Аллат

Алла́т, ал-Лат (араб. اللات‎ богиня, ивр. ‏אלה,אלת-הים...‏‎ богиня) — древнеарабская и шумерская богиня неба и дождя. У халдеев Аллат (Эллат) — царица подземного царства. У шумеров идентифицируется с Эрешкигаль. Культ Аллат существует и сегодня в религиозном объединении российского (сибирского) происхождения «Круг преданных Богине АЛЛАТ».

Аллат у халдеев

Халдейская легенда рассказывает, что Аллат царствовала в подземном царстве в одиночестве. Однажды она была приглашена к другим богам на праздник, который те устраивали на небесах. Из-за своей нелюбви к свету, Аллат отказалась, отправив с этим сообщением своего слугу, Намтара, который повел себя столь нелюбезно, что Ану и Эа пришли в ярость, направив её против его хозяйки, и поручили Нергалу её усмирить. Нергал, пройдя через незапертые врата ада, за волосы стащил королеву с её престола, и собирался обезглавить, но она взмолилась о пощаде, и он сохранил ей жизнь, взяв себе в жены.

В дальнейших легендах она становится сестрой Астарты и более приятной личностью.

Аллат у арабов в доисламскую эпоху

Аллат и Дионис, по свидетельству древнегреческого историка Геродота, были единственными богами, почитавшимися арабами в те домусульманские времена. В Набатее и Пальмире Аллат отождествлялась с Афиной, изображалась в шлеме и с копьём. В городе Таиф Аллат, где находились её священные территории, храм и идол — белый гранитный камень с украшениями, почиталась как его покровительница. Некоторые этнические группы почитали Аллат как богиню солнца, но чаще она выступала как богиня планеты Венеры, отождествлялась с Афродитой (Уранией). Договоры у арабов скреплялись клятвой «Клянусь солью, огнём и Аль-Лат, которая превыше всех».

Слово «Аллат», возможно, является заменой запретного имени божества и образовано из нарицательного «илахат» («богиня») с определённым артиклем, что означает «эта богиня», «богиня по преимуществу». Изображалась она восседающей на троне среди львов. Согласно Бобу Трабшоу, Ал-Лат была также богиней Луны как греческая богиня Деметра. Крупные храмы Аллат имелись в Таифе (разрушен Мухаммедом), Пальмире, долине Леджа на Синае.

В Коране Аллат упомянута вместе с Манат и аль-'Уззой. Идол Ал-Лат в Таифе был уничтожен по приказу Пророка Мухаммеда, который отправил для этого Абу Суфйана ибн Харба вместе с группой людей в год Табукского похода (октябрь 630 г.), но запретил охотиться и рубить деревья на этой территории.

Древнейшие надписи, содержащие имя Ал-лат на сафаитском диалекте, относятся к периоду I века до н. э. — IV века н. э. Почиталась у набатеев, надписи на этом языке, содержащие имя Ал-лат, найдены в городах Петре и Хатре. Считалась матерью Хубала, отождествлялась с Афродитой-Уранией, а также римской Минервой. В набатейско-греческих билингвах называется «Великой Богиней».

Дважды, рассказывая о верованиях и обычаях арабов, её упоминает Геродот:

Что до обычаев персов, то я могу сообщить о них вот что. Воздвигать статуи, храмы и алтари [богам] у персов не принято. Тех же, кто это делает, они считают глупцами, потому, мне думается, что вовсе не считают богов человекоподобными существами, как это делают эллины. Так, Зевсу они обычно приносят жертвы на вершинах гор и весь небесный свод называют Зевсом. Совершают они жертвоприношения также солнцу, луне, огню, воде и ветрам. Первоначально они приносили жертвы только этим одним божествам, затем от ассирийцев и арабов персы научились почитать Уранию (ассирийцы называют Афродиту Милиттой, арабы — Алилат, а персы — Митра).

— Геродот, «История», 1:131

Считается, что под именем «Зевса» Геродот выводит персидского Ахурамазду. Митра — персидский бог света.

И далее, в главе 3:

Арабы считают такие договоры о дружбе особенно священными. Заключают же они договоры вот как. Когда двое желают заключить договор о дружбе, то третий становится между ними и острым камнем делает надрез на ладони у большого пальца каждого участника договора. Затем, оторвав от их плащей по кусочку ткани, смачивает кровью и намазывает ею семь камней, лежащих между будущими союзниками. При этом он призывает Диониса и Уранию. После этого обряда заключивший договор представляет чужеземца или родича (если договор заключен с ним) своим друзьям и те также свято соблюдают договор. Из богов арабы почитают одного Диониса и Уранию и утверждают, что носят стрижку такого же фасона, как у самого Диониса. Стригут же они голову в кружок, подстригая также волосы и на висках. На своем языке Диониса они зовут Оротальт, а Уранию — Алилат.

— Геродот, «История», 3:8

Согласно Хишаму ибн Аль-Тальби, идол Ал-Лат представлял собой чёрный камень и помещался в Каабе среди прочих идолов, позднее выброшенных прочь Мухаммадом. Культ камней, «домов бога» (бет-эль), среди семитских народов является одним из древнейших. Камни считались подателями жизни, их молили о продолжении рода. Поклонение камню включало церемониальное хождение вокруг, возлияния молоком или маслом, ритуальные приношения и жертвы.

Они сделали Аллат своей богиней. Она стояла в ал-Таифе, но её идол был не столь древен как идол Манат. Она была квадратным камнем, возле которого некий еврей имел привычку готовить себе ячменную кашу (савик). Культом её ведала <жрица> бану Аттаб-бин-Малик из <племени> тафик, она же выстроила над богиней шатер. Курайшиты, как и все арабы, почитали Аллат, и давали своим детям имена Зейд-Аллат и Тейм-Аллат.

Она стояла там, где сейчас левый минарет мечети Аль-Та’иф.(…)

— Хишам ибн Аль-Тальби, «Книга идолов», глава "Аллат"

В исламе

Западные востоковеды, предполагают, что на ранних стадиях утверждения ислама пророк Мухаммед вынужден был, чтобы заключить мир с курайшитами, включить в свой пантеон Ал-Лат как жену (или дочь) Аллаха (см. Сатанинские стихи), но позже, с утверждением ислама, её идол был низвергнут, а шатёр сожжён. Современные мусульманские ортодоксальные богословы отвергают возможность включения Ал-Лат в исламский пантеон.

Не видели ли вы аль-Лат, аль-Уззу, и третью — Манат?
Неужели у вас [дети] — мужского пола, а у Него — женского?
Поистине, несправедливым было бы такое разделение.
Ведь это только имена, которые измыслили и вы, и ваши предки;
И никакого разрешения на то Господь вам не послал.
А здесь вы строите свои догадки и следуете похотям души,
Хотя от своего Владыки уже вы Руководство получили.
 

— Коран, Сура 53 Звезда (Ан-Наджм), аяты 19-23

О том же говорит в своём «Предупреждении племени тафик» Шаддид ибн-'Арид аль-Джушами'

Не обращайте больше лице своё к Ал-Лат, ибо Господь обрек её на гибель;
Как можно довериться терпящей поражение?
Когда её жгли, она не сумела воспротивиться пламени,
И спасти свои камни, нет у неё ни могущества ни власти.
Помните — когда эти места посетит Пророк,
А затем отправится дальше, никто из молящихся ей не останется жив.

Литература

на русском языке

• Аллат, ал-Лат // Ислам: Словарь атеиста / Авксентьев А. В., Акимушкин О. Ф., Акиниязов Г. Б. и др.; Под общ. ред. М. Б. Пиотровского, С. М. Прозорова. — М.: Политиздат, 1988. — С. 31. — 254 с. — ISBN 5-250-00125-4.

на других языках

• Turner P., Coulter C. R. [books.google.pl/books/about/Dictionary_of_Ancient_Deities.html?hl=ru&id=jEcpkWjYOZQC Dictionary of Ancient Deities]. — US: Oxford University Press, 2001. — 597 p. — ISBN 9780195145045.

Ссылки

• [www.indigogroup.co.uk/edge/blstone.htm The Black Stone — the Omphalos of the Goddess]
• [wikimapia.org/#lat=34.555267&lon=38.262248&z=19&l=0&m=s&v=9 Храм Аллат на карте]

Отрывок, характеризующий Аллат

– Совсем нет, – как бы обидевшись, сказал Николай. – Я, ma tante, как следует солдату, никуда не напрашиваюсь и ни от чего не отказываюсь, – сказал Ростов прежде, чем он успел подумать о том, что он говорит.
– Так помни же: это не шутка.
– Какая шутка!
– Да, да, – как бы сама с собою говоря, сказала губернаторша. – А вот что еще, mon cher, entre autres. Vous etes trop assidu aupres de l'autre, la blonde. [мой друг. Ты слишком ухаживаешь за той, за белокурой.] Муж уж жалок, право…
– Ах нет, мы с ним друзья, – в простоте душевной сказал Николай: ему и в голову не приходило, чтобы такое веселое для него препровождение времени могло бы быть для кого нибудь не весело.
«Что я за глупость сказал, однако, губернаторше! – вдруг за ужином вспомнилось Николаю. – Она точно сватать начнет, а Соня?..» И, прощаясь с губернаторшей, когда она, улыбаясь, еще раз сказала ему: «Ну, так помни же», – он отвел ее в сторону:
– Но вот что, по правде вам сказать, ma tante…
– Что, что, мой друг; пойдем вот тут сядем.
Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.
– Вот что, ma tante. Maman меня давно женить хочет на богатой, но мне мысль одна эта противна, жениться из за денег.
– О да, понимаю, – сказала губернаторша.
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.


Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.
Но когда, в воскресенье после обедни, лакей доложил в гостиной, что приехал граф Ростов, княжна не выказала смущения; только легкий румянец выступил ей на щеки, и глаза осветились новым, лучистым светом.
– Вы его видели, тетушка? – сказала княжна Марья спокойным голосом, сама не зная, как это она могла быть так наружно спокойна и естественна.
Когда Ростов вошел в комнату, княжна опустила на мгновенье голову, как бы предоставляя время гостю поздороваться с теткой, и потом, в самое то время, как Николай обратился к ней, она подняла голову и блестящими глазами встретила его взгляд. Полным достоинства и грации движением она с радостной улыбкой приподнялась, протянула ему свою тонкую, нежную руку и заговорила голосом, в котором в первый раз звучали новые, женские грудные звуки. M lle Bourienne, бывшая в гостиной, с недоумевающим удивлением смотрела на княжну Марью. Самая искусная кокетка, она сама не могла бы лучше маневрировать при встрече с человеком, которому надо было понравиться.
«Или ей черное так к лицу, или действительно она так похорошела, и я не заметила. И главное – этот такт и грация!» – думала m lle Bourienne.
Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она еще более, чем m lle Bourienne, удивилась бы перемене, происшедшей в ней. С той минуты как она увидала это милое, любимое лицо, какая то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать. Лицо ее, с того времени как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг с неожиданной поражающей красотой выступает на стенках расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною, когда зажигается свет внутри: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу. Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица.
Ростов увидал все это так же ясно, как будто он знал всю ее жизнь. Он чувствовал, что существо, бывшее перед ним, было совсем другое, лучшее, чем все те, которые он встречал до сих пор, и лучшее, главное, чем он сам.
Разговор был самый простой и незначительный. Они говорили о войне, невольно, как и все, преувеличивая свою печаль об этом событии, говорили о последней встрече, причем Николай старался отклонять разговор на другой предмет, говорили о доброй губернаторше, о родных Николая и княжны Марьи.
Княжна Марья не говорила о брате, отвлекая разговор на другой предмет, как только тетка ее заговаривала об Андрее. Видно было, что о несчастиях России она могла говорить притворно, но брат ее был предмет, слишком близкий ее сердцу, и она не хотела и не могла слегка говорить о нем. Николай заметил это, как он вообще с несвойственной ему проницательной наблюдательностью замечал все оттенки характера княжны Марьи, которые все только подтверждали его убеждение, что она была совсем особенное и необыкновенное существо. Николай, точно так же, как и княжна Марья, краснел и смущался, когда ему говорили про княжну и даже когда он думал о ней, но в ее присутствии чувствовал себя совершенно свободным и говорил совсем не то, что он приготавливал, а то, что мгновенно и всегда кстати приходило ему в голову.