Алпатов, Михаил Антонович

Михаил Антонович Алпатов
Дата рождения:	7 (20) ноября 1903(1903-11-20)
Место рождения:	xутор Сибилёв, Каменский район, Ростовская область
Дата смерти:	17 декабря 1980(1980-12-17) (77 лет)
Место смерти:	Москва
Страна:	Российская империя, СССР
Научная сфера:	история, историография
Место работы:	Институт истории АН СССР
Учёная степень:	доктор исторических наук
Альма-матер:	Институт философии, литературы и истории

Михаи́л Анто́нович Алпа́тов (7 (20) ноября 1903, xутор Сибилёв — 17 декабря 1980, Москва) — советский историк и писатель, доктор исторических наук.

Биография

Родился в казачьей семье на хуторе Сибилёв станицы Митякинской (ныне Каменский район Ростовской области). Отец хотел отдать сына в ученики сапожнику, однако вскоре после начала Первой мировой войны и ухода на фронт отца в 1914 году М. А. Алпатов по инициативе деда поступает в Каменскую гимназию.

В 1919 году вернувшийся с фронта отец посылает его в деникинскую армию, после разгрома которой под Новороссийском М. А. Алпатов возвращается домой, проникнувшись антипатией к белогвардейцам и симпатией к красным. В 1920 году становится комсомольцем и вступает в Часть особого назначения по борьбе с бандитами, а также работает учителем на хуторе.

В 1923 году по комсомольской путёвке едет учиться в педагогический техникум в Ростов-на-Дону, который окончил в 1927 году. Затем работал учителем в с. Белая Глина, потом директором школы в станице Романовская. В 1930 году вступил в ВКП(б).

В 1932 году поехал в Москву, где блестяще окончил Институт философии, литературы и истории и был зачислен в аспирантуру. Однако из-за ареста его давнего друга Николая Жарикова М. А. Алпатов (за разговоры с арестованным) получил строгий выговор; пришлось переехать в Сталинград и преподавать в пединституте. В 1940 году вернулся в Москву, преподавал на Ленинских курсах и восстановился в аспирантуре.

После начала Великой Отечественной войны и приближении немецко-фашистских войск к Москве в октябре 1941 года ушёл в ополчение, но вскоре был комиссован и направлен на работу инструктором в Чкаловский обком партии. В Бугуруслане познакомился с З. В Удальцовой, которая стала его женой. Их сын В. М. Алпатов родился в апреле 1945 года.

После войны преподавал в Высшей партийной школе при ЦК ВКП(б) в качестве преподавателя и заместителя заведующего кафедрой всеобщей истории, одновременно учась в аспирантуре сначала на историческом факультете МГУ, а затем в Академии общественных наук при ЦК ВКП(б).

Начав свою научную деятельность как медиевист — ученик Е. А. Косминского (1886—1959) и Р. Ю. Виппера (1859—1954), М. А. Алпатов уже с первых шагов определился как историограф, историк исторической науки.

В 1947 году защитил кандидатскую диссертацию «Политические идеи французской буржуазной историографии XIX века» (опубликована в виде монографии в 1949).

В 1948 году стал заведующим исторической редакцией Издательства иностранной литературы, затем в 1951 году — помощником главного редактора «Большой советской энциклопедии». По совместительству работал в Институте истории АН СССР, куда окончательно ушёл в 1954 году (и работал там до самой смерти).

В Институте работал над основной темой «Русская историческая мысль и Западная Европа», по которой в 1966 году защитил докторскую диссертацию, а также подготовил фундаментальный трёхтомный труд, вышедший затем в академическом издательстве «Наука» (1973—1985; последний том посмертно). Изучал также историю донского казачества.

Автор романов «Горели костры» о донских казаках в годы первой русской революции, повести для детей «Вадимка» о гражданской войне и интервенции на Дону, автобиографической повести «Возвращение в юность» (исходное авторское название — «Комсомольская бурса») о студентах-комсомольцах 1920-х годов.

Похоронен в Москве на Ваганьковском кладбище.

Основные труды

Научные работы

• Политические идеи французской буржуазной историографии XIX в. / М. А. Алпатов; Отв. ред. Е. А. Косминский; Академия наук СССР, Комиссия по истории исторических наук. — М.—Л.: Изд-во Академии наук СССР, 1949. — 408 с.
• Американская реакционная историография на службе поджигателей войны / М. А. Алпатов. — М., 1951.
• Русская историческая мысль и Западная Европа (XII—XVII вв.) / М. А. Алпатов; Отв. ред. Л. В. Черепнин; Академия наук СССР, Институт истории СССР. — М.: Наука, 1973. — 476 с. — 5200 экз. (в пер.)
• Русская историческая мысль и Западная Европа (XVII — первая четверть XVIII в.) / М. А. Алпатов. — М.: Наука, 1976. — 456 с. — 6300 экз. (в пер.)
• Русская историческая мысль и Западная Европа (XVIII — первая половина XIX в.) / М. А. Алпатов; Отв. ред. д-р ист. наук А. А. Преображенский; Институт истории СССР АН СССР. — М.: Наука, 1985. — 272 с. — 12 000 экз. (в пер.)

Художественная литература

• Возвращение в юность: Автобиогр. повесть. М.: Молодая гвардия, 1983.
• Вадимка: Повесть. Для сред. и ст. возраста. М.: Детская литература, 1985.
• Горели костры: Роман. М.: Правда, 1986.

Литература

• Дунаевский В. А. М. А. Алпатов (1903—1980) // История и историки. Историографический ежегодник. 1979. М., 1982. С. 400–405.
• Науменко Г. И. Алпатов, Михаил Антонович // Историки России XX века: Биобиблиографический словарь / Автор-составитель А. А. Чернобаев. Под ред. В. А. Динеса. — Саратов: Саратовский государственный социально-экономический университет, 2005. — Т. 1 (А—Л). — С. 36. — 576 с. — 2 000 экз. — ISBN 5-87309-438-1. (в пер.)

Ссылки

• Алпатов В. М. [www.portalus.ru/modules/rushistory/rus_readme.php?subaction=showfull&id=1192094221&archive=&start_from=&ucat=18& Об отце] // История и историки — 2004. М., 2005.

Отрывок, характеризующий Алпатов, Михаил Антонович

– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.