Алло

Алло́ — приветствие при разговоре по телефону, предложенное Томасом Эдисоном.

Телефон

Томас Эдисон 15 августа 1877 года написал письмо президенту телеграфной компании Питтсбурга, в котором доказывал, что лучшим вариантом приветствия при общении по телефону является слово «hullo», которое в русском языке трансформировалось в «алло». Изобретатель телефона Александр Белл предлагал свой вариант — слово «ahoy», используемое при встрече кораблей.

Аналоги слова

Итальянцы при ответе по телефону произносят «пронто» («pronto»), что дословно означает «готов».

Японцы — «моси моси» (от «мосимасу-мосимасу», «говорю-говорю»).

Французы и русские — «алё» (видимо, видоизмененное «алло»); русские употребляют и неизменённый вариант «алло», в то время как «алё» является скорее разговорным вариантом; также в русской речи распространенным является слова «да», что означает согласие, или «слушаю».

Кроме того, ранее в России был распространён вариант «На проводе» или «У аппарата» (можно иногда услышать в советских фильмах), как начало разговора.

В современном мире более корректно будет представляться так, особенно, если отвечает сотрудник компании: "Добрый день (утро, вечер), компания "...", менеджер Елена, слушаю вас. "

Если вы получаете входящий звонок с неизвестного номера, то ответить красиво и вежливо будет так: "Добрый день (утро, вечер), Мария (ваше имя), слушаю Вас."

В Китае — «вэй» («говорите»).

В Корее — «ёбосэё» (여보세요, сокращение от «ёги посэё», 여기 보세요, «посмотрите сюда»).

В Германии при ответе по телефону часто называют свою фамилию. При этом часто перед фамилией добавляется слово «да» («ja»). Среди молодёжи и при неофициальных звонках произносят «халло» («hallo»).

В Греции, отвечая по телефону, говорят «пαρακαλώ» («паракало»), что переводится как «пожалуйста» или «прошу».

В Армении, в начале разговора, произносят «лсум эм» («լսում եմ», то есть «слушаю») либо просто «ало» («ալո») и даже «айо» («այո», то есть «да»).

В Испании говорят «diga» или «dígame» («говори(те)», «говори(те) мне»).

На Балканах (боснийский, сербский, хорватский) говорят «molim» (лат.), «молим» (кир.) («прошу»).

B Казахстане говорят — «алло» или «тындап турмын» (каз. тыңдап тұрмын), что переводится как «слушаю».

В некоторых странах Средней Азии и Ближнего Востока (Таджикистан, Узбекистан, Иран, Афганистан) принято говорить «лаббай», что означает «слушаю вас, что изволите?».

В Азербайджане говорят «Hə» или «Bəli», где оба слова в переводе означают «да» или просто «алло».

В Монголии говорят «байна уу» (байну),(байн), что означает в переводе «да» или просто «алло».

Морской термин

Термин «Алло» употреблялся на корабле и означал «слушай!». Его кричали в рупор на другой корабль с тем, чтобы начать разговор. Такое употребление слова зафиксировано в словаре Даля.

Отрывок, характеризующий Алло

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.