Алмату

Городище Алмату Страна КазахстанКазахстан Координаты 43°15′ с. ш. 76°54′ в. д.43.250° с. ш. 76.900° в. д. / 43.250; 76.900    Алмату

К:Статьи о населённых пунктах без категории на Викискладе

Алмату (также Алматы) — название средневекового поселения, существовавшего на месте современного города Алматы в X—XIV веках. С началом тюркско-монгольских нашествий ремесло и сельское хозяйство в предгорьях Заилийского Алато пришли в упадок. Тем не менее, в ХV—ХVI вв. нашей эры, остатки городища использовались, как место стоянки тюркско-монгольских кочевников, в результате смешения которых возникли современныrе казахи. Нынешний город Алматы появился вновь, как форт Верный, основанный русскими казаками в 1854 году на месте старого городища Алмату.

Средневековые цивилизации бассейна реки Или

По данным археологических раскопок, поселение Алмату (Алматы) возникло в период между VIII—XI вв., как один из пунктов международной торговли, через который проходил Великий Шёлковый путь. Население города в этот период составляли индоевропейские племена, исповедовавшие буддизм, а позднее христианство. В период развитого средневековья (XII—XIII) вв. Алмату превращается в крупный город. Причём к этому времени в урочище «Большой Алма-Аты» образовался целый кластер сельскохозяйственных и ремесленных поселений, которые активно изучаются современной наукой.

Археологические раскопки

В 1938 г., на основе собранных артефактов и раскопок, о существовании средневекового Алмату заявил впервые советский краевед Б. Н. Дублицкий. Им был обнаружен большой дом, получивший название “Горный гигант” (“Қыратындағы Тау”) с объемом потолка 140х150, у северо-западной стены которого располагалась прямоугольная площадка (85х40 м). Он был огорожен стеной высотой 0,5—0,7 м. с круглыми башнями по углам. Собранные на месте ботанического сада обломки посуды относятся к X—XII векам. Там же в 1969 г. был обнаружен большой клад, проихождение которого покрыто тайной. Сосуды, найденные в кладе, относятся к XI—XII векам. Наибольший интерес представляет крупное городище, обнаруженное на месте Пограничного училища (соврем. Академия Пограничной службы КНБ Республики Казахстан). В 1979 г. на территории училища археологи нашли серебряные чагатаидские дирхемы. На одной из монет выпуска 1271—1272 гг. периода реформ Масуд-бека различалась и надпись о месте чеканки — Алматы. На основании этих данных российский востоковед и нумизмат В. Н. Настич высказал предположение о существовании в городе монетного двора. В 1980 году здесь обнаружили остатки средневековой кузнечной мастерской X—XI вв., остатки глиняной посуды, изделия из бронзы и железа.

Позднее средневековье

В XIII веке в результате междоусобных войн между кочевыми племенами экономика городов и городских поселений и земледельческая культура в целом оказались в бедственном положении. Непрерывные войны, набеги, постоянный набор уланов, джигитов, сарбазов, нукеров родовыми, клановыми, племенными лидерами — батырами (воеводами), мырзами (баринами), баями (боярами), ханами (князьями), совершенно опустошили доселе богатые земли. А монгольское вторжение завершило этот период. К началу ХIV века осёдлое земледелие на северном склоне Тянь-Шаня, равно как и городское хозяйство Алмату, прекратилось на несколько столетий .

Литература

• Настич В. Н., Алмату — неизвестный монетный двор 13 в. // Бартольдовские чтении МИА, 1993;
• Савельева Т. В., Оседлая культура северных склонов Заилийского Алатау в 8—13 вв., А., 1995;
• [www.madenimura.kz/ru/culture-legacy/books/book/kazahstan-nacionalnaa-enciklopedia-1-tom?category=all&page=191 Алмату] // Казахстан. Национальная энциклопедия. — Алматы: Қазақ энциклопедиясы, 2004. — Т. I. — ISBN 9965-9389-9-7.

Отрывок, характеризующий Алмату

Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.