Али ибн Абу Талиб

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Али ибн Абу Талиб
Амир аль-муминин и халиф Праведного халифата
 656 — 661
Предшественник:

Усман ибн Аффан

Преемник:

Хасан ибн Али


имам шиитов-имамитов
 632 — 661
Предшественник:

нет

Преемник:

Хасан ибн Али


Личная информация
Имя при рождении:

Али ибн Абу Талиб ибн Абд аль-Мутталиб аль-Кураши

Прозвище:

Лев Аллаха

Дети:
Сражения:
События:

хиджра, первая фитна

Редактирование Викиданных
К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Абу́ль-Ха́сан Али́ ибн Абу́ Та́либ аль-Кураши́, более известный как Али ибн Абу Талиб (араб. علي بن أبي طالب‎, [ʕaliː ibn ʔæbiː t̪ˤɑːlib]; 17 марта 599 — 24 января 661) — политический и общественный деятель[1]; двоюродный брат, зять и сподвижник пророка Мухаммеда, четвёртый праведный халиф (656—661), первый из двенадцати почитаемых шиитами имамов.

Согласно авторитетным мусульманским источникам, единственный человек, который родился в Каабе[2]; первый ребёнок и первый среди лиц мужского пола, принявший ислам; во время своего правления получил титул амир аль-муминин (глава правоверных)[1].

Али был активным участником всех важных событий ранней истории ислама и всех битв, которые Пророку пришлось вести с противниками своего вероучения. Али стал халифом после убийства взбунтовавшимися солдатами халифа Усмана. Различные события стали причиной гражданской войны с Муавией, а в конце гибелью халифа от рук убийцы-хариджита.

В историю ислама Али вошёл как трагическая фигура[3]. Сунниты рассматривают его как последнего из четырёх праведных халифов. Шииты почитают Али как первого имама и как святого, особыми узами близости связанного с Мухаммадом, как праведника, воина и вождя. Ему приписываются многочисленные воинские подвиги и чудеса. Среднеазиатская легенда утверждает, что у Али семь могил, ибо хоронившие его люди видели, как вместо одного верблюда с телом Али стало семь и все они пошли в разные стороны.





История жизни

Ранние годы

Его полное имя: Абуль-Хасан Али ибн Абу Талиб ибн Абд аль-Мутталиб ибн Хашим ибн Абд аль-Манаф аль-Курайши. Его также называли Абу Турабом и Хайдаром. Пророк Мухаммед назвал его Муртадой («заслужившим довольство», «избранным») и Маула («любимый»)[1].

Родился в 13-й день месяца раджаб за 22 года до хиджры (599—600 годы) в Мекке в семье главы клана Бану Хашим племени курайшитов Абу Талиба и Фатимы бинт Асад. Многие источники, особенно шиитские, сообщают, что Али был единственным человеком, родившимся в священной Каабе[2]. Отец Али — Абу Талиб приходился родным братом Абдуллаху, отцу пророка Мухаммеда. После смерти родителей, Мухаммед несколько лет воспитывался в семье дяди. В свою очередь, когда Абу Талиб разорился, а дела Мухаммада вследствие женитьбы на Хадидже, напротив, пошли на лад, он взял себе на воспитание Али.

Когда Али исполнилось девять или десять лет, он принял ислам и стал первым ребёнком, принявшим ислам. На протяжении всего мекканского периода его жизни Али не отлучался от пророка Мухаммеда. Перед переселением Мухаммеда в Медину, мекканцы попытались убить его. Когда заговорщики вошли в его дом, то обнаружили там Али, который, рискуя своей жизнью, занял место Мухаммеда и отвлёк их внимание. Сам же Пророк в это время уже направлялся в Медину. Через некоторое время Али также отправился в Медину[1].

Сражения

Первое сражение между мусульманами и курайшитами состоялось возле селения Бадр; Али был в нём знаменосцем. Бой начался с поединка между Утбой ибн Рабиа, его братом Шайбой (англ.) и сыном Валидом ибн Мугирой (англ.) от мекканской стороны и Али, дядей пророка Хамзой и Убайдой ибн аль-Харисом (англ.) от мусульманской. Али сразился с Валидом ибн Мугирой и убил его[1]. После этого он и Хамза поспешил на помощь к получившему ранение аль-Харису и, зарубив его противника Шайбу, унесли аль-Хариса с поля боя[4]. Битва при Бадре стала первой победой мусульман. За свой героизм Али получил прозвище «Лев Аллаха»[1]. При разделе трофеев, захваченных в ходе сражения, Мухаммед взял себе меч Зульфикар, принадлежавший до этого мекканцу Мунаббиху ибн Хаджжаджу. После смерти Пророка меч перешёл к Али[5].

В марте 625 года силы мусульман и курайшитов сошлись у горы Ухуд. Битва началась с поединка между Али и Талхой ибн Абу Талхой. Победителем в этом бою оказался Али, что послужило сигналом к атаке мусульман[6]. В этом сражении Али получил 16 ран[7]. Битва при Ухуде обернулась первым и единственным поражением мусульман.

Али и первые халифы

Пророк Мухаммед, возвращаясь из своего последнего паломничества, остановился в местечке Гадир Хум, находящемся между Меккой и Мединой. Здесь он сделал заявление в адрес Али, которое было по-разному интерпретировано. Мухаммед заявил, что Али - его наследник и брат и те, кто приняли Пророка как мавла, должны принять Али как его мавла[2]. Шииты убеждены, что таким образом Мухаммед объявил Али своим преемником. Сунниты, наоборот, рассматривают это как выражение близости Пророка к своему двоюродному брату, зятю и как пожелание, чтоб Али унаследовал его семейные обязанности после смерти[2].

Пророк Мухаммед скончался в 632 году в своём доме в Медине. Тотчас после его смерти в квартале бану са’ида собралась группа ансаров, чтоб решить вопрос о преемнике. К ним вскоре присоединились Умар, Абу Бакр, Абу Убайда и ещё несколько мухаджиров[8]. Али и семья Мухаммеда в это время были заняты подготовкой похорон Пророка[2]. Большинство присутствующих склонялись к избранию вождя мединского племени хазраджитов Сада ибн Убаду, но ауситы колебались в таком выборе, да и часть хазраджитов полагала, что родственники Мухаммеда обладают бо́льшими правами на наследование его власти[8]. При избрании нового главы общины только три сподвижника (Абу Зарр аль-Гифари, аль-Микдад ибн аль-Асвад и перс Сальман аль-Фариси) выступили сторонниками прав Али на власть, но их не стали слушать[9]. Появление Абу Бакра и его спутников сразу изменило обстановку. Собрание в итоге присягнуло Абу Бакру и тот, приняв звание «заместителя посланника Аллаха» — халифа расули-л-лахи, или просто халифа, стал во главе мусульманской общины. Али не протестовал, но отошёл от общественной жизни и посвятил себя изучению и преподаванию Корана[2].

По кончине Абу Бакр назвал своим преемником Умара, а тот, умирая, назвал имена шести наиболее уважаемых ветеранов ислама (Али, Усман, Саад ибн Абу Ваккас, аз-Зубайр, Тальха и Абдуррахман ибн Ауф) и велел им выбрать из своей среды нового халифа. Талха в это время отсутствовал в Медине, а Абдуррахман ибн Ауф отказался от претензий на власть и взял на себя инициативу организации переговоров. Таким образом претендентов осталось всего четверо: Али, Усман, Саад и аз-Зубайр. Участники совета «шести» собрались в одном из домов около мечети, после чего начались трёхдневные переговоры[10].

  • По версии аль-Мисвара ибн Махрама, племянника Абдуррахмана ибн Ауфа, избрание проходило следующим образом. Абдуррахман обратился к каждому из претендентов с вопросом, кого бы они выбрали, если не изберут их самих. Али, аз-Зубайр и Саад указали на Усмана, а Усман — на Али. Необходимо теперь было прийти к общему мнению. Абдуррахман, собрав всех претендентов, сказал: «Вы не сошлись на одном из этих двоих, Али и Усмане». Взяв руку Али, он спросил его: «Клянешься ли ты следовать книге Аллаха и обычаю пророка и деяниям Абу Бакра и Умара?». Али сделал оговорку: «О боже! Нет, клянусь только стараться делать это в меру сил». Когда с этим же вопросом Абдуррахман обратился к Усману, то то ответил утвердительно без всяких оговорок. Затем Абдуррахман возгласил: «О боже. Слушай и свидетельствуй. О боже, возлагаю то, что лежало на моей шее, на шею Усмана!»[10].
  • Согласно сведениям, исходящих от Амра ибн Маймуна аль-Азди, переговоры проходили не столь успешно, как это было описано аль-Мисваром. Дядя пророка Мухаммеда и Али — Аббас в самом начале говорил Али, что Саад ибн Абу Ваккас не пойдёт против своего двоюродного брата Абдуррахмана ибн Ауфа, а последний — свояк Усмана. Он предрекал, что либо Усман выберет Абдуррахмана, либо наоборот, что сами выборщики подчинятся авторитету Абдуррахмана ибн Ауфа[11].
  • Иначе эти события изложены у Ибн Маймуна, пересказывающего со слов информатора-куфийца. По этой версии до Али и Усмана Абдуррахман ибн Ауф призвал аз-Зубайра и Саада ибн Абу Ваккаса и обратился к ним с вопросом, кого из потомком Абд-Манафа (то есть Али или Усмана) они выбирают. Аз-Зубайр высказался за Али. Саад ибн Абу Ваккас сказал, что он был бы за Абдуррахмана, но если делать выбор между теми двоими, то он за Али. На следующий день Абдуррахман ибн Ауф, собрав ансаров, мухаджиров и военачальников, обратился к ним за их мнением. Аммар ибн Ясир, один из самых известных сподвижников пророка Мухаммада, высказался в поддержку Али. За ним эту точку зрения подхватили аль-Микдад, Ибн Абу Сарх и Абдуллах ибн Абу Рабиа. После того, как Абдуррахман ибн Ауф объявил халифом Усмана, Али обвинил его в пристрастности. Между аль-Микдадом и Абдуррахманом ибн Ауфом произошёл спор[11].

Несмотря на всё вышеперечисленное, новым халифом в итоге стал Усман ибн Аффан, принадлежащий к влиятельному роду Омейядов, который после его убийства начнёт войну против Али.

Халиф

Спустя три дня после убийства Усмана новым халифом избрали Али. На следующий день после присяги он выступил с речью в мечети, сказав:

Когда был взят посланник Аллаха — да благословит его Аллах и да приветствует, — то люди сделали его заместителем (халифом) Абу Бакра, потом Абу Бакр сделал своим заместителем Умара, который шёл по его пути. Потом он назначил совет из шестерых, и они решили это дело в пользу Усмана, который делал то, что было вам ненавистно, а что — вы знаете [сами]. Затем его осаждали и убили. А затем вы по своей воле пришли ко мне и просили меня. А я — такой же, как вы: мне полагается то же, что вам, и на мне лежат те же [обязанности], что на вас. Аллах открыл врата между вами и убийством, и наступили смуты, как наступает ночная тьма. И не справиться с этими делами никому, кроме терпеливых и прозорливых и понимающих ход дел. Я поставлю вас на путь Пророка вашего и исполнения того, что он повелел, если вы будете повиноваться мне и Аллаху… Воистину, Аллах с высоты своих небес и Трона видит, что мне не хотелось власти над общиной Мухаммада, пока ваше мнение не было единым, но когда ваше мнение стало единым, то я не мог оставить вас…[12]

Гражданская война в Халифате

Приняв бразды правления, Али достаточно быстро установил порядок в Медине. Его власть признали в Египте, Ираке и Йемене. Однако наместник Сирии и родственник Усмана — Муавия отказался присягать новому халифу как человеку (как он считал), запятнавшему себя связью с убийцами халифа Усмана. Он выставил в Дамасской мечети окровавленную рубашку Усмана и обрубленные пальцы его жены Наилы[13]. Отказался признать Али халифом также полководец Саад ибн Абу Ваккас[14].

Однако много противников Али было также и в Аравии. Большинство из них переехало из Медины в Мекку, где была жена пророка Аиша, недовольная тем, что Али не торопится с наказанием убийц халифа Усмана.

Верблюжья битва

В августе 656 года, когда разрыв с Муавией сделался окончательным, Али стал готовиться к войне с ним. Но первыми выступили против него мекканцы, возглавляемые Тальхой, двоюродным братом аз-Зубайром и женой пророка Аишей. Они возмутили жителей Басры, где вскоре по их призыву были схвачены и перебиты многие участники убийства Усмана. Однако соседняя Куфа приняла сторону Али.

Вскоре халиф во главе 12-тысячного войска (в основном из жителей Куфы) подошёл к непокорной Басре. В декабре произошло сражение, закончившееся победой Али. На его стороне сражались многие известные ансары, среди которых Абу Айюб аль-Ансари, Аммар ибн Ясир, Кайс ибн Са'д (англ.)[15]. Тальха был ранен стрелой в ногу и вскоре скончался от потери крови. Вероятно, после гибели Тальхи басрийцы дрогнули и начали отступать. Не сумевший их остановить, аз-Зубайр в одиночку бежал с поле боя, направившись к Вади ас-Сиба, где был убит одним бедуином. Решающая схватка завязалась вокруг верблюда, на котором восседала Аиша, отчего это сражение получило название «битва верблюда». В конце концов воинам Али удалось прорваться к верблюду и перерезать ему поджилки, после чего животное вместе с Аишей рухнуло на землю[16]. Басрийцы потерпели полное поражение. Таким образом власть Али упрочилась.

Сиффинская битва. Хариджиты

В январе 657 года Али перебрался в Куфу, сделавшуюся с этого времени его резиденцией. По мере того как ему присягали дальние провинции Халифата, его силы росли. Вскоре в распоряжении Али оказалась 50-тысячная армия. В апреле он выступил в поход в Сирию, возле Ракки переправился через Евфрат и встретился с Муавией близ селения Сиффин. При описании сиффинского сражения Ибн Джарир ат-Табари сообщает, что большую часть сторонников Али составляли мединцы и ансары. Согласно аль-Масуди на стороне Али в битве участвовали 87 человек, сражавшихся в прошлом при Бадре, среди которых было 17 мухаджиров и 70 ансаров[15].

Решающее сражение началось утром 19 июля 657 года и продолжалось девять дней с перерывами на ночь и для молитвы. Али вызвал Муавию на поединок, но тот вместо себя отправил мавлу, переодев его в свои одежды. Ничего не подозревавший Али вышел на поединок и убил мавлу. Своим поступком Муавия продемонстрировал трусость. На второй день сражения правое крыло войска халифа под командованием Малика аль-Аштара и центр под командованием самого Али разбили и потеснили войско Муавии[14]. Ожесточённость сражения нарастала с каждым днём. В боях вместе с рядовыми с обеих сторон гибли также знатные люди. Сирийцы потеряли Убайдуллаха ибн Умара (сына халифа Умара), павшего в поединке с аль-Аштаром, и главу сирийских йеменитов Зуль-Кала; иракцы потеряли Аммара ибн Ясира, а в один из последних дней при попытке прорваться к шатру Муавии погиб Абдуллах ибн Будайл[17]. Исход сражения складывался неудачно для мятежников, победа склонялась к Али. Положение спас Амр ибн аль-Ас, предложивший приколоть на копья свитки Корана. Бой сразу прекратился, Али обратился за советом к предводителям войска, но одни выступали за перемирие, другие — за продолжение сражения. После короткого раздумья Али произнёс: «Был я вчера повелевающим, а сегодня стал повелеваемым, был распоряжающимся, а стал распоряжаемым. Вы хотите остаться в живых, и я не могу вести вас к тому, что вам претит»[18]. В Сиффинской битве Али потерял 25 тыс., а Муавия 45 тыс. человек[19].

Муавия сохранил свою армию, а в стане Али начался раскол: часть солдат (12 тысяч) возмутились его нерешительностью и покинули лагерь — их стали называть хариджитами.

Гибель

Согласно преданию, задолго до смерти Али знал о том, что будет убит, поскольку Пророк сказал ему об этом, и он сам предчувствовал это. Ряд авторов (Ибн Сад аль-Багдади; аль-Балазури; аль-Мубаррад; аль-Масуди; аль-Исфахани; Ибн Шахрашуб), исходя из многочисленных преданий, утверждают, что Мухаммад (или Али) полагали, что борода последнего будет окрашена кровью, текущей из его головы[20]. Хариджиты, избегшие смерти у ан-Нахравана, приняли решение убить в одно назначенное время «виновников» раскола мусульманской общины — Али, Муавию и Амра ибн аль-Аса. Один из заговорщиков Абдуррахман ибн Мулджам ко всему прочему повстречал членов племени Тайм ар-Рибаб, в том числе женщину Катами бинт аш-Шиджну, потерявшую при Нахраване сразу отца и брата. Ибн Мулджам попросил её руки и сердца, и она согласилась при условии получения свадебного подарка, состоящего из 3 тыс. дирхамов, раба и убийства Али (девушка желала мести за гибель родных)[20].

В ночь на 22 января 661 года три заговорщика, в том числе Ибн Мулджам, остались в соборной мечети Куфы среди множества остававшихся там до утренней молитвы. На рассвете Али провозгласил призыв к молитве и вошёл внутрь мечети. Ибн Мулджам и один из сообщников бросились на халифа с криком: «Суд принадлежит Аллаху, а не тебе, Али, и не твоим людям с мечами!» Сообщник промахнулся, в то время как Ибн Мулджам нанёс Али смертельное ранение отравленным кинжалом. Сообщникам удалось бежать, а Ибн Мулджама схватили и подвели к халифу. Али сказал: «Душу за душу, если умру, то убейте, а если останусь, то сам разберусь с ним[21]». Что касается Муавии и аль-Аса, то им удалось избежать смерти. Муавия получил легкое ранение в ногу, а вместо Амра был убит его приближенный Хариджа ибн Хузафа, которого хариджитский убийца принял за него.

Али позвал к себе сыновей Хасана и Хусейна и дал им последнее наставление: быть стойкими в благочестии и смирении, и добрыми к своему младшему брату, сыну его жены, имя которой Ханафия. После этого он составил завещание и продолжал повторять шахаду и имя Аллаха до последней минуты. В последние минуты жизни, собрав вокруг себя своих близких, Али давал наставления и оставил завещание для мусульман. Вечером 23 января, в ночь на 24-е рамадана халиф Али ибн Абу Талиб скончался. Айша, узнав о смерти Али, откликнулась стихотворной строкой:

Посох брошен, и достигнута цель,

и рад возвращению путник.

На упрёк дочери Абу Салама, Зейнаб: «Как ты можешь говорить такое об Али при его превосходстве и достоинстве?» — Айша с усмешкой ответила: «Когда я забуду об этом — напомни мне»[22].

Али похоронили близ Куфы. Место его захоронения держалось в секрете, но в правлении аббасидского халифа Харуна ар-Рашида его могила была выявлена в нескольких милях от Куфы и вскоре было построено святилище, вокруг которого вырос город Эн-Наджаф[23].

После смерти

Враги называли Али «Абу Турабом» («Отцом праха»)[24]. Сообщается, что перед смертью в 664 году Амр ибн аль-Ас признал свои грехи и сожалел о том, что несправедливо обошёлся с халифом Али[25]. Пришедший к власти Муавия основал династию Омейядов, которая находилась у власти в халифате почти 90 лет. В течение последующих лет после убийства Али преемники Муавии проклинали память Али в мечетях и на торжественных собраниях, а последователи Али отплачивали тем же трём первым халифам, как узурпаторам,[26]. Есть известия, что омейядский халиф Умар II, правивший в 717—720 годах, запретил проклинать Али во время пятничного богослужения в мечетях, но Бартольд замечает, что сведения о проклинании Али имеются и после смерти Умара II, и заключает:

Если при последних Омейядах государи уже отказались от этих проклятий, не соответствовавших больше общему настроению, то вполне возможно, что в отдалённых провинциях прежний обычай продолжал соблюдаться. Такие народные произведения, как роман об Абу Муслиме, исходят из предположения, что память «Абу-Тураба» продолжали проклинать в мечетях вплоть до падения династии Омейядов, хотя в то время не все уже помнили, что Абу Тураб и Али — одно и то же лицо[24].

Али как личность

В историю ислама Али вошёл как трагическая фигура[3]. Кроме пророка Мухаммеда, нет никого в истории ислама, о котором столько написано на исламских языках, как об Али[2]. Источники соглашаются, что Али был глубоко религиозным человеком, преданным делу ислама и идеи верховенства правосудия в соответствии с Кораном и сунной. Они изобилуют сообщениями о его аскетизме, неукоснительном соблюдении религиозных догм и отрыве от мирских благ. Некоторые авторы отмечают, что ему не хватало политического мастерства и гибкости[23].

Али почитаем как у шиитов, так и у суннитов. Основатель шиитской династии Сефевидов шах Исмаил I Хатаи принял титул сеги-дери Али (страж, или, буквально, «собака дверей Али»)[27]. На серебряной монете, чеканенной в правление шаха Исмаила I в Тебризе в 1510—1511 годах, Али восхвалялся:

Призови Али, проявителя чудес,

Ты найдёшь его себе опорой в печали.
Вся забота и горе исчезнут
С твоим покровительством, о Али, о Али, о Али![28]

Семья и потомки

Жёны и дети

  • 1-я жена, Фатима:[29]
  • 2-я жена, Хаула, дочь Кайса аль-Ханафи:
  • 3-я жена, Умм аль-Бинайн, дочь аль-Махла аль-Килаби:
  • 4-я жена, ас-Сахба умм Хабиб, дочь Рабиа ат-Таглиби:
    • Амр ал-Акбар
  • 5-я жена, Лайла, дочь Масуда ат-Тамими:
    • Абу Бакр
    • Убайдаллах
  • 6-я жена, Асма, дочь Умайса аль-Хасамия:
    • Яхья
    • Аун
  • 7-я жена, Умама, дочь Абуль-Аса ибн ар-Рабиа:
    • Мухаммад аль-Асгap
  • От других жен:
    • Джафар аль-Асгар
    • Мухаммад аль-Аусат
    • Аббас аль-Асгар
    • Умар аль-Асгар
    • Усман аль-Асгар

Потомки

В 624 году после битвы при Бадре пророк Мухаммад выдал за Али свою дочь Фатиму. К ней сватались многие известные люди, которым она отказала. При сватовстве Али она молчанием согласилась выйти замуж за него. Согласно преданию, их брак был заключён сперва на небесах, где Аллах был попечителем (вали), Джибриль — хатибом, ангелы — свидетелями, а махром являлись половина земли, ад и рай[30]. В браке у них родились пятеро детей: сыновья Хасан, Хусейн и Мухсин (скончался в младенчестве), а также дочери Умму-Кульсум и Зейнаб[31].

Свою дочь Зейнаб Али выдал замуж за своего племянника Абдуллаха ибн Джафара[32].

Хасан и Хусейн почитаются в шиитском исламе как второй и третий имамы соответственно. Хусейн погиб в бою против армии халифа Йазида I. Остальные девять шиитских имамов являются прямыми потомками Али от его сына Хусейна.

Праправнук Али от Хасана — Идрис I основал город в Фес (ныне Марокко), став родоначальником династии Идрисидов, правившей на западе Северной Африке до X века.

Потомками Мухаммада от его дочери Фатимы и Али считали себя династия Фатимидов, правившая в Египте (см. Фатимидский халифат).

Утвердившаяся в XVI веке в Иране династия Сефевидов стала приписывать себе сеидское происхождение. Согласно передаваемой генеалогии, основатель династии Сефи ад-Дин происходил в 21 поколении от седьмого шиитского имама Мусы аль-Казима[33], приходившимся потомком Али и Фатимы в пятом колене. В октябре 1979 года во время визита президента Ирака Саддама Хусейна в Эн-Наджаф было объявлено, что он приходится прямым потомком Али, являясь дальним родственником имама Хусейна[34].

Память

Пятничная мечеть Али ибн Абу Талиб, Бузовна (Азербайджан) Мечеть имама Али, Гамбург (Германия) Энциклопедия имама Али

Напишите отзыв о статье "Али ибн Абу Талиб"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 6 Али-заде, А. А., 2007.
  2. 1 2 3 4 5 6 7 [www.britannica.com/EBchecked/topic/15223/Ali ʿAlī (Muslim caliph)] (англ.), Encyclopædia Britannica.
  3. 1 2 Ислам: ЭС, 1991.
  4. Большаков О. Г., 1989, с. 100.
  5. Ислам: ЭС, 1991, с. 79.
  6. Большаков О. Г., 1989, с. 114.
  7. Петрушевский И. П., 1966, с. 40.
  8. 1 2 Большаков О. Г., 1989, с. 190.
  9. Петрушевский И. П., 1966, с. 39.
  10. 1 2 Большаков О. Г., 1993, с. 157.
  11. 1 2 Большаков О. Г., 1993, с. 248-249.
  12. Большаков О. Г., 1998, с. 18-19.
  13. Philip K Hitti. [books.google.ru/books?id=91YymsCw5DIC&pg=PA431&dq=blood-stained+shirt+of+Uthman++wife&hl=ru&sa=X&ei=1P5FT4T1L8PN4QTeoa3FDg&ved=0CD0Q6AEwAQ#v=onepage&q=blood-stained%20shirt%20of%20Uthman%20%20wife&f=false History of Syria, Including Lebanon and Palestine]. — Gorgias Press LLC, 2004. — С. 431. — ISBN 1593331193, 9781593331191.
  14. 1 2 Петрушевский И. П., 1966, с. 43.
  15. 1 2 ал-Хасан ибн Муса ан-Наубахти. Шиитские секты / Пер. с араб., исслед. и комм. С. М. Прозорова. — М.: Наука, 1973. — С. 20, прим. 2.
  16. Большаков О. Г., 1998, с. 39.
  17. Большаков О. Г., 1998, с. 57.
  18. Большаков О. Г., 1998, с. 58-59.
  19. [dic.academic.ru/dic.nsf/battles/1436/%D0%A1%D0%B8%D1%84%D1%84%D0%B8%D0%BD Сиффин]. Энциклопедия битв мировой истории. Томас Харболт. 1904.
  20. 1 2 The Encyclopaedia of Islam. — Brill, 1986. — Т. 3. — С. 887-890. — ISBN 90-04-08118-6.
  21. Большаков О. Г., 1998, с. 88.
  22. Большаков О. Г., 1998, с. 91.
  23. 1 2 [www.iranicaonline.org/articles/ali-b-abi-taleb ALĪ B. ABĪ ṬĀLEB]. Encyclopædia Iranica. [www.webcitation.org/684drZibC Архивировано из первоисточника 31 мая 2012].
  24. 1 2 Бартольд В. В. Сочинения. — Наука, 1966. — Т. 6. — С. 20-21.
  25. Али-заде, А. А., 2007, [slovar-islam.ru/books/a.html#Amribnal%27As81 Амр ибн аль-Ас].
  26. Энциклопедическій лексикон. — Санкт-Петербург, 1835. — Т. 1. — С. 515.
  27. Климович Л. И. Ислам. — Наука, 1965. — С. 273.
  28. Климович Л. И. Ислам. — Наука, 1965. — С. 122.
  29. [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Egipet/XVI/Ibn_Davadari/text.htm Сказал автор]
  30. Ислам: ЭС, 1991, с. 253.
  31. [www.iranicaonline.org/articles/fatema FĀṬEMA]. Encyclopædia Iranica. [www.webcitation.org/684dsRDmQ Архивировано из первоисточника 31 мая 2012].
  32. Али-заде, А. А., 2007, [slovar-islam.ru/books/z.html#ZainabbintAli8 Зайнаб бинт Али].
  33. Петрушевский И. П., 1966, с. 362.
  34. Криворучко А. П., Рощупкин В. Т. Багдадский вождь: взлёт и падение... Политический портрет Саддама Хусейна на региональном и глобальном фоне. — М.: Проспект, 2008. — С. 193. — ISBN 978-5-392-00071-5.

Литература

Ссылки

  • [www.krugosvet.ru/enc/kultura_i_obrazovanie/religiya/PRAVEDNIE_PRAVOVERNIE_HALIFI.html?page=0,2#part-4 Али ибн Абу Талиб] // Энциклопедия «Кругосвет».
  • [www.islamnews.ru/news-136676.html В Йемене найден древнейший Коран и меч имама Али]

Отрывок, характеризующий Али ибн Абу Талиб

– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.


Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.

Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.


На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ , молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
– C'est bien beau ce que vous venez de dire, [Прекрасно! прекрасно то, что вы сказали,] – сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая. Соня задрожала вся и покраснела до ушей, за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к речам полковника и одобрительно закивал головой.
– Вот это славно, – сказал он.
– Настоящэ й гусар, молодой человэк, – крикнул полковник, ударив опять по столу.
– О чем вы там шумите? – вдруг послышался через стол басистый голос Марьи Дмитриевны. – Что ты по столу стучишь? – обратилась она к гусару, – на кого ты горячишься? верно, думаешь, что тут французы перед тобой?
– Я правду говору, – улыбаясь сказал гусар.
– Всё о войне, – через стол прокричал граф. – Ведь у меня сын идет, Марья Дмитриевна, сын идет.
– А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На всё воля Божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении Бог помилует, – прозвучал без всякого усилия, с того конца стола густой голос Марьи Дмитриевны.
– Это так.
И разговор опять сосредоточился – дамский на своем конце стола, мужской на своем.
– А вот не спросишь, – говорил маленький брат Наташе, – а вот не спросишь!
– Спрошу, – отвечала Наташа.
Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери:
– Мама! – прозвучал по всему столу ее детски грудной голос.
– Что тебе? – спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев, что это была шалость, строго замахала ей рукой, делая угрожающий и отрицательный жест головой.
Разговор притих.
– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.