Алиса (великая герцогиня Гессенская)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Алиса Великобританская
англ. Alice of the United Kingdom<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Алиса в 1875 году</td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Собственный герб Алисы</td></tr>

Великая герцогиня Гессенская и Прирейнская
13 июня 1877 — 14 декабря 1878
Предшественник: Матильда Каролина Баварская
Преемник: Виктория Мелита Саксен-Кобург-Готская
 
Рождение: 23 апреля 1843(1843-04-23)
Букингемский дворец, Лондон, Англия, Соединённое королевство Великобритании и Ирландии
Смерть: 14 декабря 1878(1878-12-14) (35 лет)
Новый дворец[de], Дармштадт, Великое герцогство Гессен, Германская империя
Место погребения: Розенхёэ, Дармштадт
Род: Саксен-Кобург-Готская династия → Гессенский дом
Имя при рождении: Алиса Мод Мария[1]
Отец: Альберт Саксен-Кобург-Готский
Мать: королева Виктория
Супруг: Людвиг IV, великий герцог Гессенский
Дети: Виктория, Елизавета, Ирена, Эрнст Людвиг, Фридрих[en], Алиса, Мария
 
Награды:

Али́са Великобрита́нская (англ. Alice of the United Kingdom), также Али́са Са́ксен-Ко́бург-Го́тская (англ. Alice of Saxe-Coburg and Gotha; 23 апреля 1843, Лондон — 14 декабря 1878, Дармштадт) — вторая дочь британской королевы Виктории и её супруга Альберта Саксен-Кобург-Готского; в замужестве — великая герцогиня Гессенская.

Алиса провела своё раннее детство в компании родителей, а также братьев и сестёр, путешествуя между королевскими резиденциями Великобритании. Образование девочки было поручено близкому другу и советнику принца Альберта барону Стокмару; под его руководством кроме всего прочего Алиса изучала рукоделие и деревообработку, а также французский и немецкий языки. Когда принц Альберт заболел брюшным тифом в декабре 1861, Алиса ухаживала за ним до самой его смерти. После смерти отца, когда королева Виктория погрузилась в траур, Алиса исполняла обязанности неофициального секретаря матери. 1 июля 1862 года, в то время как двор всё ещё был в трауре, Алиса вышла замуж за немецкого принца Людвига — наследника великого герцога Гессенского. Церемония была проведена в узком кругу в Осборн-хаусе и была описана королевой как «больше похожая на похороны, чем на свадьбу». Семейная жизнь принцессы была омрачена обнищанием, семейными трагедиями и ухудшением отношений между с мужем и матерью.

Алиса активно покровительствовала женщинам и проявляла интерес к сестринскому делу, в частности к работе Флоренс Найтингейл. Когда Гессенское герцогство вступило в Австро-прусскую войну, Дармштадт заполонили раненые; беременная Алиса посвятил большую часть своего времени управлению полевыми госпиталями. Одна из организаций, основанных ею — «Женская гильдия принцессы Алисы» — принимала на себя большую часть повседневной работы военных госпиталей страны. В 1877 году Алиса стала великой герцогиней Гессенской, и увеличение обязанностей отрицательно сказалось на её душевном и физическом состоянии. В последние месяцы 1878 года гессенский двор поразила эпидемия дифтерии: среди заболевших оказалась почти вся герцогская семья. Алиса ухаживала за своими больными детьми и в итоге сама оказалась смертельно больна. Алиса стала первым умершим ребёнком королевы Виктории и первой из троих детей, которые скончались в правление матери.

Среди семи детей принцессы были российская императрица и великая княгиня; обе они были расстреляны большевиками в июле 1918 года. Внуком Алисы по женской линии был последний вице-король Индии, а правнуком — супруг британской королевы.





Биография

Ранние годы

Алиса родилась 25 апреля 1843 года в Букингемском дворце в Лондоне[2] в семье британской королевы Виктории и её супруга принца Альберта; Алиса стала второй дочерью и третьим ребёнком из девяти детей королевской четы. Девочка была крещена под руководством архиепископа Кентерберийского Уильяма Хоули в частной часовне Букингемского дворца 2 июня 1843 года. Восприемниками при крещении стали король Ганновера (которого представлял на церемонии Адольф Фредерик, герцог Кембриджский), принцесса Гогенлоэ-Лангенбургская (которую представляла её мать вдовствующая герцогиня Кентская), наследный принц Саксен-Кобург-Готский (которого представлял наследный принц Мекленбург-Стрелица) и София Матильда Глостерская[3]. Имя «Алиса» новорождённая принцесса получила благодаря лорду Мельбурну, который восхищался королевой и однажды заметил, что «Алиса» — его любимое женское имя[4]; имя «Мод», англо-саксонский вариант имени «Матильда», была дано девочке в честь одной из крёстных — Софии Матильды Глостерской; имя «Мария» было выбрано, потому что принцесса родилась в тот же день, что и принцесса Мария — дочь короля Георга III. Рождение ещё одной дочери в королевской семье в обществе вызвало смешанные чувства, и даже Тайный совет в связи с рождением Алисы отправил послание принцу Альберту, в котором сразу «поздравлял и соболезновал» ему[4]. Рождение Алисы заставило её родителей искать более просторный семейный дом, поскольку Букингемский дворец не был оборудован частными апартаментами, соответствовавшими запросам растущей семьи королевы. Потому в 1844 году Виктория и Альберт приобрели особняк Осборн-хаус на острове Уайт в качестве резиденции, где можно было проводить праздники с семьёй. В Осборне Алиса с братом и сестрой получала образование по программе, разработанной для неё отцом и его близким другом бароном Стокмаром: девочка обучалась практическим навыкам, таким как поддержание домашнего хозяйства, приготовление пищи, садоводство и плотницкое дело; она также получала ежедневные уроки английского, французского и немецкого языков[5][6]. Виктория и Альберт выступали за монархию, основанную на семейных ценностях, поэтому у Алисы и её братьев и сестёр повседневный гардероб состоял из одежды для среднего класса, а спали дети в скудно обставленных, мало отапливаемых спальнях[7]. Алиса была очарована миром, располагавшимся за пределами королевского двора: в Балморале, где она казалась особенно счастливой, принцесса навещала людей, проживавших и работавших на территории замка; однажды Алиса сбежала от гувернантки в капелле Виндзорского замка и расположилась на общественной скамье, чтобы лучше понять людей, которые не были строгими приверженцами королевского протокола[8]. В 1854 году во время Крымской войны одиннадцатилетняя Алиса осматривала лондонские госпиталя для раненых вместе с матерью и старшей сестрой[9]. Из всех детей Виктории и Альберта Алиса была наиболее эмоционально чувствительной и с пониманием относилась к тяготам других людей, при этом обладала острым языком и взрывным характером[10]. Наиболее близка принцесса была со своими старшими братом и сестрой, и потому она очень расстроилась, когда в 1858 году принцесса Виктория вышла замуж за принца Фридриха Прусского[11].

Сострадание Алисы к чужой беде сыграло большую роль в семье в 1861 году. 16 марта в Фрогмор-хаус умерла бабушка принцессы — Виктория, вдовствующая герцогиня Кентская. Алиса провела много времени у постели умирающей, часто играла для неё на фортепиано и кормила её во время последней стадии болезни. После смерти матери королева была сломлена горем и в значительной степени опиралась на поддержку Алисы, которую принц Альберт напутствовал словами «Иди и утешь Мама́»[12]. Королева писала своему дяде, бельгийскому королю Леопольду I: «милая, добрая Алиса переполнена нежность, любовью и состраданием ко мне»[13]. Через несколько месяцев после смерти герцогини, 14 декабря в Виндзорском замке умер принц Альберт. Во время его последней болезни Алиса не отходила от постели отца. Она послала принцу Уэльскому телеграмму вопреки желанию матери, которая отказывалась сообщить сыну о смерти отца, потому что считала его виновным в случившемся. Королева была расстроена смертью мужа, и двор погрузился в траур. Алиса стала неофициальным секретарём своей матери и в течение следующих шести месяцев представляла монарха на публичных мероприятиях; через Алису проходила вся официальная переписка между королевой и министрами, в то время как сама Виктория полностью удалилась от общественной жизни. Помощницей Алисы в государственных делах стала её сестра Луиза, хотя для этого больше подошла бы другая, следующая за Алисой по старшинству сестра Елена, но она не способна была надолго удержаться от слёз[14].

Брачные планы и брак

В 1860 году королева Виктория стала подыскивать жениха для Алисы. Королева выражала надежду, что её дети смогут жениться по любви, но это не означало, что выбор пары для них будет расширен за пределы королевских домов Европы. Также Виктория рассматривала возможность брака с высшей знатью внутри страны, однако такой союз был политически невыгоден и лишал возможности заключить выгодный брак заграницей[15]. Королева поручила своей старшей дочери, которая недавно стала женой прусского принца, подготовить список подходящих европейских принцев. Принцесса Виктория смогла подобрать только двоих подходящих кандидатов: принца Оранского и Альбрехта Прусского, кузена её супруга. Кандидатура принца Оранского вполне устраивала королеву и он прибыл в Лондон, чтобы лично встретиться с Викторией и Алисой. Алиса не заинтересовалась принцем, как и он ею, несмотря на давление, оказываемое на Виллема Оранского его собственной матерью — англофилкой Софией Вюртембергской[16]. Принц Альбрехт также был отвергнут, на что принц Фридрих, супруг принцессы Виктории, заметил, что его кузен не подходит для «того, кто заслуживает лучшего»[15].

После того, как были отвергнуты оба ведущих кандидата, принцесса Виктория предложила принца из младшей германской знати — принца Людвига, племянника великого герцога Гессенского. Принцесса Виктория отправилась к гессенскому двору, чтобы встретиться с сестрой Людвига Анной, которую прочили в жёны принцу Уэльскому. Принцесса Анна не понравилась Виктории, но её братья Людвиг и Генрих произвели на принцессу весьма благоприятное впечатление. Оба они были приглашены в Виндзорский замок в 1860 году, под предлогом визита на скачки с королевской семьёй; в действительности же королева Виктория желала познакомиться с потенциальным зятем[17]. Королеве понравились оба принца, однако для Алисы она выбрала Людвига. Когда Гессены собрались в обратный путь, Людвиг попросил фото Алисы, и та ясно дала понять, что тоже заинтересована им[18]. С согласия матери Алиса обручилась с Людвигом 30 апреля 1861 года[19]. Королева убедила премьер-министра Палмерстона назначить Алисе приданое в размере тридцати тысяч фунтов. Хотя эта сумма была достаточно крупной для того времени, принц Альберт отметил, что Алиса «не сможет делать великие дела» с таким приданым в маленьком Гессене, особенно, если сравнить его с тем, какие богатства унаследует её сестра Виктория, став королевой Пруссии и императрицей Германии. По вине матери Алиса стала непопулярна в Дармштадте ещё до своего прибытия туда: поскольку резиденция молодожёнов в Дармштадте была ещё не определена, королева Виктория настаивала на возведении для дочери нового дворца, однако Дармштадт не желал брать на себя расходы по его строительству[20].

В период между обручением и свадьбой, которая должна была состояться в июле 1862 года, умер отец принцессы. Несмотря на то, что двор пребывал в трауре и все торжества были отменены, королева распорядилась продолжить подготовку к свадьбе. Скромная церемония состоялась 1 июля 1862 года в столовой Осборн-хауса, которая была преобразована во временную часовню. Королева выстроила перед собой четверых сыновей, чтобы те загородили её от лишнего внимания, и заняла кресло рядом с алтарём. К алтарю Алису сопровождал её дядя Эрнст и четыре подружки невесты — сёстры Алисы Елена, Луиза и Беатриса, а также сестра Людвига Анна. На церемонии принцесса была облачена в белое платье и фату, однако до и после церемонии она была обязана носить траурные одежды. Королева, сидя в кресле, изо всех сил пыталась сдержать слёзы, и была защищена от глаз принцем Уэльским и принцем Альфредом, своим вторым сыном, который плакал на протяжении всей церемонии. Тоскливая погода за пределами Осборн-хауса соответствовала настроению внутри[21]. Позднее королева писала своей старшей дочери, что церемония была похожа «больше на похороны, чем на свадьбу», и заметила Альфреду Теннисону, что это был «самый грустный день, что я помню»[22]. Виктория подарила Алисе от своего имени и имени покойного супруга золотой браслет с бриллиантами и жемчугом. Церемония, описанная Жераром Ноэлем как самая «печальная королевская свадьба в наше время», завершилась около четырёх часов вечера, и супруги отправились в медовый месяц в Сент-Клэр в Райде — дом, предоставленный им семьёй Вернон-Харкорт. Алису сопровождали леди Черчилль, генерал Сеймур[en] и гессенский придворный барон Вестервеллер[23]. Алиса, опасавшаяся разгневать мать своим чрезмерно счастливым видом, во время визита королевы в Сент-Клэр старалась выглядеть не «слишком счастливой». Несмотря на это, романтическое блаженство, в котором прибывала принцесса, заставило королеву завидовать собственной дочери[24].

Принцесса Гессенская

Алиса и Людвиг прибыли в Бинген 12 июля 1862 года и были встречены криками восторженной толпы, собравшейся несмотря на проливной дождь[25]. После встречи с представителями города, молодожёны сели на поезд до Майнца, откуда после завтрака пересели на пароход до Густавсбурга, а затем — на поезд до Дармштадта, где они были встречены с большим энтузиазмом[26]. Алиса писала своей матери: «я считаю, что люди никогда не давали столь радушного приёма»[27]; сестра Алисы, Елена, писала, что «ничто не имело бы такого энтузиазма, чем её въезд в Дармштадт»[26]. Алисе не сразу удалось приспособиться к новому окружению; она тосковала по дому и не могла поверить, что, в то время как она была так далеко от Англии, её отец уже не сможет утешить мать[26]. Королева призналась в своём дневнике: «Уже прошло почти две недели, как наша милая Алиса уехала, и странное дело — насколько она была для меня — дорога и ценна как утешение и помощница, я почти не скучаю по ней и не чувствовала, как она собирается — совершенно одинокая, как и я — страшная потеря для меня — только одна мысль, что всё прошло мимо незамеченным!»[28] Вопрос проживания Алисы вновь возник по её прибытию в Дармштадт: великий герцог не желал финансировать строительство резиденции, подобающей дочери королевы Виктории, из-за недостаточности средств в Гессене. Паре выделили дом в «старом квартале» Дармштадта, который выходил на улицу так, что грохот телег принцесса могла легко услышать через тонкие стены дома. Однако это похоже устраивало Алису, и она провела достаточно времени в Гессене, чтобы как можно лучше ознакомиться с новым окружением. В 1863 году она отправилась в Англию на свадьбу брата принца Уэльского и принцессы Александры Датской; здесь в присутствии матери в апреле Алиса родила своего первого ребёнка — дочь Викторию[29]. Для крещения девочки в Лондон был вызван дармштадтский придворный капеллан[30].

Отношения Алисы с царственной матерью постепенно становились сложными и оставались таковыми вплоть до смерти принцессы. После возвращения в Дармштадт в мае 1863 года Алисе и Людвигу была выделена новая резиденция в Кранихштайне[de] к северо-востоку от Дармштадта. Здесь 1 ноября 1864 года Алиса родила свою вторую дочь — Елизавету, получившую в семье прозвище «Элла»; принцесса решила не полагаться на кормилиц и сама кормить новорождённую дочь, что очень расстроило королеву Викторию, выступавшую против грудного вскармливания в своей семье. Кроме того, королеву расстраивало осознание того, что Алиса обрела своё истинное счастье и будет навещать её всё реже и реже[29]. В 1866 году Австрия предложила Пруссии передать управление Шлезвиг-Гольштейном, на тот момент принадлежавшего обеим державам, в руки герцогу Августенбургскому. Пруссия отказалась, и Отто фон Бисмарк ввёл войска в ту часть Гольштейна, что управлялась Австрией. Это вызвало войну между Австрией и Пруссией; Гессен занял сторону австрийцев, из-за чего Алиса и её сестра Виктория технически оказались по разные стороны баррикад[31].

Алиса, беременная своим третьим ребёнком и видя, что Людвиг собирается отправиться командовать гессенской кавалерией против Пруссии, отослала детей к своей матери в Англию. Несмотря на беременность, она исполняла обязанности, которые требовались от неё по придворному протоколу, в частности делала бинты для войск и подготавливала больницы для раненых. 11 июля она снова родила дочь, названную Иреной. Война для Гессена оказалась неудачной: прусские войска вот-вот должны были вступить в Дармштадт, и Алиса стала умолять великого герцога сдаться Пруссии на её условиях. Просьба принцессы вызвала ярость у принца Александра, известно своими антипрусскими настроениями, однако Алиса понимала, что покорение германским государствам поможет образовать союз, который поддерживала как она сама, так и её сестра Виктория[32].

Во время войны Алиса ещё больше сблизилась с мужем; она уговаривала его не слишком рисковать собой, а он — не волноваться за него. Паника, наступившая в Дармштадте незадолго до заключения перемирия между Пруссией и Гессеном, оставила его фактически беззащитным — в городе оставалась только дворцовая стража[33]. Когда наконец наступил мир, Людвиг писала жене, что теперь они «в безопасности»; воссоединение между супругами произошло неожиданно: когда принц вернулся в город, он встретил Алису на улице, когда она шла навестить раненых[34]. После того, как прусские войска вошли в город, Алиса большую часть своего времени стала проводить помогая больным и раненым. Она подружилась с Флоренс Найтингейл, которая помогла собрать и отправить деньги из Англии, и Алиса воспользовалась советами Найтингейл как содержать в чистоте больницы[35].

Облегчение от наступления мира было недолгим: Алиса была потрясена поведения прусских войск в Гессен; Берлин захватил железные дороги и телеграф герцогства, а ущерб был оценён всего в три миллиона флоринов. Алиса написала матери, которая, в свою очередь, написала принцессе Виктории, и та ответила, что ничего не может сделать, чтобы облегчить «мучительную и тягостную участь дорогой Алисы», так как такое положение было «одним из неизбежных результатов этой страшной войны». Помощь пришла со стороны русского императора Александра III: он призвал прусского короля разрешить великому герцогу сохранить трон. Не последнюю роль в этом деле сыграл тот факт, что мать императора приходилась тёткой великому герцогу Гессена, а Алиса была родной сестрой прусской кронпринцессы. Однако Алиса была возмущена тем, что принцесса Виктория посетила оккупированный Пруссией Гомбург, изначально являвшийся частью Гессена, который вскоре стал прусской территорией[36]. В Гессене Алиса познакомилась и подружилась с теологом Давидом Фридрихом Штраусом, который в 1835 году опубликовал книгу «Жизнь Иисуса», в которой утверждал, что Библия не может быть буквально истолкована как «слово Божие» — это была идея сродни ереси в ортодоксальных кругах[37]. Взгляды Алисы были похож на взгляды Штрауса: она считала, что в современном викторианском обществе Бог представлен таким образом, что ранние христиане его бы попросту не узнали[38]. Штраус также предлагал Алисе интеллектуальную дружбу, что муж принцессы явно не одобрял, и потому теолога регулярно приглашали в Новый дворец, чтобы почитать Алисе в частном порядке. Дружба процветала: Штрауса познакомили с сестрой Алисы Викторией и её мужем Фридрихом, который пригласил Штрауса в Берлин[39]. В 1870 году Штраус хотел посвятить свою новую работу «Лекции по Вольтеру» Алисе, но был слишком напуган, чтобы спросить у неё разрешения; чуткая Алиса освободила его от необходимости делать это и сама попросила посвятить ей книгу[40]. Отношения Алисы со Штраусом возмущали императрицу Августу, который окрестила Алису «полной атеисткой», когда услышала о теориях Штрауса[37].

Последние годы

В 1868 году Алиса родила долгожданного сына — Эрнста Людвига, прозванного в семье «Эрни»; ещё через два года родился Фридрих, которого ласково называли «Фритти». После Фридриха Алиса родила ещё двоих дочерей: Алису в 1872 и Марию в 1874 году, прозванных «Аликс» и «Мэй» соответственно[41]. Чёрная полоса в жизни Алисы началась через год после рождения Аликс. 29 мая 1873 года Фритти, младший и самый любимый сын принцессы, выпал из окна, располагавшегося на высоте двадцати футов от земли[42]; мальчик страдал гемофилией, и хотя он пришел в сознание, внутреннее кровотечение остановить не смогли и принц умер. Алиса, так и не оправившаяся от смерти сына, писала своей матери два месяца спустя: «Я рада, что у вас есть цветное фото моего дорого [Фритти]. Я чувствую себя слабой и печальной, как никогда раньше, и так скучаю по нему, скучаю постоянно»[43]. Однако внимание королевы было полностью поглощено помолвкой её сына принца Альфреда с великой княжной Марией Александровной, дочерью императора Александра II и его жены Марии Гессенской. Император отказался везти дочь в Англию для знакомства с королевской семьёй и вместо этого пригласил королеву Викторию на встречу в Германии. Алиса поддержала это предложение и в тот же день написала матери (в письме, помимо прочего, говорилось и о том, как сильно принцесса скучает по маленькому сыну), однако Виктория ответила дочери довольно жёстко: «Ты полностью приняла сторону России, и я не думаю, дорогое дитя, что ты должна говорить мне… что я должна делать»[43].

После смерти Фритти Алиса особенно привязалась к оставшемуся сыну Эрни и новорождённой Мэй. В 1875 году принцесса возобновила общественные обязанности, которые включали в себя сбор средств, а также медицинскую и социальную работу, которая всегда привлекала Алису. Принцесса вела активную переписку с социальным реформатором Октавией Хилл[en]. В это же время у неё испортились отношения с мужем; в конце 1876 году Алиса отправилась в Англию на лечение болевшей спины, что было вызвано искривлением матки, и осталась в Балморале даже, когда выздоровела. В Балморале она написала мужу письмо, в котором критиковала его детскую манеру письма: «если бы мои дети написали мне такие детские письма — только краткие отчёты — где и что они ели, где они были и т. д., без мнений, наблюдений и замечаний, я бы удивилась — тем более я удивлена, что такие письма пишешь ты!»[44] 3 октября 1876 года она написала Людвигу ещё одно отчаянное письмо: «Я жаждала реального общения, чтобы отвлечься от того, что жизнь в Дармштадте нечего мне не предложила… Поэтому, естественно, я горько разочарована, когда я оглядываюсь назад и вижу, что несмотря на большие планы, хорошие намерения и реальные усилия, надежды мои, тем не менее, полностью потерпели крах… Ты говоришь, дорогой, что никогда бы не вызвал у меня трудностей намеренно… Я жалею только об отсутствии какого-либо намерения или желания — или, скорее, понимания — быть чем-то большим для меня не значит тратить всё своё время на меня и в то же время не желать делить что-либо со мной. Но я неверно говорю об этих вещах. Твои письма так милы и добрый — но такие пустые и незатейливые — в них я чувствую, что я могу сказать тебе не больше, чем любой другой человек. Дождь — прекрасная погода — всё, что случилось — это всё, о чём я когда-либо смогу тебе рассказать — настолько отрезаны мое настоящее я и мой внутренний мир от твоих… Я пытаюсь снова и снова поговорить о более серьёзных вещах, когда я чувствую необходимость в этом — но мы никогда не встречаемся друг с другом — мы развиваемся отдельно… и именно поэтому я чувствую, что истинное единение для нас невозможно, потому что наши мысли никогда не потекут в одном русле… Я также очень сильно люблю тебя, мой дорогой муж, и поэтому мне так грустно ощущать, что наша жизнь не так полноценна… Но ты виновен в этом ненамеренно — я никогда не думала по другому, никогда…»[45] На следующий день Алиса написала мужу более короткое письмо, в котором она с нетерпением ждала встречи с ним и надеялась, что предыдущее «письмо не расстроит тебя — но лучше быть честными в своих чувствах»[46]. Несмотря на проблемы в браке, Алиса всегда оставалась ярой сторонницей мужа, что было очень важно, когда его таланты и способности не признавались. 20 марта 1877 года умер отец Людвига принц Карл, что сделало его предполагаемым наследником Гессенского герцогства. 13 июня того же года умер бездетный великий герцог Людвиг III и Алиса с супругом заняли гессенский трон. Новая герцогиня все также оставалась непопулярной в Дармштадте, а королева Виктория окончательно рассорилась с дочерью и не желала видеть её в Британии; июль и август 1877 года Алиса с детьми вынуждена была провести в нормандском Ульгате, где Людвиг часто навещал их[47]. Герцогиня была расстроена тем, что её не любят в Дармштадте и она всё больше охладевала к нему; Людвиг писал в августе 1877 года, выражая надежду, что «горечь солёной воды отгонит горечь, которую вызывает Дармштадт. Пожалуйста, дорогая, не говори так резко, когда я прихожу навестить тебя — это портит моё счастье снова видеть тебя»[48]. Алиса прижала письмо Людвига к сердцу и ответила: «Я конечно же ничего не скажу тебе о Дармштадте, когда ты придёшь… У меня нет намерения сказать что-нибудь неприятное, тем более тебе. Ты стряхиваешь что-то неприятное как пудель стряхивает воду, когда он идёт к морю — твоя натура является самой счастливой для своего носителя, но она не делает ничего, чтобы помочь, утешить и посоветовать другим, не делится с другими теплом жизни…»[49] В ответ Алиса получила от супруга письмо «заставившее её плакать»; после этого письма Алиса стала писать Людвигу более обнадеживающие письма, в которых она заверяла его, что он вправе сам принимать решения[50].

Алиса и Людвиг вернулись в Дармштадт в качестве великого герцога и герцогини и были встречены торжествами, которых никак не ожидала Алиса[51]. Тем не менее, она нашла свои новые обязанности подавляющими и писала матери, что «опасается буквально всего»[52]. Алиса использовала свою новую роль для реформирования социальных условий Дармштадта, но быстро поняла, что роль «матери народа» требует большого напряжения. В другом письме к матери Алиса писала, что её обязанности были «больше, чем она может выдержать в долгосрочной перспективе»[52]. Алиса сокрушалась по поводу слухов, что тётка Людвига Матильда Каролина Баварская не одобряет её; в это же время она была расстроена неодобрительным письмом от матери. Алиса пожаловалась Людвигу, что письмо «заставило меня плакать от злости… Я хочу умереть, и пройдёт не слишком много времени прежде, чем я доставлю маме такое удовольствие»[53]. Однако нет никаких упоминаний, что спровоцировало этот злой порыв[54].

Пока Алиса пыталась отвлечься с помощью искусств и науки и дистанцироваться от протоколов общества, она продолжала ощущать бремя своих обязанностей[55]. В Рождество 1877 года Алиса смогла немного отдохнуть, когда вся её семья снова собралась вместе; она души не чаяла в своих младших дочерях. Она была слишком измучена, чтобы присутствовать на свадьбе своей племянницы принцессы Шарлотты в Берлине в январе 1878 года. Осенью 1878 года королева Виктория пригласила Гессенов на отдых в Истборн, где они остановились в доме на Гранд-парад. Алиса выполняли различные королевские обязанности в этой поездке и навестила мать в Осборн-хаусе, прежде чем вернуться в Дармштадт в конце 1878 года[56].

Болезнь и смерть

В ноябре 1878 года гессенский двор поразила эпидемия дифтерии. Первой заболела старшая дочь Алисы — Виктория: вечером 5 ноября она пожаловалась на скованность мышц шеи; дифтерию диагностировали на следующее утро, и вскоре болезнь распространилась на остальных детей герцогской четы, за исключением Елизаветы, которую, как только стало ясно, что она здорова, Алиса отослала во дворец свекрови. Вскоре стало ясно, что Людвиг тоже заразился[57].

15 ноября серьезно заболела Мэй, и Алиса была вызвана к её постели, но когда она прибыла, девочка была уже мертва. Обезумевшая от горя Алиса писала матери, что «не может передать свою боль словами»[58]. Алиса держала смерть младшей дочери в тайне от остальных детей в течение нескольких недель, но, в конце концов, в декабре была вынуждена признаться Эрни. Его реакция была ещё хуже, чем она ожидала: вначале он отказался в это поверить, а затем разрыдался. Алиса, пожалевшая сына, нарушила правило о физическом контакте с больным и поцеловала его. Как позднее писал премьер-министр Дизраэли, это был «поцелуй смерти». Однако сначала Алиса чувствовала себя хорошо. Она встретилась с сестрой Викторией, когда та была проездом в Дармштадте на пути в Англию, и написала матери, намекая на «возобновлённую бодрость» в тот же день[59]. В субботу 14 декабря, в годовщину смерти её отца, Алиса почувствовала себя плохо и слегла в постель. Ночью стало понятно, что она умирает от дифтерии. Последними словами Алисы стали «дорогой папа», затем в 2:30 утра она потеряла сознание[60]. Утром после 8:30 она умерла[58]. Тело Алисы была погребено в герцогской усыпальнице Розенхёэ 18 декабря; гроб герцогини покрывал Юнион Флэг[61]. На могиле принцессы был воздвигнут монумент работы Джозефа Эдгара Бома[en] — Алиса, держащая на руках покойную дочь[62]. Алиса стала первым умершим ребёнком королевы Виктории, и Виктория пережила дочь больше, чем на двадцать лет. Королева отметила совпадение дат смерти принца Альберта и Алисы как «почти невероятное и очень таинственное»[63]. В своём дневнике в день смерти дочери Виктория записала: «Этот ужасный день наступил снова!» Потрясенная горем, королева писала старшей дочери: «Мое драгоценное дитя, которая стояла рядом со мной и поддерживала меня семнадцать лет назад в тот же день, ушла от такой ужасной, страшной болезни… у неё была натура её любимого отца и многое из его самоотверженного характера, бесстрашной и самоотверженной преданности долгу!» Вражды, которую когда-то питала Виктория к Алисе, больше не было[64]. Принцесса Виктория выразила своё горе в 39-страничном письме к своей матери и глубоко горевала из-за смерти сестры, с которой была особенно близка; однако ни сама Виктория, ни её супруг присутствовать на похоронах не смогли из-за запрета императора Вильгельма I, опасавшегося нападения на них[65].

Смерть Алисы сказалась на её детях, в частности на принцессе Виктории: будучи старшим ребёнком в семье, она взяла на себя хозяйственные обязанности и стала следить за младшими сёстрами и братом; позднее она писала: «Смерть моей матери была невосполнимой утратой для нас… мое детство кончилось с её смертью, потому что я была самой старшей и самой ответственной…»[66] После смерти дочери королева Виктория привязалась к своим внукам и стала часто приглашать их в Великобританию, где те подолгу гостили у бабушки[67].

Из-за смерти Алисы скорбели как в Гессене, так и в Великобритании. В The Times писали: «Скромнейшие из людей чувствовали, что они имели родство натуры с принцессой, которая была образцом семейной добродетели, как дочь, сестра, жена и мать… Её безграничная симпатия искала объекты для помощи… в человеческой беде»; The Illustrated London News писала, что «урок жизни покойной принцессы столь же благороден, сколь очевиден. Моральные ценности гораздо важнее высокого положения»[61]. В королевской семье смерть принцессы больше всего поразила принца и принцессу Уэльских. Принцесса Уэльская после встречи с королевой после смерти Алисы воскликнула: «Лучше бы я умерла вместо неё!»[68] Принц, между тем, писал графу Гренвилю, что Алиса «была моей любимой сестрой. Такой хорошей, такой доброй, такой умной! Мы прошли через столько вместе…»[69]

Наследие

В 1869 году Алиса основала в Дармштадте госпиталь для больных и раненых, который процветал ещё долгие годы после её смерти. В 1953 году внук принцессы Луис Маунтбеттен прочитал лекцию в больнице; выступая, он сказал об Алисе: «[её] отправной точкой всегда оставались человек, который был болен и нуждался в помощи, и его потребности в военное и мирное время. Всегда находился человек, готовый оказать помощь, желающий уменьшить его нужды, и для этой цели он мог использовать организацию, которая становилась все более и более современной»[70]. Среди других организаций, созданных Алисой, было общество, занимавшееся обучением женщин, а также «Женская гильдия принцессы Алисы», занимавшаяся обучением будущих медсестёр; последняя организация принимала на себя большую часть повседневной работы военных госпиталей страны во время Австро-прусской войны[71].

В честь Алисы назван город Алис в ЮАР[72].

Титулование, награды, генеалогия и герб

Титулы и награды

  • 25 апреля 1843 — 1 июля 1862: Её Королевское высочество принцесса Алиса Мод Мария Великобританская[19]
  • 1 июля 1862 — 13 июня 1877: Её Королевское высочество принцесса Людвиг Гессенский и Прирейнский
  • 13 июня 1877 — 14 декабря 1878: Её Королевское высочество Великая герцогиня Гессенская[73] и Прирейнская

1 января 1878 года Алиса стала кавалером Ордена Индийской короны[74].

Генеалогия

Предки Алисы Великобританской
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
16. Эрнст Фридрих, герцог Саксен-Кобург-Заальфельдский
 
 
 
 
 
 
 
8. Франц, герцог Саксен-Кобург-Заальфельдский
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
17. София Антония Брауншвейг-Вольфенбюттельская
 
 
 
 
 
 
 
4. Эрнст I, герцог Саксен-Кобург-Готский и Саксен-Кобург-Заальфельдский
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
18. Хейнрих XXIV[de], граф Рейсс-Эберсдорфский
 
 
 
 
 
 
 
9. Августа Рейсс-Эберсдорфская
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
19. Каролина Эрнестина Эрбах-Шёнбергская[en]
 
 
 
 
 
 
 
2. Альберт Саксен-Кобург-Готский
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
20. Эрнст II, герцог Саксен-Гота-Альтенбургский
 
 
 
 
 
 
 
10. Август, герцог Саксен-Гота-Альтенбургский
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
21. Шарлотта Саксен-Мейнингенская
 
 
 
 
 
 
 
5. Луиза Саксен-Гота-Альтенбургская
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
22. Фридрих Франц I, герцог Мекленбургский
 
 
 
 
 
 
 
11. Луиза Шарлотта Мекленбург-Шверинская
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
23. Луиза Саксен-Готская
 
 
 
 
 
 
 
1. Алиса Мод Мария
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
24. Фредерик Луис, принц Уэльский
 
 
 
 
 
 
 
12. Георг III
король Соединённого королевства Великобритании и Ирландии
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
25. Августа Саксен-Готская
 
 
 
 
 
 
 
6. Эдуард Август, герцог Кентский
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
26. Карл, герцог Мекленбург-Стрелицкий
 
 
 
 
 
 
 
13. Шарлотта Мекленбург-Стрелицкая
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
27. Елизавета Альбертина Саксен-Гильдбурггаузенская
 
 
 
 
 
 
 
3. Виктория
королева соединённого королевства Великобритании и Ирландии
императрица Индии
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
28. Эрнст Фридрих, герцог Саксен-Кобург-Заальфельдский (=16)
 
 
 
 
 
 
 
14. Франц, герцог Саксен-Кобург-Заальфельдский (=8)
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
29. София Антония Брауншвейг-Вольфенбюттельская (=17)
 
 
 
 
 
 
 
7. Виктория Саксен-Кобург-Заальфельдская
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
30. Хейнрих XXIV, граф Рейсс-Эберсдорфский (=18)
 
 
 
 
 
 
 
15. Августа Рейсс-Эберсдорфская (=9)
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
31. Каролина Эрнестина Эрбах-Шёнбергская (=19)
 
 
 
 
 
 

Герб

В 1858 году Алисе и троим её младшим сёстрам была дано право пользования британским королевским гербом с добавлением герба Саксонии (щит, девятикратно пересечённый на чернь и золото, поверх щита правая перевязь в виде рутовой короны), представлявшего отца принцессы — принца Альберта. Щит был обременён серебряным титлом с тремя зубцами, что символизировало то, что она является дочерью монарха; на среднем зубце титла — червлёная роза с серебряной сердцевиной и зелёными листьями, на крайних зубцах — горностай для отличия её от других членов королевской семьи[75][76].

Щитодержатели обременены титлом (турнирным воротничком) как в щите: на зелёной лужайке золотой, вооружённый червленью и коронованный золотой короной леопард [восстающий лев настороже] и серебряный, вооружённый золотом единорог, увенчанный наподобие ошейника золотой короной, с прикрепленной к ней цепью[77].

Дамский (ромбический) щит, увенчанный короной, соответствующей достоинству детей монарха, обременён серебряным титлом с тремя зубцами. Щит четверочастный: в первой и четвёртой частях — в червлёном поле три золотых вооружённых лазурью леопарда (идущих льва настороже), один над другим [Англия]; во второй части — в золотом поле червлёный, вооружённый лазурью лев, окружённый двойной процветшей и противопроцветшей внутренней каймой [Шотландия]; в третьей части — в лазоревом поле золотая с серебряными струнами арфа [Ирландия])[78].

Потомство

В браке с Людвигом IV, великим герцогом Гессенским, Алиса родила семерых детей[41]:

Потомки Алисы играют значительную роль в мировой истории. Её четвёртая дочь Алиса (в православии — Александра Фёдоровна) передала своему единственному сыну Алексею ген гемофилии[86]. Александра Фёдоровна была расстреляна большевиками вместе с мужем и детьми в Екатеринбурге в июле 1918 года через восемнадцать месяцев после Февральской революции и отречения Николая от престола[87]. Александра и её семья была канонизирована в 1981 году Русской Православной Церковью за Рубежом, а в августе 2000 года — Русской Православной Церковью. Вторая дочь Алисы ,Елизавета (в православии — Елизавета Фёдоровна), после убийства мужа в 1905 году посвятила себя Господу и основала в 1909 году Марфо-Мариинскую обитель в Москве; Елизавета была расстреляна большевиками на следующий день после расстрела царской семьи[88] и прославлена в лике святых Русской православной церкви в 1992 году. Сын старшей дочери Алисы, Луис Маунтбеттен, был последним вице-королём Индии и был убит ИРА в 1979 году[89]. Племянник Луиса и правнук Алисы, Филипп, женат на королеве Великобритании и Северной Ирландии Елизавете II[90].

См. также: Внуки королевы Виктории и принца Альберта

Напишите отзыв о статье "Алиса (великая герцогиня Гессенская)"

Примечания

  1. ↑ Алиса // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  2. ↑ Packard, 1999, p. 25.
  3. ↑ [www.thegazette.co.uk/London/issue/20231/page/1889 Lord Chamberlain’s Office, June 3, 1843] (англ.) // The London Gazette : газета. — 1843. — 1 June (no. 20231). — P. 1889.
  4. ↑ 1 2 Packard, 1999, p. 26.
  5. ↑ Hubbard, 2012, p. 132.
  6. ↑ Van der Kiste, 2003, p. 22.
  7. ↑ Van der Kiste, 2003, p. 23.
  8. ↑ Packard, 1999, p. 64.
  9. ↑ Van der Kiste, 2003, p. 28.
  10. ↑ Packard, 1999, p. 50.
  11. ↑ Packard, 1999, p. 51.
  12. ↑ Packard, 1999, p. 87.
  13. ↑ Benson, 1939, p. 62.
  14. ↑ Packard, 1999, p. 102.
  15. ↑ 1 2 Packard, 1999, p. 77.
  16. ↑ Packard, 1999, pp. 78—79.
  17. ↑ Pakula, 2002, p. 138.
  18. ↑ Pakula, 2002, p. 139.
  19. ↑ 1 2 Arthur Helps [www.thegazette.co.uk/London/issue/22507/page/1889 May 3, 1861] (англ.) // The London Gazette : газета. — 1861. — 1 May (no. 22507). — P. 1889.
  20. ↑ Packard, 1999, pp. 88—89.
  21. ↑ Packard, 1999, p. 104.
  22. ↑ Van der Kiste, 2003, p. 52.
  23. ↑ Noel, 1974, p. 95.
  24. ↑ Noel, 1974, p. 96.
  25. ↑ Noel, 1974, p. 106.
  26. ↑ 1 2 3 Noel, 1974, p. 107.
  27. ↑ Alice, Grand Duchess, 1885, p. 28.
  28. ↑ Noel, 1974, p. 108.
  29. ↑ 1 2 Packard, 1999, p. 119.
  30. ↑ Noel, 1974, p. 115.
  31. ↑ Packard, 1999, p. 121.
  32. ↑ Packard, 1999, p. 122.
  33. ↑ Noel, 1974, p. 131.
  34. ↑ Noel, 1974, p. 132.
  35. ↑ Noel, 1974, p. 133.
  36. ↑ Packard, 1999, p. 123.
  37. ↑ 1 2 Packard, 1999, p. 159.
  38. ↑ Packard, 1999, pp. 159—160.
  39. ↑ Noel, 1974, p. 182.
  40. ↑ Noel, 1974, p. 183.
  41. ↑ 1 2 Weintraub, 2000, p. 460.
  42. ↑ Packard, 1999, p. 161.
  43. ↑ 1 2 Noel, 1974, p. 215.
  44. ↑ Noel, 1974, p. 223.
  45. ↑ Noel, 1974, pp. 224—225.
  46. ↑ Noel, 1974, p. 225.
  47. ↑ Noel, 1974, p. 226.
  48. ↑ Noel, 1974, p. 227.
  49. ↑ Noel, 1974, pp. 227—228.
  50. ↑ Noel, 1974, p. 228.
  51. ↑ Noel, 1974, p. 229.
  52. ↑ 1 2 Packard, 1999, p. 165.
  53. ↑ Packard, 1999, pp. 165—166.
  54. ↑ Noel, 1974, p. 231.
  55. ↑ Noel, 1974, p. 233.
  56. ↑ Noel, 1974, pp. 233—234.
  57. ↑ Packard, 1999, p. 166.
  58. ↑ 1 2 Packard, 1999, p. 167.
  59. ↑ Noel, 1974, p. 239.
  60. ↑ Death of the Grand Duchess of Hesse (англ.) // The Times. — 1878. — 1 December. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0140-0460&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0140-0460].
  61. ↑ 1 2 Noel, 1974, p. 241.
  62. ↑ Reynolds, 2004.
  63. ↑ Longford, 1964, p. 425.
  64. ↑ Packard, 1999, p. 169.
  65. ↑ Packard, 1999, p. 170.
  66. ↑ Hough, 1974, p. 50.
  67. ↑ Mager, 1999, p. 57.
  68. ↑ Noel, 1974, p. 240.
  69. ↑ Martin, 1908, p. 113.
  70. ↑ Noel, 1974, p. 141.
  71. ↑ Packard, 1999, p. 157.
  72. ↑ Wills Elspeth. [books.google.ru/books?id=j97FDAAAQBAJ&pg=PT105&dq=own+in+South+Africa,+is+named+after+The+Princess+Alice&hl=ru&sa=X&ved=0ahUKEwj1-ZvdjdvPAhWBVywKHeERAWAQ6AEIJzAA#v=onepage&q=own%20in%20South%20Africa%2C%20is%20named%20after%20The%20Princess%20Alice&f=false Abbotsford to Zion: The Story of Scottish Place-names Around the World]. — Birlinn Ltd. — ISBN 1780274467, 9781780274461.
  73. ↑ [www.thegazette.co.uk/London/issue/24539/page/113 India Office, January 1, 1878] (англ.) // The London Gazette : газета. — 1878. — 1 January (no. 24539). — P. 114.
  74. ↑ [www.thegazette.co.uk/London/issue/24539/page/113 India Office, January 1, 1878] (англ.) // The London Gazette : газета. — 1878. — 1 January (no. 24539). — P. 113—114.
  75. ↑ Boutell, Charles The Royal Armory of England (англ.) // The Art Journal. — 1868. — No. 7. — P. 274.
  76. ↑ Neubecker, 1997, pp. 96—97.
  77. ↑ Boutell, 2010, pp. 245—246.
  78. ↑ Георгий Вилинбахов, Михаил Медведев [www.vokrugsveta.ru/vs/article/2870/ Геральдический альбом. Лист 2] (рус.) // Вокруг света : журнал. — 1990. — 1 апреля (№ 4 (2595)).
  79. ↑ Hough, 1974, p. 28.
  80. ↑ Sell, 2016, p. 72.
  81. ↑ Mager, 1999, p. 27.
  82. ↑ Van der Kiste (I), 2003, p. 65.
  83. ↑ Mager, 1999, pp. 45—46.
  84. ↑ Gelardi, 2005, p. 5.
  85. ↑ Persson, 2009, p. 142.
  86. ↑ Slack, 2014, p. 46.
  87. ↑ Smele, 2006, p. 118.
  88. ↑ Cox, 2006, p. 73.
  89. ↑ [news.bbc.co.uk/onthisday/hi/dates/stories/august/27/newsid_2511000/2511545.stm 1979: IRA bomb kills Lord Mountbatten] (англ.). BBC News (27 August 1979). Проверено 9 октября 2016.
  90. ↑ Heald, 2013.

Литература

  • Alice, Grand Duchess of Hesse. Letters to Her Majesty the Queen. — London: John Murray, 1885. — 294 p.
  • Benson, Edward Frederic. [books.google.ru/books?id=vr4KAQAAMAAJ Daughters of Queen Victoria]. — Cassell, 1939. — 295 p.
  • Boer, Roland. [books.google.ru/books?id=RBZqh9PFcWEC Lenin, Religion, and Theology]. — Springer, 2013. — 347 p. — ISBN 1137314125, 9781137314123.
  • Boutell, Charles. [books.google.ru/books?id=66UNTwEACAAJ A Manual of Heraldry: Historical and Popular (1863)]. — Kessinger Publishing, 2010. — P. 245—246. — 556 p. — ISBN 1165299313, 9781165299317.
  • Cox, Caroline. [books.google.ru/books?id=Vd0wOTmd_PUC Cox's Book of Modern Saints and Martyrs]. — A&C Black, 2006. — 214 p. — ISBN 0826487882, 9780826487889.
  • Gelardi, Julia P. [books.google.ru/books?id=UH_YnTngHWYC Born to Rule: Five Reigning Consorts, Granddaughters of Queen Victoria]. — St. Martin's Press, 2005. — 457 p. — ISBN 0312324235, 9780312324230.
  • Heald, Tim. [books.google.ru/books?id=vVBy0btT5HEC The Duke: Portrait of Prince Phillip]. — Hachette UK, 2013. — 352 p. — ISBN 1444751913, 9781444751918.
  • Hough, Richard. [books.google.ru/books?id=l4WcPwAACAAJ Louis and Victoria: The First Mountbattens]. — Hutchinson, 1974.
  • Hubbard, Kate. [books.google.ru/books?id=3bxlAQAAQBAJ Serving Victoria: Life in the Royal Household]. — Chatto & Windus, 2012. — 417 p. — ISBN 0701183683, 9780701183684.
  • Longford, Elizabeth. [books.google.ru/books?id=fphCHQAACAAJ Victoria R.I.]. — Weidenfeld & Nicolson, 1964. — 635 p. — ISBN 0297170015, 9780297170013.
  • Mager, Hugo. [books.google.ru/books?id=zVMfOgAACAAJ Elizabeth: Grand Duchess of Russia]. — Carroll & Graf, 1999. — 418 p. — ISBN 0786706783, 9780786706785.
  • Martin, Theodore. [books.google.ru/books?id=ar4KAQAAMAAJ Queen Victoria as I Knew Her]. — William Blackwood & Sons, 1908. — 157 p.
  • Neubecker, Ottfried. [books.google.ru/books?id=OMewHAAACAAJ Heraldry: Sources, Symbols and Meaning]. — Little, Brown, 1997. — 288 p. — ISBN 0316641413, 9780316641418.
  • Noel, Gerard. [books.google.ru/books?id=2WZnAAAAMAAJ Princess Alice: Queen Victoria's Forgotten Daughter]. — London: Constable and Company Limited, 1974. — 285 p. — ISBN 0094598401, 9780094598409.
  • Packard, Jerrold M. [books.google.ru/books?id=9WHY4SWNg1IC Victoria's Daughters]. — St. Martin's Press, 1999. — 384 p. — ISBN 0312244967, 9780312244965.
  • Pakula, Hannah. [books.google.ru/books?id=rI-uSQAACAAJ An Uncommon Woman: The Empress Frederick : Daughter of Queen Victoria, Wife of the Crown Prince of Prussia, Mother of Kaiser Wilhelm]. — London: Phoenix Press, 2002. — 791 p. — ISBN 1842126237, 9781842126233.
  • Persson, Sheryl. [books.google.ru/books?id=ocaEAAAAQBAJ Smallpox, Syphilis and Salvation: Medical Breakthroughs That Changed the World]. — Exisle Publishing Pty Limited, 2009. — 344 p. — ISBN 1921497068, 9781921497063.
  • K. D. Reynolds. [www.oxforddnb.com/index/0/101000347/ Princess Alice] // . — Oxford Dictionary of National Biography. — Oxford University Press, 2004.
  • Sell, Karl. [books.google.ru/books?id=DLzojwEACAAJ Alice, Grand Duchess of Hesse]. — BiblioBazaar, 2016. — 420 p. — ISBN 1355510007, 9781355510000.
  • Slack, Jonathan. [books.google.ru/books?id=edyOBAAAQBAJ Genes: A Very Short Introduction]. — Oxford University Press, 2014. — 152 p. — ISBN 0191664189, 9780191664182.
  • Smele, Jonathan. [books.google.ru/books?id=g4SbP95FkT0C The Russian Revolution and Civil War 1917-1921: An Annotated Bibliography]. — A&C Black, 2006. — 656 p. — ISBN 1441119922, 9781441119926.
  • Van der Kiste, John. [books.google.ru/books?id=H_ywGwAACAAJ Queen Victoria's Children]. — Gloucestershire: Sutton Publishing Limited, 2003. — 229 p. — ISBN 075093476X, 9780750934763.
  • Van der Kiste, John. [books.google.ru/books?id=-gKGQgAACAAJ Princess Victoria Melita: Grand Duchess Cyril of Russia 1876-1936]. — Sutton Publishing, 2003. — P. 64—65. — 183 p. — ISBN 0750934697, 9780750934695.
  • Weintraub, Stanley. [books.google.ru/books?id=4Z1S6CSXV2UC Uncrowned King: The Life of Prince Albert]. — Simon and Schuster, 2000. — 512 p. — ISBN 0743206096, 9780743206099.

Ссылки

  • Raegan Baker. [www.alexanderpalace.org/palace/alicehessebio.html Diaries and Letters - Princess Alice of Hesse and by Rhine] (англ.). Alexander Palace Time Machine. Bob Atchison. Проверено 12 октября 2016.
  • [viewfinder.historicengland.org.uk/search/reference.aspx?uid=79827&index=0&mainQuery=Princess%20Alice&searchType=all&form=home Historical Images of Princess Alice] (англ.). Historic England. Проверено 12 октября 2016.

Отрывок, характеризующий Алиса (великая герцогиня Гессенская)

Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.


На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.


Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.


Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.


Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.
Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.


В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
О Ростовых он слышал, что они в Костроме, и мысль о Наташе редко приходила ему. Ежели она и приходила, то только как приятное воспоминание давно прошедшего. Он чувствовал себя не только свободным от житейских условий, но и от этого чувства, которое он, как ему казалось, умышленно напустил на себя.
На третий день своего приезда в Москву он узнал от Друбецких, что княжна Марья в Москве. Смерть, страдания, последние дни князя Андрея часто занимали Пьера и теперь с новой живостью пришли ему в голову. Узнав за обедом, что княжна Марья в Москве и живет в своем не сгоревшем доме на Вздвиженке, он в тот же вечер поехал к ней.
Дорогой к княжне Марье Пьер не переставая думал о князе Андрее, о своей дружбе с ним, о различных с ним встречах и в особенности о последней в Бородине.
«Неужели он умер в том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед смертью объяснение жизни?» – думал Пьер. Он вспомнил о Каратаеве, о его смерти и невольно стал сравнивать этих двух людей, столь различных и вместе с тем столь похожих по любви, которую он имел к обоим, и потому, что оба жили и оба умерли.
В самом серьезном расположении духа Пьер подъехал к дому старого князя. Дом этот уцелел. В нем видны были следы разрушения, но характер дома был тот же. Встретивший Пьера старый официант с строгим лицом, как будто желая дать почувствовать гостю, что отсутствие князя не нарушает порядка дома, сказал, что княжна изволили пройти в свои комнаты и принимают по воскресеньям.
– Доложи; может быть, примут, – сказал Пьер.
– Слушаю с, – отвечал официант, – пожалуйте в портретную.
Через несколько минут к Пьеру вышли официант и Десаль. Десаль от имени княжны передал Пьеру, что она очень рада видеть его и просит, если он извинит ее за бесцеремонность, войти наверх, в ее комнаты.
В невысокой комнатке, освещенной одной свечой, сидела княжна и еще кто то с нею, в черном платье. Пьер помнил, что при княжне всегда были компаньонки. Кто такие и какие они, эти компаньонки, Пьер не знал и не помнил. «Это одна из компаньонок», – подумал он, взглянув на даму в черном платье.
Княжна быстро встала ему навстречу и протянула руку.
– Да, – сказала она, всматриваясь в его изменившееся лицо, после того как он поцеловал ее руку, – вот как мы с вами встречаемся. Он и последнее время часто говорил про вас, – сказала она, переводя свои глаза с Пьера на компаньонку с застенчивостью, которая на мгновение поразила Пьера.
– Я так была рада, узнав о вашем спасенье. Это было единственное радостное известие, которое мы получили с давнего времени. – Опять еще беспокойнее княжна оглянулась на компаньонку и хотела что то сказать; но Пьер перебил ее.
– Вы можете себе представить, что я ничего не знал про него, – сказал он. – Я считал его убитым. Все, что я узнал, я узнал от других, через третьи руки. Я знаю только, что он попал к Ростовым… Какая судьба!
Пьер говорил быстро, оживленно. Он взглянул раз на лицо компаньонки, увидал внимательно ласково любопытный взгляд, устремленный на него, и, как это часто бывает во время разговора, он почему то почувствовал, что эта компаньонка в черном платье – милое, доброе, славное существо, которое не помешает его задушевному разговору с княжной Марьей.
Но когда он сказал последние слова о Ростовых, замешательство в лице княжны Марьи выразилось еще сильнее. Она опять перебежала глазами с лица Пьера на лицо дамы в черном платье и сказала:
– Вы не узнаете разве?
Пьер взглянул еще раз на бледное, тонкое, с черными глазами и странным ртом, лицо компаньонки. Что то родное, давно забытое и больше чем милое смотрело на него из этих внимательных глаз.
«Но нет, это не может быть, – подумал он. – Это строгое, худое и бледное, постаревшее лицо? Это не может быть она. Это только воспоминание того». Но в это время княжна Марья сказала: «Наташа». И лицо, с внимательными глазами, с трудом, с усилием, как отворяется заржавелая дверь, – улыбнулось, и из этой растворенной двери вдруг пахнуло и обдало Пьера тем давно забытым счастием, о котором, в особенности теперь, он не думал. Пахнуло, охватило и поглотило его всего. Когда она улыбнулась, уже не могло быть сомнений: это была Наташа, и он любил ее.
В первую же минуту Пьер невольно и ей, и княжне Марье, и, главное, самому себе сказал неизвестную ему самому тайну. Он покраснел радостно и страдальчески болезненно. Он хотел скрыть свое волнение. Но чем больше он хотел скрыть его, тем яснее – яснее, чем самыми определенными словами, – он себе, и ей, и княжне Марье говорил, что он любит ее.
«Нет, это так, от неожиданности», – подумал Пьер. Но только что он хотел продолжать начатый разговор с княжной Марьей, он опять взглянул на Наташу, и еще сильнейшая краска покрыла его лицо, и еще сильнейшее волнение радости и страха охватило его душу. Он запутался в словах и остановился на середине речи.
Пьер не заметил Наташи, потому что он никак не ожидал видеть ее тут, но он не узнал ее потому, что происшедшая в ней, с тех пор как он не видал ее, перемена была огромна. Она похудела и побледнела. Но не это делало ее неузнаваемой: ее нельзя было узнать в первую минуту, как он вошел, потому что на этом лице, в глазах которого прежде всегда светилась затаенная улыбка радости жизни, теперь, когда он вошел и в первый раз взглянул на нее, не было и тени улыбки; были одни глаза, внимательные, добрые и печально вопросительные.
Смущение Пьера не отразилось на Наташе смущением, но только удовольствием, чуть заметно осветившим все ее лицо.


– Она приехала гостить ко мне, – сказала княжна Марья. – Граф и графиня будут на днях. Графиня в ужасном положении. Но Наташе самой нужно было видеть доктора. Ее насильно отослали со мной.
– Да, есть ли семья без своего горя? – сказал Пьер, обращаясь к Наташе. – Вы знаете, что это было в тот самый день, как нас освободили. Я видел его. Какой был прелестный мальчик.
Наташа смотрела на него, и в ответ на его слова только больше открылись и засветились ее глаза.
– Что можно сказать или подумать в утешенье? – сказал Пьер. – Ничего. Зачем было умирать такому славному, полному жизни мальчику?
– Да, в наше время трудно жить бы было без веры… – сказала княжна Марья.
– Да, да. Вот это истинная правда, – поспешно перебил Пьер.
– Отчего? – спросила Наташа, внимательно глядя в глаза Пьеру.
– Как отчего? – сказала княжна Марья. – Одна мысль о том, что ждет там…
Наташа, не дослушав княжны Марьи, опять вопросительно поглядела на Пьера.
– И оттого, – продолжал Пьер, – что только тот человек, который верит в то, что есть бог, управляющий нами, может перенести такую потерю, как ее и… ваша, – сказал Пьер.
Наташа раскрыла уже рот, желая сказать что то, но вдруг остановилась. Пьер поспешил отвернуться от нее и обратился опять к княжне Марье с вопросом о последних днях жизни своего друга. Смущение Пьера теперь почти исчезло; но вместе с тем он чувствовал, что исчезла вся его прежняя свобода. Он чувствовал, что над каждым его словом, действием теперь есть судья, суд, который дороже ему суда всех людей в мире. Он говорил теперь и вместе с своими словами соображал то впечатление, которое производили его слова на Наташу. Он не говорил нарочно того, что бы могло понравиться ей; но, что бы он ни говорил, он с ее точки зрения судил себя.
Княжна Марья неохотно, как это всегда бывает, начала рассказывать про то положение, в котором она застала князя Андрея. Но вопросы Пьера, его оживленно беспокойный взгляд, его дрожащее от волнения лицо понемногу заставили ее вдаться в подробности, которые она боялась для самой себя возобновлять в воображенье.
– Да, да, так, так… – говорил Пьер, нагнувшись вперед всем телом над княжной Марьей и жадно вслушиваясь в ее рассказ. – Да, да; так он успокоился? смягчился? Он так всеми силами души всегда искал одного; быть вполне хорошим, что он не мог бояться смерти. Недостатки, которые были в нем, – если они были, – происходили не от него. Так он смягчился? – говорил Пьер. – Какое счастье, что он свиделся с вами, – сказал он Наташе, вдруг обращаясь к ней и глядя на нее полными слез глазами.
Лицо Наташи вздрогнуло. Она нахмурилась и на мгновенье опустила глаза. С минуту она колебалась: говорить или не говорить?
– Да, это было счастье, – сказала она тихим грудным голосом, – для меня наверное это было счастье. – Она помолчала. – И он… он… он говорил, что он желал этого, в ту минуту, как я пришла к нему… – Голос Наташи оборвался. Она покраснела, сжала руки на коленах и вдруг, видимо сделав усилие над собой, подняла голову и быстро начала говорить:
– Мы ничего не знали, когда ехали из Москвы. Я не смела спросить про него. И вдруг Соня сказала мне, что он с нами. Я ничего не думала, не могла представить себе, в каком он положении; мне только надо было видеть его, быть с ним, – говорила она, дрожа и задыхаясь. И, не давая перебивать себя, она рассказала то, чего она еще никогда, никому не рассказывала: все то, что она пережила в те три недели их путешествия и жизни в Ярославль.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Алиса_(великая_герцогиня_Гессенская)&oldid=81546795»