колена. Другой сосед старика, неподвижно лежавший с закинутой головой, довольно далеко от него, был молодой солдат с восковой бледностью на курносом, покрытом еще веснушками, лице и с закаченными под веки глазами. Ростов поглядел на курносого солдата, и мороз пробежал по его спине.
– Да ведь этот, кажется… – обратился он к фельдшеру.
– Уж как просили, ваше благородие, – сказал старый солдат с дрожанием нижней челюсти. – Еще утром кончился. Ведь тоже люди, а не собаки…
– Сейчас пришлю, уберут, уберут, – поспешно сказал фельдшер. – Пожалуйте, ваше благородие.
– Пойдем, пойдем, – поспешно сказал Ростов, и опустив глаза, и сжавшись, стараясь пройти незамеченным сквозь строй этих укоризненных и завистливых глаз, устремленных на него, он вышел из комнаты.


Пройдя коридор, фельдшер ввел Ростова в офицерские палаты, состоявшие из трех, с растворенными дверями, комнат. В комнатах этих были кровати; раненые и больные офицеры лежали и сидели на них. Некоторые в больничных халатах ходили по комнатам. Первое лицо, встретившееся Ростову в офицерских палатах, был маленький, худой человечек без руки, в колпаке и больничном халате с закушенной трубочкой, ходивший в первой комнате. Ростов, вглядываясь в него, старался вспомнить, где он его видел.
– Вот где Бог привел свидеться, – сказал маленький человек. – Тушин, Тушин, помните довез вас под Шенграбеном? А мне кусочек отрезали, вот… – сказал он, улыбаясь, показывая на пустой рукав халата. – Василья Дмитриевича Денисова ищете? – сожитель! – сказал он, узнав, кого нужно было Ростову. – Здесь, здесь и Тушин повел его в другую комнату, из которой слышался хохот нескольких голосов.
«И как они могут не только хохотать, но жить тут»? думал Ростов, всё слыша еще этот запах мертвого тела, которого он набрался еще в солдатском госпитале, и всё еще видя вокруг себя эти завистливые взгляды, провожавшие его с обеих сторон, и лицо этого молодого солдата с закаченными глазами.
Денисов, закрывшись с головой одеялом, спал не постели, несмотря на то, что был 12 й час дня.
– А, Г'остов? 3до'ово, здо'ово, – закричал он всё тем же голосом, как бывало и в полку; но Ростов с грустью заметил, как за этой привычной развязностью и оживленностью какое то новое дурное, затаенное чувство проглядывало в выражении лица, в интонациях и словах Денисова.
Рана его, несмотря на свою ничтожность, все еще не заживала, хотя уже прошло шесть недель, как он был ранен. В лице его была та же бледная опухлость, которая была на всех гошпитальных лицах. Но не это поразило Ростова; его поразило то, что Денисов как будто не рад был ему и неестественно ему улыбался. Денисов не расспрашивал ни про полк, ни про общий ход дела. Когда Ростов говорил про это, Денисов не слушал.
Ростов заметил даже, что Денисову неприятно было, когда ему напоминали о полке и вообще о той, другой, вольной жизни, которая шла вне госпиталя. Он, казалось, старался забыть ту прежнюю жизнь и интересовался только своим делом с провиантскими чиновниками. На вопрос Ростова, в каком положении было дело, он тотчас достал из под подушки бумагу, полученную из комиссии, и свой черновой ответ на нее. Он оживился, начав читать свою бумагу и особенно давал заметить Ростову колкости, которые он в этой бумаге говорил своим врагам. Госпитальные товарищи Денисова, окружившие было Ростова – вновь прибывшее из вольного света лицо, – стали понемногу расходиться, как только Денисов стал читать свою бумагу. По их лицам Ростов понял, что все эти господа уже не раз слышали всю эту успевшую им надоесть историю. Только сосед на кровати, толстый улан, сидел на своей койке, мрачно нахмурившись и куря трубку, и маленький Тушин без руки продолжал слушать, неодобрительно покачивая головой. В середине чтения улан перебил Денисова.
– А по мне, – сказал он, обращаясь к Ростову, – надо просто просить государя о помиловании. Теперь, говорят, награды будут большие, и верно простят…
– Мне просить государя! – сказал Денисов голосом, которому он хотел придать прежнюю энергию и горячность, но который звучал бесполезной раздражительностью. – О чем? Ежели бы я был разбойник, я бы просил милости, а то я сужусь за то, что вывожу на чистую воду разбойников. Пускай судят, я никого не боюсь: я честно служил царю, отечеству и не крал! И меня разжаловать, и… Слушай, я так прямо и пишу им, вот я пишу: «ежели бы я был казнокрад…
– Ловко написано, что и говорить, – сказал Тушин. Да не в том дело, Василий Дмитрич, – он тоже обратился к Ростову, – покориться надо, а вот Василий Дмитрич не хочет. Ведь аудитор говорил вам, что дело ваше плохо.
– Ну пускай будет плохо, – сказал Денисов. – Вам написал аудитор просьбу, – продолжал Тушин, – и надо подписать, да вот с ними и отправить. У них верно (он указал на Ростова) и рука в штабе есть. Уже лучше случая не найдете.
– Да ведь я сказал, что подличать не стану, – перебил Денисов и опять продолжал чтение своей бумаги.
Ростов не смел уговаривать Денисова, хотя он инстинктом чувствовал, что путь, предлагаемый Тушиным и другими офицерами, был самый верный, и хотя он считал бы себя счастливым, ежели бы мог оказать помощь Денисову: он знал непреклонность воли Денисова и его правдивую горячность.
Когда кончилось чтение ядовитых бумаг Денисова, продолжавшееся более часа, Ростов ничего не сказал, и в самом грустном расположении духа, в обществе опять собравшихся около него госпитальных товарищей Денисова, провел остальную часть дня, рассказывая про то, что он знал, и слушая рассказы других. Денисов мрачно молчал в продолжение всего вечера.
Поздно вечером Ростов собрался уезжать и спросил Денисова, не будет ли каких поручений?
– Да, постой, – сказал Денисов, оглянулся на офицеров и, достав из под подушки свои бумаги, пошел к окну, на котором у него стояла чернильница, и сел писать.
– Видно плетью обуха не пег'ешибешь, – сказал он, отходя от окна и подавая Ростову большой конверт. – Это была просьба на имя государя, составленная аудитором, в которой Денисов, ничего не упоминая о винах провиантского ведомства, просил только о помиловании.
– Передай, видно… – Он не договорил и улыбнулся болезненно фальшивой улыбкой.


Вернувшись в полк и передав командиру, в каком положении находилось дело Денисова, Ростов с письмом к государю поехал в Тильзит.
13 го июня, французский и русский императоры съехались в Тильзите. Борис Друбецкой просил важное лицо, при котором он состоял, о том, чтобы быть причислену к свите, назначенной состоять в Тильзите.
– Je voudrais voir le grand homme, [Я желал бы видеть великого человека,] – сказал он, говоря про Наполеона, которого он до сих пор всегда, как и все, называл Буонапарте.
– Vous parlez de Buonaparte? [Вы говорите про Буонапарта?] – сказал ему улыбаясь генерал.
Борис вопросительно посмотрел на своего генерала и тотчас же понял, что это было шуточное испытание.
– Mon prince, je parle de l'empereur Napoleon, [Князь, я говорю об императоре Наполеоне,] – отвечал он. Генерал с улыбкой потрепал его по плечу.
– Ты далеко пойдешь, – сказал он ему и взял с собою.
Борис в числе немногих был на Немане в день свидания императоров; он видел плоты с вензелями, проезд Наполеона по тому берегу мимо французской гвардии, видел задумчивое лицо императора Александра, в то время как он молча сидел в корчме на берегу Немана, ожидая прибытия Наполеона; видел, как оба императора сели в лодки и как Наполеон, приставши прежде к плоту, быстрыми шагами пошел вперед и, встречая Александра, подал ему руку, и как оба скрылись в павильоне. Со времени своего вступления в высшие миры, Борис сделал себе привычку внимательно наблюдать то, что происходило вокруг него и записывать. Во время свидания в Тильзите он расспрашивал об именах тех лиц, которые приехали с Наполеоном, о мундирах, которые были на них надеты, и внимательно прислушивался к словам, которые были сказаны важными лицами. В то самое время, как императоры вошли в павильон, он посмотрел на часы и не забыл посмотреть опять в то время, когда Александр вышел из павильона. Свидание продолжалось час и пятьдесят три минуты: он так и записал это в тот вечер в числе других фактов, которые, он полагал, имели историческое значение. Так как свита императора была очень небольшая, то для человека, дорожащего успехом по службе, находиться в Тильзите во время свидания императоров было делом очень важным, и Борис, попав в Тильзит, чувствовал, что с этого времени положение его совершенно утвердилось. Его не только знали, но к нему пригляделись и привыкли. Два раза он исполнял поручения к самому государю, так что государь знал его в лицо, и все приближенные не только не дичились его, как прежде, считая за новое лицо, но удивились бы, ежели бы его не было.
Борис жил с другим адъютантом, польским графом Жилинским. Жилинский, воспитанный в Париже поляк, был богат, страстно любил французов, и почти каждый день во время пребывания в Тильзите, к Жилинскому и Борису собирались на обеды и завтраки французские офицеры из гвардии и главного французского штаба.
24 го июня вечером, граф Жилинский, сожитель Бориса, устроил для своих знакомых французов ужин. На ужине этом был почетный гость, один адъютант Наполеона, несколько офицеров французской гвардии и молодой мальчик старой аристократической французской фамилии, паж Наполеона. В этот самый день Ростов, пользуясь темнотой, чтобы не быть узнанным, в статском платье, приехал в Тильзит и вошел в квартиру Жилинского и Бориса.
В Ростове, также как и во всей армии, из которой он приехал, еще далеко не совершился в отношении Наполеона и французов, из врагов сделавшихся друзьями, тот переворот, который произошел в главной квартире и в Борисе. Все еще продолжали в армии испытывать прежнее смешанное чувство злобы, презрения и страха к Бонапарте и французам. Еще недавно Ростов, разговаривая с Платовским казачьим офицером, спорил о том, что ежели бы Наполеон был взят в плен, с ним обратились бы не как с государем, а как с преступником. Еще недавно на дороге, встретившись с французским раненым полковником, Ростов разгорячился, доказывая ему, что не может быть мира между законным государем и преступником Бонапарте. Поэтому Ростова странно поразил в квартире Бориса вид французских офицеров в тех самых мундирах, на которые он привык совсем иначе смотреть из фланкерской цепи. Как только он увидал высунувшегося из двери французского офицера, это чувство войны, враждебности, которое он всегда испытывал при виде неприятеля, вдруг обхватило его. Он остановился на пороге и по русски спросил, тут ли живет Друбецкой. Борис, заслышав чужой голос в передней, вышел к нему навстречу. Лицо его в первую минуту, когда он узнал Ростова, выразило досаду.
– Ах это ты, очень рад, очень рад тебя видеть, – сказал он однако, улыбаясь и подвигаясь к нему. Но Ростов заметил первое его движение.
– Я не во время кажется, – сказал он, – я бы не приехал, но мне дело есть, – сказал он холодно…
– Нет, я только удивляюсь, как ты из полка приехал. – «Dans un moment je suis a vous», [Сию минуту я к твоим услугам,] – обратился он на голос звавшего его.
– Я вижу, что я не во время, – повторил Ростов.
Выражение досады уже исчезло на лице Бориса; видимо обдумав и решив, что ему делать, он с особенным спокойствием взял его за обе руки и повел в соседнюю комнату. Глаза Бориса, спокойно и твердо глядевшие на Ростова, были как будто застланы чем то, как будто какая то заслонка – синие очки общежития – были надеты на них. Так казалось Ростову.
– Ах полно, пожалуйста, можешь ли ты быть не во время, – сказал Борис. – Борис ввел его в комнату, где был накрыт ужин, познакомил с гостями, назвав его и объяснив, что он был не статский, но гусарский офицер, его старый приятель. – Граф Жилинский, le comte N.N., le capitaine S.S., [граф Н.Н., капитан С.С.] – называл он гостей. Ростов нахмуренно глядел на французов, неохотно раскланивался и молчал.
Жилинский, видимо, не радостно принял это новое русское лицо в свой кружок и ничего не сказал Ростову. Борис, казалось, не замечал происшедшего стеснения от нового лица и с тем же приятным спокойствием и застланностью в глазах, с которыми он встретил Ростова, старался оживить разговор. Один из французов обратился с обыкновенной французской учтивостью к упорно молчавшему Ростову и сказал ему, что вероятно для того, чтобы увидать императора, он приехал в Тильзит.
– Нет, у меня есть дело, – коротко ответил Ростов.
Ростов сделался не в духе тотчас же после того, как он заметил неудовольствие на лице Бориса, и, как всегда бывает с людьми, которые не в духе, ему казалось, что все неприязненно смотрят на него и что всем он мешает. И действительно он мешал всем и один оставался вне вновь завязавшегося общего разговора. «И зачем он сидит тут?» говорили взгляды, которые бросали на него гости. Он встал и подошел к Борису.
– Однако я тебя стесняю, – сказал он ему тихо, – пойдем, поговорим о деле, и я уйду.
– Да нет, нисколько, сказал Борис. А ежели ты устал, пойдем в мою комнатку и ложись отдохни.
– И в самом деле…
Они вошли в маленькую комнатку, где спал Борис. Ростов, не садясь, тотчас же с раздраженьем – как будто Борис был в чем нибудь виноват перед ним – начал ему рассказывать дело Денисова, спрашивая, хочет ли и может ли он просить о Денисове через своего генерала у государя и через него передать письмо. Когда они остались вдвоем, Ростов в первый раз убедился, что ему неловко было смотреть в глаза Борису. Борис заложив ногу на ногу и поглаживая левой рукой тонкие пальцы правой руки, слушал Ростова, как слушает генерал доклад подчиненного, то глядя в сторону, то с тою же застланностию во взгляде прямо глядя в глаза Ростову. Ростову всякий раз при этом становилось неловко и он опускал глаза.
– Я слыхал про такого рода дела и знаю, что Государь очень строг в этих случаях. Я думаю, надо бы не доводить до Его Величества. По моему, лучше бы прямо просить корпусного командира… Но вообще я думаю…
– Так ты ничего не хочешь сделать, так и скажи! – закричал почти Ростов, не глядя в глаза Борису.
Борис улыбнулся: – Напротив, я сделаю, что могу, только я думал…
В это время в двери послышался голос Жилинского, звавший Бориса.
– Ну иди, иди, иди… – сказал Ростов и отказавшись от ужина, и оставшись один в маленькой комнатке, он долго ходил в ней взад и вперед, и слушал веселый французский говор из соседней комнаты.


Ростов приехал в Тильзит в день, менее всего удобный для ходатайства за Денисова. Самому ему нельзя было итти к дежурному генералу, так как он был во фраке и без разрешения начальства приехал в Тильзит, а Борис, ежели даже и хотел, не мог сделать этого на другой день после приезда Ростова. В этот день, 27 го июня, были подписаны первые условия мира. Императоры поменялись орденами: Александр получил Почетного легиона, а Наполеон Андрея 1 й степени, и в этот день был назначен обед Преображенскому батальону, который давал ему батальон французской гвардии. Государи должны были присутствовать на этом банкете.
Ростову было так неловко и неприятно с Борисом, что, когда после ужина Борис заглянул к нему, он притворился спящим и на другой день рано утром, стараясь не видеть его, ушел из дома. Во фраке и круглой шляпе Николай бродил по городу, разглядывая французов и их мундиры, разглядывая улицы и дома, где жили русский и французский императоры. На площади он видел расставляемые столы и приготовления к обеду, на улицах видел перекинутые драпировки с знаменами русских и французских цветов и огромные вензеля А. и N. В окнах домов были тоже знамена и вензеля.
«Борис не хочет помочь мне, да и я не хочу обращаться к нему. Это дело решенное – думал Николай – между нами всё кончено, но я не уеду отсюда, не сделав всё, что могу для Денисова и главное не передав письма государю. Государю?!… Он тут!» думал Ростов, подходя невольно опять к дому, занимаемому Александром.
У дома этого стояли верховые лошади и съезжалась свита, видимо приготовляясь к выезду государя.
«Всякую минуту я могу увидать его, – думал Ростов. Если бы только я мог прямо передать ему письмо и сказать всё, неужели меня бы арестовали за фрак? Не может быть! Он бы понял, на чьей стороне справедливость. Он всё понимает, всё знает. Кто же может быть справедливее и великодушнее его? Ну, да ежели бы меня и арестовали бы за то, что я здесь, что ж за беда?» думал он, глядя на офицера, всходившего в дом, занимаемый государем. «Ведь вот всходят же. – Э! всё вздор. Пойду и подам сам письмо государю: тем хуже будет для Друбецкого, который довел меня до этого». И вдруг, с решительностью, которой он сам не ждал от себя, Ростов, ощупав письмо в кармане, пошел прямо к дому, занимаемому государем.
«Нет, теперь уже не упущу случая, как после Аустерлица, думал он, ожидая всякую секунду встретить государя и чувствуя прилив крови к сердцу при этой мысли. Упаду в ноги и буду просить его. Он поднимет, выслушает и еще поблагодарит меня». «Я счастлив, когда могу сделать добро, но исправить несправедливость есть величайшее счастье», воображал Ростов слова, которые скажет ему государь. И он пошел мимо любопытно смотревших на него, на крыльцо занимаемого государем дома.
С крыльца широкая лестница вела прямо наверх; направо видна была затворенная дверь. Внизу под лестницей была дверь в нижний этаж.
– Кого вам? – спросил кто то.
– Подать письмо, просьбу его величеству, – сказал Николай с дрожанием голоса.
– Просьба – к дежурному, пожалуйте сюда (ему указали на дверь внизу). Только не примут.
Услыхав этот равнодушный голос, Ростов испугался того, что он делал; мысль встретить всякую минуту государя так соблазнительна и оттого так страшна была для него, что он готов был бежать, но камер фурьер, встретивший его, отворил ему дверь в дежурную и Ростов вошел.
Невысокий полный человек лет 30, в белых панталонах, ботфортах и в одной, видно только что надетой, батистовой рубашке, стоял в этой комнате; камердинер застегивал ему сзади шитые шелком прекрасные новые помочи, которые почему то заметил Ростов. Человек этот разговаривал с кем то бывшим в другой комнате.
– Bien faite et la beaute du diable, [Хорошо сложена и красота молодости,] – говорил этот человек и увидав Ростова перестал говорить и нахмурился.
– Что вам угодно? Просьба?…
– Qu'est ce que c'est? [Что это?] – спросил кто то из другой комнаты.
– Encore un petitionnaire, [Еще один проситель,] – отвечал человек в помочах.
– Скажите ему, что после. Сейчас выйдет, надо ехать.
– После, после, завтра. Поздно…
Ростов повернулся и хотел выйти, но человек в помочах остановил его.
– От кого? Вы кто?
– От майора Денисова, – отвечал Ростов.
– Вы кто? офицер?
– Поручик, граф Ростов.
– Какая смелость! По команде подайте. А сами идите, идите… – И он стал надевать подаваемый камердинером мундир.
Ростов вышел опять в сени и заметил, что на крыльце было уже много офицеров и генералов в полной парадной форме, мимо которых ему надо было пройти.
Проклиная свою смелость, замирая от мысли, что всякую минуту он может встретить государя и при нем быть осрамлен и выслан под арест, понимая вполне всю неприличность своего поступка и раскаиваясь в нем, Ростов, опустив глаза, пробирался вон из дома, окруженного толпой блестящей свиты, когда чей то знакомый голос окликнул его и чья то рука остановила его.
– Вы, батюшка, что тут делаете во фраке? – спросил его басистый голос.
Это был кавалерийский генерал, в эту кампанию заслуживший особенную милость государя, бывший начальник дивизии, в которой служил Ростов.