Альбедиль (дворянский род)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Альбедиль

Альбедиль

Описание герба: см. текст

Титул:

Бароны


Подданство:

Альбедиль (нем. Albedyll, польск. Albedyl) — польский шляхетский род немецкого происхождения и одноименный герб.

Бароны и дворяне Альбедиль (в старину назывались Альфендиль). Происходят из Италии, откуда в XIV веке переселились в Лифляндию, а из Лифляндии одна ветвь этой фамилии в XVII веке перешла в Швецию, где некоторые из Альбедилей, Генрих Оттон (1666—1738) и Христофор Генрих (1679—1750) в XVIII в. служили в генеральских чинах и были возведены Королевой Ульрикой Элеонорой 2 марта 1720 года в баронское достоинство.

Из фамилии Альбедилей: Густав-Эрнест (1655—1721) служил в России при Петре I генерал-поручиком; Эрик-Рейнгольд (1732—1804) был обер-егермейстером в герцогстве Курляндском в 1778 году; Эмиль Генрих Людвиг (1824—1897) — прусский кавалерийский генерал; Георгиевские кавалерыКонстантин Карлович и Максим Карлович.

Также на русской службе были:

  • барон Пётр Романович (1764—1830) — сын Эрика-Рейнгольда; флигель-адъютант Александра I, а в конце жизни обер-гофмаршал. Его внук, родившийся у его внебрачного сына — Пётр Павлович Альбединский (1826—1883); генерал-адъютант, генерал от кавалерии, член Государственного совета.
  • Фёдор Константинович (1836—1914) — русский генерал и военный педагог.


Описание герба

В лазоревом поле наискось-справа поставленный срубленный пень с тремя сучьями: 2 сверху и 1 внизу, сопровождаемый серебряными сверху звездой, снизу полумесяцем, рогами к пню обращённым.

Щит увенчан дворянскими шлемом и короной. Нашлемник: павлиний хвост. Намёт на щите лазоревый, подложенный серебром и золотом.

Напишите отзыв о статье "Альбедиль (дворянский род)"

Литература

Ссылки

  • [www.rusdeutsch-panorama.ru/jencik_statja.php?mode=view&site_id=34&own_menu_id=4730 Немцы России]

Отрывок, характеризующий Альбедиль (дворянский род)

Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.