Альбертинская линия Веттинов

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Альбертинская линия (Альбертинцы) — одна из двух основных линий владетельного дома Веттинов, потомки саксонского герцога Альбрехта. С 1485 по 1918 год они правили в Саксонии как герцоги, курфюрсты и короли.

Все ныне живущие мужчины из числа альбертинцев (семья Рюдигера Саксонского) рождены в морганатических браках и, согласно законам королевства Саксония, прав на наследование престола не имеют.





Старшая альбертинская линия

Эрнст и Альбрехт III Саксонские, сыновья курфюрста Фридриха II (14121464), долгое время совместно правили отцовским наследством, при этом Эрнст, как старший, носил звание курфюрста.

В 1485 году братья поделили владения между собой (так называемое Лейпцигское деление), став основателями Эрнестинской и Альбертинской линий. Альбрехт и его потомки получили собственную территорию с центром в Дрездене, в которой они правили с тех пор как саксонские герцоги.

В то время, как эрнестинский курфюрст Фридрих III поддержал реформацию, альбертинский герцог Георг Бородатый выступил против неё. Только его брат Генрих V (15381541), который наследовал Георгу как герцог, ввёл реформацию в альбертинской Саксонии.

Несмотря на то, что он был протестантом, представитель Альбертинской линии Мориц Саксонский в 1546 году встал на сторону императора Карл V против протестантских князей Шмалькальденского союза, возглавляемых его двоюродным братом курфюрстом Иоганном-Фридрихом Великодушным.

После поражения протестантов в Шмалькальденской войне в 1547 году, Мориц, в вознаграждение за оказанные им услуги, получил от императора титул курфюрста и бо́льшую часть владений Эрнестинской линии. С тех пор Альбертинская линия стала главной в династии Веттинов.

Альбертинцу Августу Сильному удалось в 1697 году вступить на престол королевства Польша и сохранить его для своего сына Фридриха Августа II. Тот принял участие в Семилетней войне на стороне анти-прусской коалиции, но потерпел поражение. После его смерти в 1763 году Альбертинской линии не удалось удержать власть в Польше и она стала политически незначима. Только внуку Фридриха Августа II, Фридриху Августу I Саксонскому, удалось под протекторатом Наполеона получить власть в Польше, где он правил как герцог Варшавского герцогства. Однако после падения Наполеона Веттины потеряли и Варшавское герцогство, и значительную часть своих саксонских владений.

В 1806 году Наполеон объявил саксонского курфюрста Фридриха Августа III королём Саксонии. С тех пор тот называл себя королём Фридрих Август I. Во время Ноябрьской революции 1918 года последний альбертинский король Фридрих Август III отрёкся от престола.

Династический кризис

Альбертинский дом находится на пороге угасания. Внуки последнего саксонского короля, маркграфы Мария Эммануил и Альберт Мейсенские, умерли в 2012 году, не оставив прямого потомства. По салическим законам саксонского престолонаследия единственным наследником остался их двоюродный племянник Рюдигер Саксонский, рождённый в 1953 году в морганатическом браке. Он имеет трёх сыновей от брака с простолюдинкой.

В этой ситуации Мария Эммануил Саксонский признал своим наследником и усыновил ближайшего когнатического родственника, сына своей сестры Марии Анны Саксонской от брака с мексиканским гражданином Роберто Афифом — Александра, который женился на принцессе Гизеле Баварской и стал именовать себя маркграфом Мейсенским. Брак его родителей также расценивается как морганатический, кроме того, наследование престола не-Веттином идет вразрез с салическим законом.

Младшие альбертинские линии

Курфюрст Иоганн-Георг I в 1652 году в своём завещании повелел разделить альбертинские владения между своими сыновьями Августом, Кристианом и Морицом. Раздел был произведён через несколько месяцев после его смерти, в апреле 1657 года в Дрездене. Так возникли самостоятельные герцогства

К середине XVIII века все побочные линии вымерли и их владения были объединены с курфюршеством Саксония.

См. также

Напишите отзыв о статье "Альбертинская линия Веттинов"

Ссылки

  • [www.die-sachsen-kommen.de/ru/albertinerru.htm Альбертинская линия Веттинов]
  • [genealogy.euweb.cz/wettin/wettin10.html Генеалогические таблицы]

Отрывок, характеризующий Альбертинская линия Веттинов

Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.


Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.
Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.


В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
О Ростовых он слышал, что они в Костроме, и мысль о Наташе редко приходила ему. Ежели она и приходила, то только как приятное воспоминание давно прошедшего. Он чувствовал себя не только свободным от житейских условий, но и от этого чувства, которое он, как ему казалось, умышленно напустил на себя.
На третий день своего приезда в Москву он узнал от Друбецких, что княжна Марья в Москве. Смерть, страдания, последние дни князя Андрея часто занимали Пьера и теперь с новой живостью пришли ему в голову. Узнав за обедом, что княжна Марья в Москве и живет в своем не сгоревшем доме на Вздвиженке, он в тот же вечер поехал к ней.
Дорогой к княжне Марье Пьер не переставая думал о князе Андрее, о своей дружбе с ним, о различных с ним встречах и в особенности о последней в Бородине.
«Неужели он умер в том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед смертью объяснение жизни?» – думал Пьер. Он вспомнил о Каратаеве, о его смерти и невольно стал сравнивать этих двух людей, столь различных и вместе с тем столь похожих по любви, которую он имел к обоим, и потому, что оба жили и оба умерли.