Али-Баба и сорок разбойников

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

«Али́-Баба́ и со́рок разбо́йников» — восточная сказка, которая со времени Антуана Галлана (1646—1715) включается в издания сборника «Тысяча и одна ночь». Наиболее ранняя версия написана на французском языке пером самого Галлана, в чьём распоряжении находился арабский оригинал этой и других сказок, впоследствии утерянный[1]. В современных изданиях часто воспроизводится с сокращениями.

По Аарне-Томпсону, относится к типу сказок № 676. В арабских странах следов сюжета не сохранилось. Есть предположение, что Галлан записал рассказ во время путешествия по Ближнему Востоку. Рукопись сказки на арабском языке, обнаруженная в начале XX века в Бодлианской библиотеке Оксфордского университета, оказалась мистификацией.





Сюжет

После смерти купца его старший сын Касим наследует его дело и, женившись на богатой женщине, преуспевает. Младший же сын Али-Баба женится на бедной девушке и становится нищим лесорубом.

Однажды, собирая хворост в лесу, Али-Баба случайно оказывается свидетелем разговора сорока разбойников. Вход в пещеру, где хранятся награбленные ими сокровища, открывается при помощи магических слов «Симсим, откройся» (в классическом переводе М.Салье - «Сезам, открой твою дверь»). Узнав этот секрет, Али-Баба после ухода бандитов проникает в пещеру и забирает с собой мешочек с золотыми монетами.

Чтобы узнать вес монет, Али-Баба занимает весы у жены Касима. Однако хитрая женщина смазала чашу весов воском, дабы узнать, что собирается взвешивать её нищий родственник. По прилипшей к весам монете она узнаёт правду.

Али-Баба делится с братом секретом пещеры. Тот отправляется в пещеру на осле, чтобы вывезти как можно больше сокровищ. Придя в восторг от увиденного внутри, он забывает заветные слова, открывающие выход из пещеры («Симсим, откройся»). Разбойники, вернувшись в пещеру, убивают скупердяя.

Отправившись на поиски пропавшего брата, Али-Баба находит его тело разрубленным на четыре части, которые разложены у входа в пещеру в качестве предостережения. По возвращении в город он поручает находчивой рабыне Касима по имени Марджана предать их земле, не поднимая шума. Марджана находит портного, которого приводит в дом Али-Бабы с завязанными глазами. После того, как он сшивает разрубленное тело, Касима удаётся похоронить, не возбудив ничьих подозрений.

Обнаружив пропажу тела Касима, разбойники понимают, что секрет пещеры известен ещё кому-то. От портного они узнают, что накануне он сшил чьё-то разрубленное на части тело. Когда ему завязывают глаза, портной воспроизводит свой намеднишний путь к дому Али-Бабы. Сопровождающий его разбойник Ахмед отмечает дверь дома мелом, чтобы ночью явиться со своими товарищами и вырезать обитателей.

Возвращение портного было замечено Марджаной. Чтобы сбить разбойников с толку, она отмечает мелом двери всех окрестных домов. Явившиеся ночью разбойники понимают, что их обвели вокруг пальца, и в ярости убивают своего незадачливого товарища. На другой день портного опять заставляют проделать с завязанными глазами путь к дому Али-Бабы. На этот раз главарь шайки лично запоминает облик заветного дома.

Переодевшись купцом, главарь разбойников является в дом Али-Бабы и просит приютить его на ночлег. Остальные 37 разбойников спрятаны в 37 кувшинах из-под масла. Ночью, когда все заснут, они должны выбраться из кувшинов и прикончить хозяина дома. Марджане и в этот раз удаётся разведать их секрет. Ночью она заливает в кувшины кипящее масло. Утром главарь разбойников приходит разбудить своих подручных и находит их мёртвыми.

В следующий раз, когда главарь пытается проникнуть в дом Али-Бабы под видом купца, Марджана, исполняя танец с кинжалом, вонзает его в грудь последнего разбойника. Теперь секрет пещеры известен одному только Али-Бабе. В благодарность за услуги рабыни он дарует ей свободу и выдает замуж за своего сына.

Переводы и адаптации

На русский язык сказки «Тысячи и одной ночи» перевёл М. А. Салье.



Напишите отзыв о статье "Али-Баба и сорок разбойников"

Примечания

  1. Салье М. А. [skazki.yaxy.ru/222.html Сказки народов мира]. Тысяча и одна ночь. Предисловие (2000 — 2009). Проверено 24 февраля 2014.

Ссылки

  • [lukoshko.net/east/arab2.shtml Адаптированный русский перевод]

Отрывок, характеризующий Али-Баба и сорок разбойников

– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.