Аллен, Дэвид Кристофер

Дэвид Аллен Daevid Allen
1974 год
Основная информация
Полное имя	Кристофер Дэвид Аллен
Дата рождения	13 января 1938(1938-01-13)
Место рождения	Мельбурн
Дата смерти	13 марта 2015(2015-03-13) (77 лет)
Страна	Австралия Австралия, Великобритания Великобритания, Франция Франция
Профессии	гитарист вокалист композитор
Жанры	прогрессивный рок кентербери
Коллективы	Soft Machine Gong

Дэвид Аллен (англ. Daevid Allen, настоящее имя Кристофер Дэвид Аллен, англ. Christopher David Allen; 13 января 1938, Мельбурн, Австралия — 13 марта 2015) — австралийский гитарист, вокалист и композитор, более всего известный как сооснователь британской рок-группы Soft Machine (1966) и французской Gong (1970). Иногда его имя на обложках дисков указывалось как Daevid Alien. В последнее время жил в австралийском городе Байрон Бэй.

Биография

В 1960 году, вдохновлённый писателями-битниками, которых он открыл для себя пока работал в мельбурнском книжном магазине, Дэвид Аллен отправился в Париж, где остановился в Beat Hotel, в комнате, из которой недавно съехали Аллен Гинзберг и Питер Орловски. Продавая газету Интернешнл Геральд Трибьюн в окрестностях Le Chat qui Peche и Латинского квартала, он познакомился с Терри Райли и получил бесплатный вход в джазовые клубы окрестности. После встречи с Уильямом Берроузом, вдохновлённый философией Сан Ра (Sun Ra), он собрал фри-джазовый ансамбль, Трио Дэвида Аллена (Daevid Allen Trio), и выступал с ним в театральной пьесе Берроуза, основанной на романе Берроуза «Билет который лопнул».

Аллен переехал в Англию, снял комнату в Кентербери, где познакомился с сыном хозяина дома Робертом Уайеттом. В 1966 они основали рок-группу Soft Machine с Кевином Айерсом и Майком Рэтледжем. Айерс и Уайетт ранее играли вместе в группе Wilde Flowers.

После гастрольного тура по Европе Аллену отказали во въезде в Великобританию из-за того, что он просрочил свою визу в предыдущий визит. Он обосновался в Париже, где в мае 1968 года участвовал в волнениях, которые захлестнули город. Он раздавал полицейским плюшевых мишек и декламировал стихи на французском пиджине. Он признавался, что другие протестующие насмехались над ним за то, что он битник.

Скрываясь от полиции он и его партнёрша Джилли Смит оказались на Майорке, в деревушке Дейя. Здесь он записал первый альбом новой группы Gong, который назвали Magick Brother, Mystick Sister (выпущенный на BYG в 1970). К ним присоединился флейтист Дидье Малербе, Аллен утверждал, что нашёл его живущим в пещере в поместье Роберта Грейвса.

В 1971 году Gong подписали контракт с лейблом Virgin и выпустили альбом Camembert Electrique. Между 1973 и 1974 годами Gong стал чем-то вроде анархистской коммуны в сельской местности во Франции. К ним присоединился Стив Хилледж и Пьер Мерлен, с которыми записали Radio Gnome Trilogy — трилогию альбомов, состоящую из Flying Teapot, Angels Egg и You.

Аллен покинул эту инкарнацию группы Gong и основал Planet Gong, затем в 1980 году — New York Gong (с Биллом Ласвеллом). Затем последовали ещё проекты, в том числе Invisible Opera Company Of Tibet, Brainville, Ex (не путать с голландской панк-группой The Ex) и Magic Brothers.

В 1981 году Аллен вернулся в Австралию, поселившись в Байрон Бэй, где он работал над театральными пьесами и стихами. Он выступал с артистом Дэвидом Толли, используя кольца магнитофонной ленты и драм-машины. В последнее время он участвовал в проекте you’N’gong (созвучно с Young Gong, молодой Gong) со своим сыном Орландо и участниками Acid Mothers Temple. Кроме того, он играл в импровизаторском составе Guru And Zero.

Болезнь и смерть

12 июня 2014 года у Аллена была обнаружена опухоль. Она была признана раковой. В дальнейшем проводилась радиотерапия. В своем обращении от 15 февраля 2015 Аллен написал о том, что отказывается от лечения и врачи прогнозируют, что ему осталось полгода.

13 марта 2015 его сын. Орландо Мондэй Аллен сообщил, что Дэвида не стало.

Ссылки

• [www.planetgong.co.uk/ Planet Gong], «Планета Гонг» — сайт французской группы Gong.

Отрывок, характеризующий Аллен, Дэвид Кристофер

Для женитьбы нужно было согласие отца, и для этого на другой день князь Андрей уехал к отцу.
Отец с наружным спокойствием, но внутренней злобой принял сообщение сына. Он не мог понять того, чтобы кто нибудь хотел изменять жизнь, вносить в нее что нибудь новое, когда жизнь для него уже кончалась. – «Дали бы только дожить так, как я хочу, а потом бы делали, что хотели», говорил себе старик. С сыном однако он употребил ту дипломацию, которую он употреблял в важных случаях. Приняв спокойный тон, он обсудил всё дело.
Во первых, женитьба была не блестящая в отношении родства, богатства и знатности. Во вторых, князь Андрей был не первой молодости и слаб здоровьем (старик особенно налегал на это), а она была очень молода. В третьих, был сын, которого жалко было отдать девчонке. В четвертых, наконец, – сказал отец, насмешливо глядя на сына, – я тебя прошу, отложи дело на год, съезди за границу, полечись, сыщи, как ты и хочешь, немца, для князя Николая, и потом, ежели уж любовь, страсть, упрямство, что хочешь, так велики, тогда женись.
– И это последнее мое слово, знай, последнее… – кончил князь таким тоном, которым показывал, что ничто не заставит его изменить свое решение.
Князь Андрей ясно видел, что старик надеялся, что чувство его или его будущей невесты не выдержит испытания года, или что он сам, старый князь, умрет к этому времени, и решил исполнить волю отца: сделать предложение и отложить свадьбу на год.
Через три недели после своего последнего вечера у Ростовых, князь Андрей вернулся в Петербург.

На другой день после своего объяснения с матерью, Наташа ждала целый день Болконского, но он не приехал. На другой, на третий день было то же самое. Пьер также не приезжал, и Наташа, не зная того, что князь Андрей уехал к отцу, не могла себе объяснить его отсутствия.
Так прошли три недели. Наташа никуда не хотела выезжать и как тень, праздная и унылая, ходила по комнатам, вечером тайно от всех плакала и не являлась по вечерам к матери. Она беспрестанно краснела и раздражалась. Ей казалось, что все знают о ее разочаровании, смеются и жалеют о ней. При всей силе внутреннего горя, это тщеславное горе усиливало ее несчастие.
Однажды она пришла к графине, хотела что то сказать ей, и вдруг заплакала. Слезы ее были слезы обиженного ребенка, который сам не знает, за что он наказан.
Графиня стала успокоивать Наташу. Наташа, вслушивавшаяся сначала в слова матери, вдруг прервала ее:
– Перестаньте, мама, я и не думаю, и не хочу думать! Так, поездил и перестал, и перестал…
Голос ее задрожал, она чуть не заплакала, но оправилась и спокойно продолжала: – И совсем я не хочу выходить замуж. И я его боюсь; я теперь совсем, совсем, успокоилась…
На другой день после этого разговора Наташа надела то старое платье, которое было ей особенно известно за доставляемую им по утрам веселость, и с утра начала тот свой прежний образ жизни, от которого она отстала после бала. Она, напившись чаю, пошла в залу, которую она особенно любила за сильный резонанс, и начала петь свои солфеджи (упражнения пения). Окончив первый урок, она остановилась на середине залы и повторила одну музыкальную фразу, особенно понравившуюся ей. Она прислушалась радостно к той (как будто неожиданной для нее) прелести, с которой эти звуки переливаясь наполнили всю пустоту залы и медленно замерли, и ей вдруг стало весело. «Что об этом думать много и так хорошо», сказала она себе и стала взад и вперед ходить по зале, ступая не простыми шагами по звонкому паркету, но на всяком шагу переступая с каблучка (на ней были новые, любимые башмаки) на носок, и так же радостно, как и к звукам своего голоса прислушиваясь к этому мерному топоту каблучка и поскрипыванью носка. Проходя мимо зеркала, она заглянула в него. – «Вот она я!» как будто говорило выражение ее лица при виде себя. – «Ну, и хорошо. И никого мне не нужно».
Лакей хотел войти, чтобы убрать что то в зале, но она не пустила его, опять затворив за ним дверь, и продолжала свою прогулку. Она возвратилась в это утро опять к своему любимому состоянию любви к себе и восхищения перед собою. – «Что за прелесть эта Наташа!» сказала она опять про себя словами какого то третьего, собирательного, мужского лица. – «Хороша, голос, молода, и никому она не мешает, оставьте только ее в покое». Но сколько бы ни оставляли ее в покое, она уже не могла быть покойна и тотчас же почувствовала это.