Алисов, Пётр Федосеевич

Пётр Федосеевич Алисов
Дата рождения:	5 (17) августа 1846(1846-08-17)
Место рождения:	село Петровское Старооскольского уезда Курской губернии, ныне Белгородская область)
Дата смерти:	после 1928
Место смерти:	Ленинград
Гражданство:	Российская империя Российская империя → СССР СССР
Род деятельности:	публицист, поэт, литературный критик
Жанр:	памфлет, фельетон, сатира

Пётр Федосеевич Алисов (5 [17] августа 1846, село Петровское Старооскольского уезда Курской губернии, ныне Белгородская область — после 1928, Ленинград) — русский публицист, поэт. Будучи в оппозиции к российской императорской семье, Алисов долгое время жил в эмиграции.

Биография

Родился 5 августа (17 августа) 1846 в селе Петровское Старооскольского уезда Курской губернии, которое ныне располагается в Белгородской области. По другим данным, место его рождения — село Цыгановка той же губернии. Его семья принадлежала к старинному дворянскому роду Алисовых, и он приходился внучатым племянником декабристу Владимиру Раевскому. Воспитывался в Воронежском кадетском корпусе, которого не окончил. По данным биографического словаря «Русские писатели 1800—1917» он поступил туда в 1857 году и обучался до 1862 года, однако сам Алисов в одном из своих сочинений датой поступления указывает 1859 год. В кадетском корпусе Алисов впервые познакомился с работами Спинозы, Канта, Шлегеля, Шеллинга, Гегеля, «не понимая в них ни единого слова». Из других текстов, которые кадетам пересылали харьковские студенты, Алисов называет «Силу и Материю» Бюхнера, «Сущность христианства» Фейербаха и «Жизнь Иисуса» Ренана. В целом, о кадетском корпусе Алисов оставил самые нелестные воспоминания. По его словам, один из его братьев умер в карцере от кори, будучи брошен туда за незначительную провинность. Кроме того, в корпусе практиковались жестокие наказания, в том числе, порка.

С 1862 по 1865 год Алисов жил в своем имении, а затем несколько лет провел на юге России — в Одессе и Крыму. В 1870 году (по другим данным — в 1871) поселился вместе с женой во Франции, где принялся сочинять антиправительственные брошюры. Бывал в Египте и Италии. С 1877 года стал постоянным сотрудником газеты «Общее дело», кроме того, эпизодически писал для журнала Петра Ткачева «Набат». В том же году издал «Сборник литературных и политических статей», где откликался на последние события, будь то Дело Нечаева или процесс Павленкова, а также писал о Жорж Санд, Шекспире и русских романистах. Например, повесть Ивана Тургенева «Довольно» Алисов характеризует как «разросшееся до гигантских размеров „И скучно и грустно“ Лермонтова», добавляя, что сочинение «от первой и до последней строки пахнет трупом; оно проникнуто разложением». 27 января 1880 года Алисов был выдворен из Франции усилиями префекта города Ницца. По сообщению корреспондента La Lanterne после приезда в Канны российской императрицы Марии Александровны префект потребовал от Алисова, чтобы его брошюры исчезли со всех прилавков (фр. il exige que ses brochures disparaissent momentanément de toutes les vitrines où elles sont en vente), а когда Алисов не подчинился, префект запретил ему въезд в страну. Дело приобрело большую огласку: даже в библиотеке Карла Маркса был выпуск «Набата» с брошюрой Алисова «Александр II Освободитель», которая послужила основной причиной изгнания.

Жил он себе в прекрасной вилле на берегу Средиземного моря, ни одного революционера, кажется никогда в глаза не видел, но имел одну манию — писать брошюры. Сотни он их написал за восьмидесятые годы. В литературную критику редко пускался, больше писал о министрах, а самой любимой его темой был один физический недостаток Победоносцева. Человек он, должно быть, добрый, и наши голодные наборщики радовались его заказам, так как платил он хорошо, но распространять его произведения и они не решались. Никто их не продавал, не читал, и не было, мне кажется, ни одного эмигранта, который не обиделся бы, если бы его сравнить с Алисовым, как писателем.

— Вера Засулич. Воспоминания

Едва Алисов бежал из Франции в Италию, как против него был начат новый судебный процесс: газета La Justice написала о том, что его арестовали в Сан-Ремо за публикацию памфлета «Александр II Освободитель» и приговорили к трем месяцам тюрьмы и выплате штрафа в размере 500 франков. В том же году он опубликовал критическую статью «Ф. М. Достоевский. (Примечания к овациям)», а уже в следующем году вернулся в Ниццу, чтобы в 1883 снова быть изгнанным с территории Франции. В ноябре 1894 года французские газеты перепечатали письмо «известного нигилиста, князя Алисова» (фр. une lettre du célèbre nihiliste prince Alissoff) о том, что Александр III был якобы отравлен революционерами при помощи маленьких доз фосфора(фр. par une série de légères doses de phosphore). В мае 1898 года Алисов был арестован во Флоренции как «ревностный распространитель социалистических идей». В 1904 году на французском языке вышел перевод его книги «Христианство перед судом социализма». В 1917 году Алисов вернулся в Россию, и дальше его след теряется. Вероятно, он умер после 1928 года в Ленинграде.

Творчество и политические взгляды

Общее мнение по поводу стихотворений Петра Алисова состоит в том, что их уровень не высок, и они не имеют художественной ценности. Тем не менее, ряд из них привлек внимание современников, например, атеистическая поэма «Сатана». Что касается его статей, то они выдержаны в духе партии «Народная воля» и распадаются на две части. До 1878 года он был сторонником мирной и постепенной пропаганды социалистических идей вне политической борьбы. Но после покушения Веры Засулич он становится более радикальным в своих взглядах, о чем свидетельствует выпущенная им в 1893 году брошюра «Террор». В ней Алисов говорит буквально следующее: «Народная воля» потерпела неудачу из-за того, что тратила слишком много сил на «устройство тайных типографий, на организацию кружков среди военных и прочее», в то время как всем этим следовало заняться «в самом конце, в период полного торжества». Народовольцы сочиняли несбыточные программы, но всё это было лишним, поскольку террор несет программу в самом себе, и ему не нужны сильные оправдания: «…Взорванный дворец, в прах обращенный колоссальный поезд… царь, разорванный в лохмотья среди бела дня… — в своем роде заповеди, произнесенные на Синае, среди туч, молний, громов… Как были ясны дела революционеров! Как они много говорили за себя, не нуждаясь в сложных программах!» Тексты Алисова были настолько непосредственными, что Плеханов в рецензии на одну из брошюр насмешливо советовал ему «поубавить крепость своих выражений», иначе его перестанут читать дамы. На публицистике Алисова сказалось влияние Варфоломея Зайцева, с которым он приятельствовал. В общем, являясь одним из наиболее радикальных идеологов эмиграции, Алисов высказывался о необходимости физического уничтожения коронованных особ. По его мнению, для изменения системы было достаточно убрать лишь нескольких проводников государственной политики.

Книги

• Сборник литературных и политических статей. — Genève — Balle — Lyon: H. Georg, Libraire-Editeur, 1877. — 316 с.
• [dlib.rsl.ru/viewer/01003546221 Александр II Освободитель]. — Genève: Imprimerie russe, 1879. — 24 с.
• [dlib.rsl.ru/viewer/01003512284 Александр III Реформатор : картина 1-2]. — Genève: Типография А. Трусова, 1881. — 32 с.
• Витова пляска. — Genève: Типография А. Трусова, 1881. — 16 с.
• Апогей и перигей; Теплое слово о предательстве. — Genève: Imprimerie russe, 1889. — 16 с.
• Будда [и другие стихотворения]. — Женева: Вольная русская типография, 1892. — 16 с.
• Ящик Пандоры или Прелести самодержавия. — Genève, 1896. — 48 с.
• [gallica.bnf.fr/ark:/12148/bpt6k5543381q Le christianisme jugé par le socialisme]. — Nice: Imprimerie Honoré Robaudi, 1904. — 184 с.

Ссылки

• Алисов П.Ф. [a-pesni.org/starrev/umgercena.htm У могилы Герцена]. Проверено 13 июня 2016. [web.archive.org/web/20150318232904/a-pesni.org/starrev/umgercena.htm Архивировано из первоисточника 18 марта 2015].
• Алисов П.Ф. [drive.google.com/file/d/0BzWmqRXJgUb3LVRHYi1zR05FOHM/view?usp=sharing Отрывок из моих неизданных путешествий] (PDF). Проверено 13 июня 2016.

Отрывок, характеризующий Алисов, Пётр Федосеевич

Два эскадрона павлоградцев, перейдя мост, один за другим, пошли назад на гору. Полковой командир Карл Богданович Шуберт подъехал к эскадрону Денисова и ехал шагом недалеко от Ростова, не обращая на него никакого внимания, несмотря на то, что после бывшего столкновения за Телянина, они виделись теперь в первый раз. Ростов, чувствуя себя во фронте во власти человека, перед которым он теперь считал себя виноватым, не спускал глаз с атлетической спины, белокурого затылка и красной шеи полкового командира. Ростову то казалось, что Богданыч только притворяется невнимательным, и что вся цель его теперь состоит в том, чтоб испытать храбрость юнкера, и он выпрямлялся и весело оглядывался; то ему казалось, что Богданыч нарочно едет близко, чтобы показать Ростову свою храбрость. То ему думалось, что враг его теперь нарочно пошлет эскадрон в отчаянную атаку, чтобы наказать его, Ростова. То думалось, что после атаки он подойдет к нему и великодушно протянет ему, раненому, руку примирения.
Знакомая павлоградцам, с высокоподнятыми плечами, фигура Жеркова (он недавно выбыл из их полка) подъехала к полковому командиру. Жерков, после своего изгнания из главного штаба, не остался в полку, говоря, что он не дурак во фронте лямку тянуть, когда он при штабе, ничего не делая, получит наград больше, и умел пристроиться ординарцем к князю Багратиону. Он приехал к своему бывшему начальнику с приказанием от начальника ариергарда.
– Полковник, – сказал он с своею мрачною серьезностью, обращаясь ко врагу Ростова и оглядывая товарищей, – велено остановиться, мост зажечь.
– Кто велено? – угрюмо спросил полковник.
– Уж я и не знаю, полковник, кто велено , – серьезно отвечал корнет, – но только мне князь приказал: «Поезжай и скажи полковнику, чтобы гусары вернулись скорей и зажгли бы мост».
Вслед за Жерковым к гусарскому полковнику подъехал свитский офицер с тем же приказанием. Вслед за свитским офицером на казачьей лошади, которая насилу несла его галопом, подъехал толстый Несвицкий.
– Как же, полковник, – кричал он еще на езде, – я вам говорил мост зажечь, а теперь кто то переврал; там все с ума сходят, ничего не разберешь.
Полковник неторопливо остановил полк и обратился к Несвицкому:
– Вы мне говорили про горючие вещества, – сказал он, – а про то, чтобы зажигать, вы мне ничего не говорили.
– Да как же, батюшка, – заговорил, остановившись, Несвицкий, снимая фуражку и расправляя пухлой рукой мокрые от пота волосы, – как же не говорил, что мост зажечь, когда горючие вещества положили?
– Я вам не «батюшка», господин штаб офицер, а вы мне не говорили, чтоб мост зажигайт! Я служба знаю, и мне в привычка приказание строго исполняйт. Вы сказали, мост зажгут, а кто зажгут, я святым духом не могу знайт…
– Ну, вот всегда так, – махнув рукой, сказал Несвицкий. – Ты как здесь? – обратился он к Жеркову.
– Да за тем же. Однако ты отсырел, дай я тебя выжму.
– Вы сказали, господин штаб офицер, – продолжал полковник обиженным тоном…
– Полковник, – перебил свитский офицер, – надо торопиться, а то неприятель пододвинет орудия на картечный выстрел.
Полковник молча посмотрел на свитского офицера, на толстого штаб офицера, на Жеркова и нахмурился.
– Я буду мост зажигайт, – сказал он торжественным тоном, как будто бы выражал этим, что, несмотря на все делаемые ему неприятности, он всё таки сделает то, что должно.
Ударив своими длинными мускулистыми ногами лошадь, как будто она была во всем виновата, полковник выдвинулся вперед к 2 му эскадрону, тому самому, в котором служил Ростов под командою Денисова, скомандовал вернуться назад к мосту.
«Ну, так и есть, – подумал Ростов, – он хочет испытать меня! – Сердце его сжалось, и кровь бросилась к лицу. – Пускай посмотрит, трус ли я» – подумал он.
Опять на всех веселых лицах людей эскадрона появилась та серьезная черта, которая была на них в то время, как они стояли под ядрами. Ростов, не спуская глаз, смотрел на своего врага, полкового командира, желая найти на его лице подтверждение своих догадок; но полковник ни разу не взглянул на Ростова, а смотрел, как всегда во фронте, строго и торжественно. Послышалась команда.
– Живо! Живо! – проговорило около него несколько голосов.
Цепляясь саблями за поводья, гремя шпорами и торопясь, слезали гусары, сами не зная, что они будут делать. Гусары крестились. Ростов уже не смотрел на полкового командира, – ему некогда было. Он боялся, с замиранием сердца боялся, как бы ему не отстать от гусар. Рука его дрожала, когда он передавал лошадь коноводу, и он чувствовал, как со стуком приливает кровь к его сердцу. Денисов, заваливаясь назад и крича что то, проехал мимо него. Ростов ничего не видел, кроме бежавших вокруг него гусар, цеплявшихся шпорами и бренчавших саблями.
– Носилки! – крикнул чей то голос сзади.
Ростов не подумал о том, что значит требование носилок: он бежал, стараясь только быть впереди всех; но у самого моста он, не смотря под ноги, попал в вязкую, растоптанную грязь и, споткнувшись, упал на руки. Его обежали другие.
– По обоий сторона, ротмистр, – послышался ему голос полкового командира, который, заехав вперед, стал верхом недалеко от моста с торжествующим и веселым лицом.
Ростов, обтирая испачканные руки о рейтузы, оглянулся на своего врага и хотел бежать дальше, полагая, что чем он дальше уйдет вперед, тем будет лучше. Но Богданыч, хотя и не глядел и не узнал Ростова, крикнул на него:
– Кто по средине моста бежит? На права сторона! Юнкер, назад! – сердито закричал он и обратился к Денисову, который, щеголяя храбростью, въехал верхом на доски моста.
– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.

Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .