Алферьев, Семён Романович
| Семён Романович Алферьев | |
| Принадлежность | |
|---|---|
| Звание | |
| Сражения/войны | |
Семён Романович Алферьев — воевода, сын известного опричника и печатника Романа Васильевича Алферьева (ум. 1589).
Биография
Впервые Семён Романович Алферьев упоминается в разрядах под 1580 годом, когда участвовал в чине свадьбы царя Ивана Грозного с Марией Фёдоровной Нагой. В 1590 году был «приставом» у персидских послов.
В 1592 году Семён Романович Алферьев участвовал в русско-шведской войне (1590—1595), когда принял участие в походе на шведские владения под командованием воеводы князя Андрея Дмитриевича Хилкова, затем участвовал в осаде Выборга под руководством воеводы князя Фёдора Ивановича Хворостинина.
В июне 1597 года С. Р. Алферьев был отправлен воеводой в «Монастырёвской город» (Ново-Монастырёвский острог под Черниговом) вместо голов Г. Шаховского и Ф. Глебова. Тогда же местничал с черниговскими воеводами князем М. Турениным и А. Измайловым. Продолжал там служить и в 1598 году.
В 1599 году Семён Романович Алферьев вместе с окольничим Богданом Яковлевичем Бельским строил на южной границе город Царёв-Борисов. После падения и опалы Б. Я. Бельского он был оставлен во вновь построенной крепости воеводой.
В феврале 1607 года С. Р. Алферьев находился в царском войске под командованием боярина князя Ивана Михайловича Воротынского, которое наступало из Алексина на Тулу, где оборонялся повстанческий гарнизон под руководством Ивана Болотникова. Согласно Новому летописцу, воевода осажденных в Туле князь Андрей Андреевич Телятевский-Хрипун предпринял стремительную вылазку из крепости и разогнал царских воевод так, что «князь Воротынский…(был) разбит и с остатками войск едва ушёл в Алексин». Семен Алферьев вместе с Истомой Пашковым бежали вслед за ним.
Напишите отзыв о статье "Алферьев, Семён Романович"
Литература
- Богуславский В. В. Славянская энциклопедия. Киевская Русь — Московия : в 2 т. — М.: Олма-Пресс, 2005 г., ст. 44
Отрывок, характеризующий Алферьев, Семён Романович
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
