Алишер Навои

Алишер Навои
чагат. علیشیر نوایی
Алишер Навои. Миниатюра гератской школы. XVI век
Имя при рождении:	Низамаддин Мир Алишер
Псевдонимы:	Навои (мелодичный), Фани (бренный)
Дата рождения:	9 февраля 1441(1441-02-09)
Место рождения:	Герат, Государство Тимуридов
Дата смерти:	3 января 1501(1501-01-03) (59 лет)
Место смерти:	Герат, Государство Тимуридов
Род деятельности:	поэт, философ
Язык произведений:	чагатайский, персидский

Алише́р Навои́ (узб. Alisher Navoiy; уйг. Әлшир Нава'и/ئەلشىر ناۋائى; перс. علیشیر نوایی‎;) (Низамадди́н Мир Алише́р) (9 февраля 1441, Герат — 3 января 1501, там же) — узбекский (тюркский) поэт, философ суфийского направления, государственный деятель тимуридского Хорасана.

Главные произведения создал под псевдонимом Навои (мелодичный) на литературном чагатайском языке, на развитие которого оказал заметное влияние; под псевдонимом Фани (бренный) писал на языке фарси. Его творчество дало мощный стимул развитию литературы на тюркских языках, в особенности чагатайской и воспринявшей её традиции литературы на узбекском и уйгурском языках.

Согласно источникам Алишер Навои этнический узбек. , но по мнению некоторых учёных он — уйгур.

Происхождение

Наставник и друг Алишера Навои Абдурахман Джами (1414—1492) подчёркивая его тюркское происхождение писал: «Хоть он был тюрком, а я персом, оба мы были близки друг к другу».

По мнениям А. А. Семенова и Мухаммед Хайдар Дулати (1499—1551) Алишер Навои происходил из уйгурских бахшей, т. е. из секретарей и письмоводителей уйгуров, писавших по традиции и при тимуридах на уйгурском языке некоторые официальные бумаги. Есть так же версия, что он был выходцем из тюркизированного монгольского племени барласов Академик С. Е. Малов в своем труде об Алишере Навои пишет, что:

Мир Алишер Навои противопоставлял себя узбекам, он был тюрк - барлас - чагатай, по терминологии 15 века. У нас нет особых оснований менять эту историческую терминологию, если мы не хотим смазывать и затушевывать её наполненную своим специальным содержанием специфичность и если нет у нас достаточных и уважительных причин.

В своих стихах Алишер Навои пишет о тюрках как о своём народе следующее:

Но наслаждались люди «Арбаин» лишь на языке фарси,

А тюрки с пользою постичь стихи те не могли.

Тогда я цель поставил пред собою: для народа моего,

Переложу стихи, не пропустив из «Арбаина» ничего

Алишер Навои в своих произведениях неоднократно упоминает узбеков. Например, в поэме "Стена Искандера" он пишет:

На шахские короны и пышные одежды

мне надоело смотреть,

Мне достаточно одного моего простого узбека,

у которого на голове тюбетейка, а на плечах халат.

В историографии советского периода Алишер Навои интерпретировался как узбекский поэт.

Биография

Низамаддин Мир Алишер родился в семье Гиясаддина Кичкине, чиновника в государстве Тимуридов, чей дом посещали видные деятели философской мысли и искусства того времени. Дядя Мир Алишера — Абу Саид — был поэтом; второй дядя — Мухаммад Али — был известен как музыкант и каллиграф. С юных лет Алишер воспитывался вместе с детьми тимуридских семей; он особенно дружил с султаном Хусейном, впоследствии главой Хорасанского государства, тоже поэтом, покровителем искусств.

Навои учился в Герате (вместе с будущим правителем Хорасана Хусейном Байкарой, дружеские отношения с которым сохранил на всю жизнь), Мешхеде и Самарканде. Среди учителей Навои был Джами — в дальнейшем друг и единомышленник поэта. Как поэт проявил себя уже в 15 лет, причём писал в равной степени хорошо на тюркском и фарси).

В 1466-1469 гг. Алишер Навои жил в Самарканде и учился в медресе. Здесь он приобрел много друзей. После прихода к власти своего друга, тимурида Хусейна Байкары, Алишер Навои вернулся в родной Герат.

В 1469 г. он был назначен на должность хранителя печати при правителе Хорасана Хусейне Байкара, с которым его связывали дружеские отношения. В 1472 г. получил чин визиря и титул эмира. В 1476 г. он подал в отставку, однако остался приближенным султана, который доверял ему важные дела в Герате и, — в период охлаждения их отношений, — в Астрабаде.

Навои оказывал протекцию и поддерживал материально учёных, мыслителей, художников, музыкантов, поэтов и каллиграфов. При нём в Герате формируется кружок учёных и творческих людей, в который, в числе прочих, входили он сам, Джами, султан, писавший стихи под псевдонимом Хусайни, историки Мирхонд, Хондамир, Васифи, Давлятшах Самарканди, художник Кемаледдин Бехзад, архитектор Кавам-ад-дин. По инициативе Навои и под его руководством в Герате велось строительство: на берегу канала Инджил возведены медресе, ханака, библиотека, больница.

Как мыслитель Алишер Навои входил в дервишский суфийский орден Накшбанди. Он любил лишь господа (Аллаха) и поэтому он не интересовался браком. И об этом он напишет своё "Лисон ут-тайр" (язык птиц) : "Я как феникс родился в пламя любви. А он только рождается в пламени и умирает в неё. Он рожден только что бы горит. Нет, нет, что я говорю, я только обжигался от искр от пламя которого горел настоящий феникс (он хотел сказать Аттар)"

Произведения

Творческое наследие Алишера Навои огромно и многогранно: оно включает в себя около 30 крупных произведений — сборников стихов (диванов), поэм (дастанов), философских и научных трактатов. Используя многовековые культурные традиции мусульманских народов Средней Азии и Ближнего Востока, Алишер Навои создаёт вполне оригинальные произведения.

Лирика

Лирическое наследие поэта огромно. Известно 3150 его произведений в жанре газели, включенных в диваны на чагатайском языке и фарси.

«Сокровищница мыслей» — поэтический свод, составленный самим поэтом в 1498—1499 годах по хронологическому принципу и включающий четыре дивана, соответствующих четырём периодам жизни поэта: «Диковины детства», «Редкости юности», «Диковины средних лет», «Назидания старости». Стихи относятся к разным лирическим жанрам, среди которых особенно многочисленны газели (более 2600). В диванах присутствуют и стихотворения других жанров — мухаммасы, мусаддасы, местезады, кыты, рубаи и восходящие к тюркскому народному творчеству туюги.

Лирические стихи трудно поддаются датировке, поскольку отклики на известные нам факты жизни поэта в них улавливаются довольно редко, а событийность для них вообще не свойственна. «Сокровищница мыслей» — лирическая исповедь поэта, передающая всю гамму его переживаний. Наряду с внешним любовным планом в них присутствует высший — по-суфийски спиритуализированный и использующий традиционные образы чувственной лирики в метафорическом ключе. При этом оригинальные метафоры Навои переплетаются с традиционными, почерпнутыми им из богатой традиции восточной поэзии.

Любовь для Навои — одновременное высокое, духовное и изысканно-эротическое, земное чувство, которое подчиняет человека себе и лишает его свободы. И, вместе с тем, это не рождает в поэте пессимизма, поскольку Навои понимает любовные страдания как основу духовного возрождения.

Одной из главных своих задач Навои считал развитие литературного чагатайского языка (тюрки). Именно в лирике поэта тюркский стих достиг вершин художественной выразительности: его газели поражают филигранной отделкой деталей, виртуозным соответствием формальным правилам, семантической игрой, свежестью образов, аллегорий и метафор. Благодаря лирике Навои фарси утрачивает статус единственного литературного языка. Некогда Бабур в книге «Бабур-наме» сказал о языке Навои:

Бабур: «Алишербек был человек бесподобный, с тех пор, как на тюркском языке слагают стихи, никто другой не слагал их так много и так хорошо»

Поэт составил также так называемый «Диван Фани» — сборник лирических стихов на фарси.

«Сорок хадисов» («Арбаин кирк хадис») — произведение другого типа. Это 40 четверостиший на тюркском языке, написанных на темы хадисов пророка Мухаммеда. Основой сочинения послужило одноимённое сочинение Джами на языке фарси (в сущности, произведение Навои представляет собой вольный перевод).

Свои касыды на персидском языке Навои собрал в два сборника — «Шесть необходимостей» («Ситтаи зарурия») и «Четыре сезона года» («Фусули арбаа»).

«Пятерица»

Вершина творчества Навои — знаменитая «Пятерица», включающая в себя пять эпических поэм: дидактическую «Смятение праведных» (1483) и сюжетные героические (дастаны) «Лейли и Меджнун» (1484), «Фархад и Ширин» (1484), «Семь планет» (1484), «Стена Искандера» (1485).

«Пятерица» представляет собой «ответ» (назира) на «Пятерицы» Низами Гянджеви и индо-персидского поэта Амира Хосрова Дехлеви (писал на фарси). Навои воспроизводит сюжеты их сочинений, некоторые формальные особенности, однако зачастую даёт иное толкование тематики и сюжетных ситуаций, новую трактовку событий и образов.

«Смятение праведных» — первая поэма цикла, произведение дидактико-философского толка. В ней разрабатываются мотивы поэмы Низами «Сокровищница тайн». Она состоит из 64 глав, в которых затрагиваются вопросы религии, морали и нравственности. В поэме обличаются феодальные распри, жестокость государственных вельмож, произвол беков, лицемерие шейхов. Поэт страстно утверждает идеалы справедливости.

«Лейли и Меджнун» — поэма на сюжет средневековой арабской легенды (разработанной также Низами Гянджеви, Амиром Хосровом, Джами) о печальной любви юного поэта Кайса к красавице Лейли. Пронзительная эмоциональность конфликта и изысканный поэтический язык поэмы сделали её широко популярной у восточного читателя. Поэма оказала большое влияние на литературу Востока и узбекский фольклор.

«Фархад и Ширин» — героико-романтическая поэма на старый сюжет о любви богатыря Фархада к армянской красавице Ширин, на которую претендует персидский шах Хосров. Сюжет был разработан Низами Гянджеви, однако поэма Навои отличается тем, что автор переакцентировал своё внимание с шаха Хосрова на богатыря Фархада, сделав его идеальным эпическим героем. Это удалось благодаря тому, что Алишер Навои использовал приёмы фольклорной поэтики и традиции народных сказаний (дастанов).

«Семь планет» — поэма, объединяющая общей рамкой семь сказочных новелл. В иносказательной форме поэма критикует окружение Алишера Навои, правителей (Тимуридов), Султан-Хусейна и его придворных.

«Стена Искандера» — последняя поэма цикла, написанная на распространённый полуфантастический сюжет о жизни идеального справедливого правителя-мудреца Искандера (под этим именем на Востоке известен Александр Македонский).

Филологические трактаты

Авторы XV века полагали, что тюркский язык груб для поэзии. Это мнение Алишер Навои опровергает в трактате «Суждение о двух языках» (1499). В нём обосновано культурное и художественное значение чагатайского языка (тюрки). Навои пишет:

Богатство тюркского языка доказано множеством фактов. Выходящие из народной среды талантливые поэты не должны выявлять свои способности на персидском языке. Если они могут творить на обоих языках, то все же очень желательно, чтобы они на своем языке писали стихов побольше». И далее: «Мне кажется, что я утвердил великую истину перед достойными людьми тюркского народа, и они, познав подлинную силу своей речи и её выражений, прекрасные качества своего языка и его слов, избавились от пренебрежительных нападок на их язык и речь со стороны слагающих стихи по-персидски.

Вопросы теории литературы и стихосложения подняты в трактате «Весы размеров». Теоретические положения и само творчество Алишера Навои оказали огромное воздействие как на развитие узбекской и уйгурской литературы на чагатайском языке, так и на развитие других тюркоязычных литератур (туркменской, азербайджанской, турецкой, татарской).

Исторические сочинения

Алишер Навои — автор биографических и исторических книг: «Пятерица смятенных» (1492) посвящена Джами; антология «Собрание утончённых» (1491—1492) содержит краткие характеристики писателей — современников Навои; «История иранских царей» и «История пророков и мудрецов», содержит сведения о легендарных и исторических деятелях Востока, о зороастрийской и коранической мифологии.

Поздние произведения о государстве

На закате жизни Алишер Навои пишет аллегорическую поэму «Язык птиц» («Парламент птиц» или «Симург») (1499) и философско-аллегорический трактат «Возлюбленный сердец» (1500), посвящённый наилучшему устройству общества. В книге обнаруживается влияние сочинений Юсуфа Баласагуни и «Гулистана» Саади. В книге осуждаются жестокие, невежественные и аморальные правители и утверждается идея централизации власти в руках справедливого просвещённого правителя. Всю свою жизнь Алишер Навои комбинировал литературные деяния с политическими. Будучи человеком высокого положения, он внес значительный вклад в усовершенствование социально-экономической жизни страны; покровительствование науки, искусства, и литературы; всегда пытался установить мир и гармонию.

Год	Название	Оригинал	Примечание
1483-1485	Пятерица	Хамса	Смятение праведных (Хайрат ал-абрар), Фархад и Ширин (Фархад у Ширин), Лейли и Меджнун (Лайли у Маджнун), Семь планет (Саб'а-йи саййара), Стена Искандара (Садд-и Искандари)
1488	История правителей Аджама	Тарих-и мулук-и аджам
1492	Пятерица смятенных	Хамсат ал-мутахаййирин
1491-1492, 1498-1499	Собрание избранных	Маджалис-ан-нафаис	В 1498-1499 гг. А. Навои дополнил своё произведение
1498	Сокровищница мыслей	Хаза'ин ал-ма'ани	Сборник состоит из четырёх диванов: Чудеса детства, Редкости юности, Диковины среднего возраста, Полезные советы старости
1499	Язык птиц	Лисан ат-тайр
1499	Суждение о двух языках	Мухакамат ал-лугатайн
1500	Возлюбленный сердец	Махбуб ал-кулуб
после 1485 г.	История пророков и ученых	Тарихи анбия ва хукама
после 1492 г.	Вес размеров	Мезан ал-авзан	также возможный перевод «Весы размеров»
после 1493 г.	Жизнеописание Пахлавана Мухаммада	Манакиб-и Пахлаван Мухаммад
после 1489 г.	Жизнеописание Сайида Хасана Ардашера	Манакиб-и Саййид Хасан-и Ардашир

Посмертное признание

• Поэт и писатель Бабур высоко ценил творчество Навои и даже пытался вступить с ним в переписку.
• Сулейман Великолепный высоко ценил творчество Навои и имел в своей библиотеке манускрипты с его произведениями «Сокровищница мыслей», «Пятёрица» и «Спор двух языков».
• В честь 500-летия Алишера Навои в 1942 году в Советском союзе были напечатаны почтовые марки.
• Произведения Алишера Навои были включены в учебные программы всех школ и медресе Средней Азии в XVI - начале ХХ в.
• В 1941 году узбекский писатель МусаТашмухамедов написал роман «Алишер Навои».
• В 1947 году в Узбекистане был снят фильм «Алишер Навои».
• В 1980-е годы в Узбекистане был снят 10 серийный видеофильм «Алишер Навои».
• В честь Навои назван город в Узбекистане и область (Навоийская область).
• В 1970 году в состав Дальневосточного морского пароходства вошло судно, носящее имя Алишера Навои.
• Имя было присвоено Наманганскому областному узбекскому театру музыкальной драмы и комедии.
• В Ташкенте есть ГАБТ имени Алишера Навои, проспект Алишера Навои, станция метро «Алишер Навои». В стенах зала станции метро установлены панно из сюжетов «Хамсы» Навои и барельеф Навои.
• Национальная библиотека Узбекистана носит имя Алишера Навои
• Государственный музей литературы имени Алишера Навои Академии наук Республики Узбекистан.
• В СССР имя было присвоено Государственному музею истории народов Узбекистана.
• Самаркандский государственный университет имени Алишера Навои
• В честь Навои назван кратер на Меркурии.
• В мире есть несколько памятников Алишеру Навои: в Москве, Навои, Оше, Ташкенте, Самарканде, Баку, Токио. В планах — установка памятника поэту в Вашингтоне.
• Именем поэта названа одна из ведущих к горам улиц Алма-Аты. Также в честь поэта названы один из проспектов в Киеве и улицы в Баку и Ашхабаде.
• Именем Навои названа бывшая улица Тельмана, городской парк и средняя школа в городе Ош.
• В 1991 году к 550-летию поэта был выпущен советский юбилейный рубль с изображением Алишера Навои.
• В апреле 2007 года в Вашингтоне состоялась конференция «Алишер Навои и его влияние на культурное развитие народов Центральной Азии».
• Барельеф в честь Алишера Навои установлен в городе Мазари-Шариф в Северном Афганистане.
• С 2009 года в [www.astrahanobl.ru/news/news94586.php Астраханской области] проводятся ежегодные культурные мероприятия в честь Алишера Навои.

Галерея

• The Soviet Union 1968 CPA 3628 stamp (Ali-Shir Nava'i (after Vladimir Kaidalov (1941—1948)).jpg

  525 лет со дня рождения среднеазиатского тюркского поэта суфия Алишера Навои (1441—1501)

• Alisher Navoi Ylham Monument.jpg

  Памятник в Ашхабаде

• 1942 navoi mixedperf nh.jpeg

  Советские марки 1942 года к 500-летию со дня рождения Алишера Навои

• NavoiN-01.jpg

  Советский юбилейный рубль 1991 года к 550-летию со дня рождения Алишера Навои

• 1991 CPA PC 219 Stamp.jpg

  почтовая карточка с оригинальной маркой к 550-летию со дня рождения Навои с его портретом и скульптурой Фархад. СССР, 1991

См.также

Библиография

• Алишер Навои. Сочинения в 10 томах. — Ташкент: «Фан», 1968—1970. — Т. 1—10. — 3095 с.
• Навои А. Стихотворения и поэмы. — М., 1965.
• Навои А. Сочинения. — Т. 1-10. — Ташкент, 1968-70.
• Навои А. Пять поэм. — М.: Худож. лит., 1972. (БВЛ)
• Навои А. Избранная лирика. — Ташкент: Изд-во ЦК КП Узбекистана, 1978.
• Навои А. Стена Искандера / Пересказ И. Махсумова. — Ташкент: Изд-во лит. и искусства, 1978.
• Навои А. Стихотворения и поэмы / Вступ. ст. Камиля Яшена; Сост. и примеч. А.П. Каюмова. — Л.: Сов. писатель, 1983. — 920 с. Тираж 40 000 экз. (Библиотека поэта. Большая серия. Второе издание)
• Навои А. Возлюбленная сердец. — Ташкент: Изд-во лит. и искусства, 1983.
• Навои А. Кн. 1-2. — Ташкент: Изд-во ЦК Компартии Узбекистана, 1983.
• Навои А. Афоризмы. — Ташкент: Изд-во ЦК КП Узбекистана, 1985.
• Навои А. Афоризмы Алишера Навои. — Ташкент: Изд-во лит. и искусства, 1988.
• Навои А. Друга я не нашёл: Газели. — Ташкент: Изд-во лит. и искусства, 1988.
• Навои А. Стена Искандера / Пер. с узб. Н. Айшов. — Алма-Ата: Жазушы, 1989.
• Навои А. Афоризмы — Aphorisms. — Ташкент: Укитувчи, 1991.
• Навои А. Зеница ока: [Стихи]. — Ташкент Изд.-полигр. об-ние им. Гафура Гуляма, 1991.
• Навои А. Язык птиц / Пер. С.Н. Иванов. — 2-е изд. — СПб.: Наука, 2007

Об Алишере Навои

• Абдуллаев В. Навои в Самарканде. — Самарканд, 1941.
• Бертельс Е.Э. Навои. Опыт творческой биографии. — М. — Л., 1948.
• Бертельс Е.Э. Избр. труды. Навои и Джами. — М., 1965.
• Пулявин А.А. Гений в сердцах, 1978.
• Болдырев А.Н. Персидские переводы «Маджалис ан-Нафаис» Навои // Учёные записки ЛГУ. — Л., 1952. — Сер. 128. — Вып. 3.
• Захидов В. Мир идей и образов Алишера Навои. — Ташкент, 1961.
• Свидина Е.Д. Алишер Навои. Биобиблиография (1917—1966). — Ташкент, 1968.
• Хайитметов А. Творческий метод Навои. — Ташкент, 1965.

Ссылки

• [bse.sci-lib.com/article079639.html Статья в БСЭ] (рус.). [www.webcitation.org/65njl6kH5 Архивировано из первоисточника 29 февраля 2012].
• [www.madenimura.kz/ru/culture-legacy/books/book/kazahstan-nacionalnaa-enciklopedia-1-tom?category=all&page=181 Алишер Навои] // Казахстан. Национальная энциклопедия. — Алматы: Қазақ энциклопедиясы, 2004. — Т. I. — ISBN 9965-9389-9-7.

Отрывок, характеризующий Алишер Навои

Над мостом уже пролетели два неприятельские ядра, и на мосту была давка. В средине моста, слезши с лошади, прижатый своим толстым телом к перилам, стоял князь Несвицкий.
Он, смеючись, оглядывался назад на своего казака, который с двумя лошадьми в поводу стоял несколько шагов позади его.
Только что князь Несвицкий хотел двинуться вперед, как опять солдаты и повозки напирали на него и опять прижимали его к перилам, и ему ничего не оставалось, как улыбаться.
– Экой ты, братец, мой! – говорил казак фурштатскому солдату с повозкой, напиравшему на толпившуюся v самых колес и лошадей пехоту, – экой ты! Нет, чтобы подождать: видишь, генералу проехать.
Но фурштат, не обращая внимания на наименование генерала, кричал на солдат, запружавших ему дорогу: – Эй! землячки! держись влево, постой! – Но землячки, теснясь плечо с плечом, цепляясь штыками и не прерываясь, двигались по мосту одною сплошною массой. Поглядев за перила вниз, князь Несвицкий видел быстрые, шумные, невысокие волны Энса, которые, сливаясь, рябея и загибаясь около свай моста, перегоняли одна другую. Поглядев на мост, он видел столь же однообразные живые волны солдат, кутасы, кивера с чехлами, ранцы, штыки, длинные ружья и из под киверов лица с широкими скулами, ввалившимися щеками и беззаботно усталыми выражениями и движущиеся ноги по натасканной на доски моста липкой грязи. Иногда между однообразными волнами солдат, как взбрызг белой пены в волнах Энса, протискивался между солдатами офицер в плаще, с своею отличною от солдат физиономией; иногда, как щепка, вьющаяся по реке, уносился по мосту волнами пехоты пеший гусар, денщик или житель; иногда, как бревно, плывущее по реке, окруженная со всех сторон, проплывала по мосту ротная или офицерская, наложенная доверху и прикрытая кожами, повозка.
– Вишь, их, как плотину, прорвало, – безнадежно останавливаясь, говорил казак. – Много ль вас еще там?
– Мелион без одного! – подмигивая говорил близко проходивший в прорванной шинели веселый солдат и скрывался; за ним проходил другой, старый солдат.
– Как он (он – неприятель) таперича по мосту примется зажаривать, – говорил мрачно старый солдат, обращаясь к товарищу, – забудешь чесаться.
И солдат проходил. За ним другой солдат ехал на повозке.
– Куда, чорт, подвертки запихал? – говорил денщик, бегом следуя за повозкой и шаря в задке.
И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо, выпившие солдаты.
– Как он его, милый человек, полыхнет прикладом то в самые зубы… – радостно говорил один солдат в высоко подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.
– То то оно, сладкая ветчина то. – отвечал другой с хохотом.
И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
– Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. – говорил унтер офицер сердито и укоризненно.
– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро то, – говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей Богу, так испужался, беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.
– Ишь, колбаса то, тоже убирается!
– Продай матушку, – ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.
– Эк убралась как! То то черти!
– Вот бы тебе к ним стоять, Федотов.
– Видали, брат!
– Куда вы? – спрашивал пехотный офицер, евший яблоко, тоже полуулыбаясь и глядя на красивую девушку.
Немец, закрыв глаза, показывал, что не понимает.
– Хочешь, возьми себе, – говорил офицер, подавая девушке яблоко. Девушка улыбнулась и взяла. Несвицкий, как и все, бывшие на мосту, не спускал глаз с женщин, пока они не проехали. Когда они проехали, опять шли такие же солдаты, с такими же разговорами, и, наконец, все остановились. Как это часто бывает, на выезде моста замялись лошади в ротной повозке, и вся толпа должна была ждать.
– И что становятся? Порядку то нет! – говорили солдаты. – Куда прешь? Чорт! Нет того, чтобы подождать. Хуже того будет, как он мост подожжет. Вишь, и офицера то приперли, – говорили с разных сторон остановившиеся толпы, оглядывая друг друга, и всё жались вперед к выходу.
Оглянувшись под мост на воды Энса, Несвицкий вдруг услышал еще новый для него звук, быстро приближающегося… чего то большого и чего то шлепнувшегося в воду.
– Ишь ты, куда фатает! – строго сказал близко стоявший солдат, оглядываясь на звук.
– Подбадривает, чтобы скорей проходили, – сказал другой неспокойно.
Толпа опять тронулась. Несвицкий понял, что это было ядро.
– Эй, казак, подавай лошадь! – сказал он. – Ну, вы! сторонись! посторонись! дорогу!
Он с большим усилием добрался до лошади. Не переставая кричать, он тронулся вперед. Солдаты пожались, чтобы дать ему дорогу, но снова опять нажали на него так, что отдавили ему ногу, и ближайшие не были виноваты, потому что их давили еще сильнее.
– Несвицкий! Несвицкий! Ты, г'ожа! – послышался в это время сзади хриплый голос.
Несвицкий оглянулся и увидал в пятнадцати шагах отделенного от него живою массой двигающейся пехоты красного, черного, лохматого, в фуражке на затылке и в молодецки накинутом на плече ментике Ваську Денисова.
– Вели ты им, чег'тям, дьяволам, дать дог'огу, – кричал. Денисов, видимо находясь в припадке горячности, блестя и поводя своими черными, как уголь, глазами в воспаленных белках и махая невынутою из ножен саблей, которую он держал такою же красною, как и лицо, голою маленькою рукой.
– Э! Вася! – отвечал радостно Несвицкий. – Да ты что?
– Эскадг'ону пг'ойти нельзя, – кричал Васька Денисов, злобно открывая белые зубы, шпоря своего красивого вороного, кровного Бедуина, который, мигая ушами от штыков, на которые он натыкался, фыркая, брызгая вокруг себя пеной с мундштука, звеня, бил копытами по доскам моста и, казалось, готов был перепрыгнуть через перила моста, ежели бы ему позволил седок. – Что это? как баг'аны! точь в точь баг'аны! Пг'очь… дай дог'огу!… Стой там! ты повозка, чог'т! Саблей изг'ублю! – кричал он, действительно вынимая наголо саблю и начиная махать ею.
Солдаты с испуганными лицами нажались друг на друга, и Денисов присоединился к Несвицкому.
– Что же ты не пьян нынче? – сказал Несвицкий Денисову, когда он подъехал к нему.
– И напиться то вг'емени не дадут! – отвечал Васька Денисов. – Целый день то туда, то сюда таскают полк. Дг'аться – так дг'аться. А то чог'т знает что такое!
– Каким ты щеголем нынче! – оглядывая его новый ментик и вальтрап, сказал Несвицкий.
Денисов улыбнулся, достал из ташки платок, распространявший запах духов, и сунул в нос Несвицкому.
– Нельзя, в дело иду! выбг'ился, зубы вычистил и надушился.
Осанистая фигура Несвицкого, сопровождаемая казаком, и решительность Денисова, махавшего саблей и отчаянно кричавшего, подействовали так, что они протискались на ту сторону моста и остановили пехоту. Несвицкий нашел у выезда полковника, которому ему надо было передать приказание, и, исполнив свое поручение, поехал назад.
Расчистив дорогу, Денисов остановился у входа на мост. Небрежно сдерживая рвавшегося к своим и бившего ногой жеребца, он смотрел на двигавшийся ему навстречу эскадрон.
По доскам моста раздались прозрачные звуки копыт, как будто скакало несколько лошадей, и эскадрон, с офицерами впереди по четыре человека в ряд, растянулся по мосту и стал выходить на ту сторону.
Остановленные пехотные солдаты, толпясь в растоптанной у моста грязи, с тем особенным недоброжелательным чувством отчужденности и насмешки, с каким встречаются обыкновенно различные роды войск, смотрели на чистых, щеголеватых гусар, стройно проходивших мимо их.
– Нарядные ребята! Только бы на Подновинское!
– Что от них проку! Только напоказ и водят! – говорил другой.
– Пехота, не пыли! – шутил гусар, под которым лошадь, заиграв, брызнула грязью в пехотинца.
– Прогонял бы тебя с ранцем перехода два, шнурки то бы повытерлись, – обтирая рукавом грязь с лица, говорил пехотинец; – а то не человек, а птица сидит!
– То то бы тебя, Зикин, на коня посадить, ловок бы ты был, – шутил ефрейтор над худым, скрюченным от тяжести ранца солдатиком.
– Дубинку промеж ног возьми, вот тебе и конь буде, – отозвался гусар.


Остальная пехота поспешно проходила по мосту, спираясь воронкой у входа. Наконец повозки все прошли, давка стала меньше, и последний батальон вступил на мост. Одни гусары эскадрона Денисова оставались по ту сторону моста против неприятеля. Неприятель, вдалеке видный с противоположной горы, снизу, от моста, не был еще виден, так как из лощины, по которой текла река, горизонт оканчивался противоположным возвышением не дальше полуверсты. Впереди была пустыня, по которой кое где шевелились кучки наших разъездных казаков. Вдруг на противоположном возвышении дороги показались войска в синих капотах и артиллерия. Это были французы. Разъезд казаков рысью отошел под гору. Все офицеры и люди эскадрона Денисова, хотя и старались говорить о постороннем и смотреть по сторонам, не переставали думать только о том, что было там, на горе, и беспрестанно всё вглядывались в выходившие на горизонт пятна, которые они признавали за неприятельские войска. Погода после полудня опять прояснилась, солнце ярко спускалось над Дунаем и окружающими его темными горами. Было тихо, и с той горы изредка долетали звуки рожков и криков неприятеля. Между эскадроном и неприятелями уже никого не было, кроме мелких разъездов. Пустое пространство, саженей в триста, отделяло их от него. Неприятель перестал стрелять, и тем яснее чувствовалась та строгая, грозная, неприступная и неуловимая черта, которая разделяет два неприятельские войска.
«Один шаг за эту черту, напоминающую черту, отделяющую живых от мертвых, и – неизвестность страдания и смерть. И что там? кто там? там, за этим полем, и деревом, и крышей, освещенной солнцем? Никто не знает, и хочется знать; и страшно перейти эту черту, и хочется перейти ее; и знаешь, что рано или поздно придется перейти ее и узнать, что там, по той стороне черты, как и неизбежно узнать, что там, по ту сторону смерти. А сам силен, здоров, весел и раздражен и окружен такими здоровыми и раздраженно оживленными людьми». Так ежели и не думает, то чувствует всякий человек, находящийся в виду неприятеля, и чувство это придает особенный блеск и радостную резкость впечатлений всему происходящему в эти минуты.
На бугре у неприятеля показался дымок выстрела, и ядро, свистя, пролетело над головами гусарского эскадрона. Офицеры, стоявшие вместе, разъехались по местам. Гусары старательно стали выравнивать лошадей. В эскадроне всё замолкло. Все поглядывали вперед на неприятеля и на эскадронного командира, ожидая команды. Пролетело другое, третье ядро. Очевидно, что стреляли по гусарам; но ядро, равномерно быстро свистя, пролетало над головами гусар и ударялось где то сзади. Гусары не оглядывались, но при каждом звуке пролетающего ядра, будто по команде, весь эскадрон с своими однообразно разнообразными лицами, сдерживая дыханье, пока летело ядро, приподнимался на стременах и снова опускался. Солдаты, не поворачивая головы, косились друг на друга, с любопытством высматривая впечатление товарища. На каждом лице, от Денисова до горниста, показалась около губ и подбородка одна общая черта борьбы, раздраженности и волнения. Вахмистр хмурился, оглядывая солдат, как будто угрожая наказанием. Юнкер Миронов нагибался при каждом пролете ядра. Ростов, стоя на левом фланге на своем тронутом ногами, но видном Грачике, имел счастливый вид ученика, вызванного перед большою публикой к экзамену, в котором он уверен, что отличится. Он ясно и светло оглядывался на всех, как бы прося обратить внимание на то, как он спокойно стоит под ядрами. Но и в его лице та же черта чего то нового и строгого, против его воли, показывалась около рта.
– Кто там кланяется? Юнкег' Миг'онов! Hexoг'oшo, на меня смотг'ите! – закричал Денисов, которому не стоялось на месте и который вертелся на лошади перед эскадроном.
Курносое и черноволосатое лицо Васьки Денисова и вся его маленькая сбитая фигурка с его жилистою (с короткими пальцами, покрытыми волосами) кистью руки, в которой он держал ефес вынутой наголо сабли, было точно такое же, как и всегда, особенно к вечеру, после выпитых двух бутылок. Он был только более обыкновенного красен и, задрав свою мохнатую голову кверху, как птицы, когда они пьют, безжалостно вдавив своими маленькими ногами шпоры в бока доброго Бедуина, он, будто падая назад, поскакал к другому флангу эскадрона и хриплым голосом закричал, чтоб осмотрели пистолеты. Он подъехал к Кирстену. Штаб ротмистр, на широкой и степенной кобыле, шагом ехал навстречу Денисову. Штаб ротмистр, с своими длинными усами, был серьезен, как и всегда, только глаза его блестели больше обыкновенного.
– Да что? – сказал он Денисову, – не дойдет дело до драки. Вот увидишь, назад уйдем.
– Чог'т их знает, что делают – проворчал Денисов. – А! Г'остов! – крикнул он юнкеру, заметив его веселое лицо. – Ну, дождался.
И он улыбнулся одобрительно, видимо радуясь на юнкера.
Ростов почувствовал себя совершенно счастливым. В это время начальник показался на мосту. Денисов поскакал к нему.
– Ваше пг'евосходительство! позвольте атаковать! я их опг'окину.
– Какие тут атаки, – сказал начальник скучливым голосом, морщась, как от докучливой мухи. – И зачем вы тут стоите? Видите, фланкеры отступают. Ведите назад эскадрон.
Эскадрон перешел мост и вышел из под выстрелов, не потеряв ни одного человека. Вслед за ним перешел и второй эскадрон, бывший в цепи, и последние казаки очистили ту сторону.
Два эскадрона павлоградцев, перейдя мост, один за другим, пошли назад на гору. Полковой командир Карл Богданович Шуберт подъехал к эскадрону Денисова и ехал шагом недалеко от Ростова, не обращая на него никакого внимания, несмотря на то, что после бывшего столкновения за Телянина, они виделись теперь в первый раз. Ростов, чувствуя себя во фронте во власти человека, перед которым он теперь считал себя виноватым, не спускал глаз с атлетической спины, белокурого затылка и красной шеи полкового командира. Ростову то казалось, что Богданыч только притворяется невнимательным, и что вся цель его теперь состоит в том, чтоб испытать храбрость юнкера, и он выпрямлялся и весело оглядывался; то ему казалось, что Богданыч нарочно едет близко, чтобы показать Ростову свою храбрость. То ему думалось, что враг его теперь нарочно пошлет эскадрон в отчаянную атаку, чтобы наказать его, Ростова. То думалось, что после атаки он подойдет к нему и великодушно протянет ему, раненому, руку примирения.
Знакомая павлоградцам, с высокоподнятыми плечами, фигура Жеркова (он недавно выбыл из их полка) подъехала к полковому командиру. Жерков, после своего изгнания из главного штаба, не остался в полку, говоря, что он не дурак во фронте лямку тянуть, когда он при штабе, ничего не делая, получит наград больше, и умел пристроиться ординарцем к князю Багратиону. Он приехал к своему бывшему начальнику с приказанием от начальника ариергарда.
– Полковник, – сказал он с своею мрачною серьезностью, обращаясь ко врагу Ростова и оглядывая товарищей, – велено остановиться, мост зажечь.
– Кто велено? – угрюмо спросил полковник.
– Уж я и не знаю, полковник, кто велено , – серьезно отвечал корнет, – но только мне князь приказал: «Поезжай и скажи полковнику, чтобы гусары вернулись скорей и зажгли бы мост».
Вслед за Жерковым к гусарскому полковнику подъехал свитский офицер с тем же приказанием. Вслед за свитским офицером на казачьей лошади, которая насилу несла его галопом, подъехал толстый Несвицкий.
– Как же, полковник, – кричал он еще на езде, – я вам говорил мост зажечь, а теперь кто то переврал; там все с ума сходят, ничего не разберешь.
Полковник неторопливо остановил полк и обратился к Несвицкому:
– Вы мне говорили про горючие вещества, – сказал он, – а про то, чтобы зажигать, вы мне ничего не говорили.
– Да как же, батюшка, – заговорил, остановившись, Несвицкий, снимая фуражку и расправляя пухлой рукой мокрые от пота волосы, – как же не говорил, что мост зажечь, когда горючие вещества положили?
– Я вам не «батюшка», господин штаб офицер, а вы мне не говорили, чтоб мост зажигайт! Я служба знаю, и мне в привычка приказание строго исполняйт. Вы сказали, мост зажгут, а кто зажгут, я святым духом не могу знайт…
– Ну, вот всегда так, – махнув рукой, сказал Несвицкий. – Ты как здесь? – обратился он к Жеркову.
– Да за тем же. Однако ты отсырел, дай я тебя выжму.
– Вы сказали, господин штаб офицер, – продолжал полковник обиженным тоном…
– Полковник, – перебил свитский офицер, – надо торопиться, а то неприятель пододвинет орудия на картечный выстрел.
Полковник молча посмотрел на свитского офицера, на толстого штаб офицера, на Жеркова и нахмурился.
– Я буду мост зажигайт, – сказал он торжественным тоном, как будто бы выражал этим, что, несмотря на все делаемые ему неприятности, он всё таки сделает то, что должно.
Ударив своими длинными мускулистыми ногами лошадь, как будто она была во всем виновата, полковник выдвинулся вперед к 2 му эскадрону, тому самому, в котором служил Ростов под командою Денисова, скомандовал вернуться назад к мосту.
«Ну, так и есть, – подумал Ростов, – он хочет испытать меня! – Сердце его сжалось, и кровь бросилась к лицу. – Пускай посмотрит, трус ли я» – подумал он.
Опять на всех веселых лицах людей эскадрона появилась та серьезная черта, которая была на них в то время, как они стояли под ядрами. Ростов, не спуская глаз, смотрел на своего врага, полкового командира, желая найти на его лице подтверждение своих догадок; но полковник ни разу не взглянул на Ростова, а смотрел, как всегда во фронте, строго и торжественно. Послышалась команда.
– Живо! Живо! – проговорило около него несколько голосов.
Цепляясь саблями за поводья, гремя шпорами и торопясь, слезали гусары, сами не зная, что они будут делать. Гусары крестились. Ростов уже не смотрел на полкового командира, – ему некогда было. Он боялся, с замиранием сердца боялся, как бы ему не отстать от гусар. Рука его дрожала, когда он передавал лошадь коноводу, и он чувствовал, как со стуком приливает кровь к его сердцу. Денисов, заваливаясь назад и крича что то, проехал мимо него. Ростов ничего не видел, кроме бежавших вокруг него гусар, цеплявшихся шпорами и бренчавших саблями.
– Носилки! – крикнул чей то голос сзади.
Ростов не подумал о том, что значит требование носилок: он бежал, стараясь только быть впереди всех; но у самого моста он, не смотря под ноги, попал в вязкую, растоптанную грязь и, споткнувшись, упал на руки. Его обежали другие.
– По обоий сторона, ротмистр, – послышался ему голос полкового командира, который, заехав вперед, стал верхом недалеко от моста с торжествующим и веселым лицом.
Ростов, обтирая испачканные руки о рейтузы, оглянулся на своего врага и хотел бежать дальше, полагая, что чем он дальше уйдет вперед, тем будет лучше. Но Богданыч, хотя и не глядел и не узнал Ростова, крикнул на него:
– Кто по средине моста бежит? На права сторона! Юнкер, назад! – сердито закричал он и обратился к Денисову, который, щеголяя храбростью, въехал верхом на доски моста.
– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.

Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.