Моравиа, Альберто

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Альберто Моравиа»)
Перейти к: навигация, поиск
Альберто Моравиа
Alberto Moravia
Дата рождения:

28 ноября 1907(1907-11-28)

Место рождения:

Рим, Италия

Дата смерти:

26 сентября 1990(1990-09-26) (82 года)

Место смерти:

Рим, Италия

Гражданство:

Италия Италия

Род деятельности:

Прозаик, философ

Премии:

«La Strega»

Альбе́рто Мора́виа (итал. Alberto Moravia; 28 ноября 1907, Рим — 26 сентября 1990, там же) — итальянский писатель, новеллист и журналист.





Биография и общественная деятельность

Ранние годы

Сын итальянского архитектора и художника-еврея Карло Пинкерле (уроженца Венеции) и Терезы (де Марсанич) Пинкерле (уроженки Анконы с далматинскими корнями). Родился 28 ноября в доме своих родителей на улице Via Sgambati в Риме. Его настоящей фамилией была Пинкерле, а взятый позднее псевдоним Моравиа — фамилия его еврейской бабушки по отцовской линии. Альберто был вторым ребёнком в семье после старшей сестры Адрианы, в 1909 году родилась младшая сестра Элена, а в 1914 году младший брат Моравиа — Гастоне. По словам самого Альберто, «детство было обыкновенным, хотя и одиноким».

В девятилетнем возрасте будущий писатель заболевает костным туберкулёзом, от которого ему удалось излечиться лишь к 17 годам. Болезнь оказала очень сильное влияние на становление личности Моравиа. Пять лет он вынужден провести в постели в различных горных санаториях Италии, Австрии и Германии. В «Краткой автобиографии», написанной для книги Оресте дель Буоно, Моравиа скажет: «Болезнь была важнейшим фактом моей жизни». В период болезни Альберто много читает, особенно его привлекают классики семнадцатого и восемнадцатого веков (Гольдони, Шекспир, Мольер и др.). Изучает иностранные языки (к моменту выписки из санатория Кортина д’Ампеццо Моравиа знал уже три языка — родной итальянский, французский и немецкий). Начинает свою писательскую деятельность.

Начало творческой деятельности

После выписки живёт в маленьком городке Брессаноне, в котором и начинает работу над своим первым романом «Равнодушные» («Gli indifferenti»), который увидит свет лишь в 1929 году и будет иметь большой успех. Этот год будет отмечен в Европе и Америке экономическим кризисом. Моравиа утверждал, что в тот момент, когда он вступал в литературу, политика его совершенно не интересовала. Его влекло только желание отразить правду. Поэтому он знакомится с современными итальянскими писателями, близкими ему по духу (Коррадо Альваро, Массимо Бонтемпелли), работает в журнале «XX век» («XX Novecento»), где напечатает свою новеллу «Уставшая куртизанка» («Cortigiana stanca»).

Официальные власти фашистской Италии восприняли роман «Равнодушные» очень негативно. Знаменитые критики того времени тоже были не в восторге, поэтому к концу 30-х годов о нем стали говорить как о случайном авторе, выплеснувшем всего себя в первый роман. Не выдержав давления со стороны общества и боясь преследования со стороны властей, Альберто начинает путешествовать, публикуя свои заметки в газете La Stampa. Впоследствии Моравиа напишет:

Десятилетие между 1933 годом, годом прихода к власти Гитлера, и 1943-м, когда пал итальянский фашизм, было с точки зрения общественной жизни худшим временем в моей жизни, и я до сих пор не могу вспомнить о нем без содрогания. Чтобы хоть как-то вырваться из отравленной атмосферы лжи, страха и конформизма, я много путешествовал.

Он побывал в Греции, Китае. В 1933 году стал одним из основателей журнала «Характеры» («Caratteri»). В 1935—1936 гг. он живет в США, где, по приглашению Джузеппе Преццолини, руководит культурным центром «Итальянский дом» при Колумбийском университете. Здесь Моравиа читает лекции о творчестве крупнейших итальянских авторов И. Ньево, А. Мандзони, Дж. Верга. Во Франции Моравиа знакомится с антифашистской эмиграцией. Она вызвала в нем двойственное чувство, и это отразилось в парижских сценах романа «Конформист» («Il conformista», 1951), в 1970 году экранизированного Бернардо Бертолуччи. Проведя еще некоторое время в Мексике, писатель возвращается в Италию и в 1937 году выпускает сборник новелл «Обман» («L’imbroglio»), с которого начнётся его длительное сотрудничество с издательством «Бомпьяни». В конце 30-х годов Моравиа уже не стал бы утверждать, что политика его не интересует. Но опубликовать откровенное антифашистское произведение в Италии практически невозможно. Но тем не менее Моравиа это удалось. В 1941 году он издал роман «Маскарад» («La mascherata», 1941). Однако это произведение уже при втором издании изымается властями, и Альберто не может больше писать под своим настоящим именем, и он берет себе псевдоним — Псевдо (Pseudo), таким образом подписываясь под статьями в журнале «Перспективы», которым руководит Курцио Малапарте.

В 1941 Моравиа женится на Эльзе Моранте, с которой знаком с 1936 года. Эльза тоже была писателем, правда гораздо менее значительным, нежели её муж. Самым знаменитым её произведением станет роман «История» («La storia», 1974). Вместе с женой Альберто долгое время живёт на острове Капри, где пишет роман «Агостино» («Agostino», 1944). Его антиправительственные статьи в газете «Иль Пополо ди Рома» («Il Popolo di Roma») резко критикуются в обществе. В последние годы фашизма писатель вынужден скрываться, так как его имя фигурирует в списках полиции.

После высадки союзников в сентябре 1943 года Моравиа вместе с женой скрываются в городке Фонди, в Чочарии, и на основе увиденного там и пережитого Моравиа напишет один из самых известных своих романов «Чочара» («La ciociara», 1957). В 1944 году, во время немецкой оккупации, выходят рассказы из сборника «Эпидемия» («L’epidemia») и эссе «Надежда, или Христианство и коммунизм» («La Speranza, ovvero Cristianesimo e Comunismo»). После освобождения Италии он возвращается в Рим и начинает активно работать как на литературном, так и на журналистском поприще. В частности, для газеты «Коррьере делла сера» Моравиа будет писать до последних дней жизни.

В послевоенные годы его литературное творчество переживает расцвет, к его произведениям часто обращается кинематограф. После выхода романа «Римлянка» («La romana», 1947) выходят повести «Неподчинение» («La disubbidienza», 1948), «Супружеская любовь и другие рассказы» («L’amore coniugale e altri racconti», 1949) и роман «Конформист» («Il conformista», 1951). Книги Моравиа переводят за рубежом, на основе его произведений снимают фильмы.

В 1952 году за сборник «Рассказы» («I racconti») ему была присуждена самая престижная литературная премия Италии «La Strega», хотя Ватикан включает все его произведения в «Индекс запрещенных книг». Годом позже Моравиа становится одним из основателей журнала «Новые аргументы» («Nuovi argomenti»), на страницах которого будут публиковаться Жан-Поль Сартр, Элио Витторини, Итало Кальвино и др.

В 1954 году выходят сборник «Римские рассказы» («I racconti romani») и роман «Презрение» («Il disprezzo»). В первой половине 50-х Моравиа пишет многочисленные предисловия к произведениям итальянских авторов, а в 1957 году начинает сотрудничать с журналом «Эспрессо», в котором будет вести рубрику о кино. В это же время писатель все больше интересуется театром и пишет пьесы «Маскарад» и «Беатриче Ченчи». В 1958 году, впервые посетив Советский Союз, выпускает эссе «Месяц в СССР» («Un mese in URSS»).

После выхода в 1959 году сборника «Новые римские рассказы» («Nuovi racconti romani»), а в 1960 году романа «Скука» («La noia», литературная премия Виареджо за 1961 год), литературная карьера писателя находится на вершине славы, а сам Моравиа признан ведущей фигурой литературных кругов Рима. Теперь его мнение считается одним из самых авторитетных в литературе.

В апреле 1962 года Моравиа расстается с Эльзой Моранте; его новой спутницей становится молодая писательница Дача Мараини. В этом же году выходят эссе «Мысль об Индии» («Un’idea dell’India») и первый из задуманных трех сборник рассказов «Робот» («L’automa»). В 1967 году выйдет второй сборник «Вещь есть вещь» («Una cosa è una cosa»), а в 1970-м третий — «Рай» («Il paradiso»). В 1963 году в сборнике под заглавием «Человек как завершение и другие эссе» («L’uomo come fine e altri saggi») Моравиа объединяет очерки и эссе различной тематики, написанные с 1941 по начало 60-х годов. Вступив в полемику с неоавангардной «Группой 63», в 1965 году публикует свой экспериментальный «роман в романе» «Внимание» («L’attenzione»).

В конце 60-х годов выходят из печати и ставятся на сцене пьесы Моравиа «Бог Курт» («Il dio Kurt», 1968) и «Жизнь есть игра» («La vita è gioco», 1969). В 1971 году выходит отмеченный влиянием фрейдизма и ставший скандально известным роман «Я и он» («Io e lui»), а также критическое эссе «Поэзия и роман» («Poesia e romanzo»), а в 1972 году писатель отправляется в длительные поездки в Африку, результатом которых станет книга «Из какого ты племени?» («A quale tribù appartieni?», 1972).

В 1973 году выходит его новый сборник рассказов «Другая жизнь» («Un’altra vita»), а в 1976-м — еще один, под заглавием «М-да» («Boh»). В 1978 году опубликован его новый роман «Внутренняя жизнь» («La vita interiore»), ставший итогом семилетнего труда.

Последние годы жизни

В 1983 году выходит сборник рассказов «Вещь» («La cosa»), посвящённый Кармен Ллера, новой спутнице жизни Моравиа, испанке, почти на 47 лет моложе писателя. Он женится на ней в 1986 году, вызвав множество слухов и скандалов.

Во второй половине 80-х годов выходят два тома его «Собрания сочинений», охватывающих соответственно периоды с 1927 по 1947 гг. и с 1948 по 1968 гг.

В 1984 году он становится депутатом в Европейском парламенте, избранным как независимый кандидат от Итальянской коммунистической партии. В это время он работает над репортажами из Страсбурга для рубрики «Европейский дневник» газеты «Коррьере делла Сера».

В 1990 году, вместе с журналистом Аленом Элканном, Моравиа пишет всемирно известную автобиографию, озаглавленную «Жизнь Моравиа» («Vita di Moravia»).

Скончался в своей квартире в Риме 26 сентября 1990 года, похоронен на римском кладбище Кампо Верано. Опубликованы посмертно сборники ранних рассказов «Ромильдо» («Romildo», 1993) и «Пропавшие рассказы» («Racconti dispersi», 2000).

Творчество и влияние на мировую литературу

Критическая оценка произведений Альберто Моравиа превратила его в одного из наиболее значимых представителей неореализма XX века. Но этим направлением не исчерпывается все его творчество. Ему близки некоторые положения марксизма, на основе которых он проводит свой критический анализ буржуазии, но в то же время его творчество занимают и положения фрейдизма, дающие автору возможность по-другому взглянуть на общество, показать его искажённое мировосприятие, которое основывается исключительно на власти и деньгах.

Для всей итальянской литературы 60-х годов он стал своеобразным символом, точкой отсчёта в рассмотрении тех или иных вопросов. Его гражданская позиция многими была взята за веру. А для общества в целом он стал примером свободного творца, имеющим всегда своё, исключительное мнение. Моравиа никогда не отступал от собственных принципов, стараясь всегда придерживаться своей позиции, которая, в своё время, зачастую была очень спорна. В какой-то мере именно своей «устойчивостью» он и получил признание во всех литературных (и не только) кругах.

Но заслуга Моравиа не только в его общественных действиях, но и в мастерстве письма. Его первый роман «Равнодушные» по праву считается одним из самых ярких произведений XX века. В центре всех творений Моравиа стоит человек, но в то же время он часто прибегает к абстракции, иногда даже к столь популярному в середине века абсурду. Его творчество всегда неординарное: он тяготеет то к сюрреализму, то к неореализму; в то же время Моравиа занимает и эссеистика, в которой, помимо фактических данных, он добавляет и собственное восприятие мира. Его короткие рассказы отличаются насыщенностью описаний и в то же время глубоким смыслом, скрытым в общей фабуле произведения.

Моравиа не сделал каких-либо значимых скачков в плане литературы, но он стал одним из самых значительных писателей всего мира в XX веке.

Наиболее значимые произведения

  • La cortigiana stanca (Уставшая куртизанка, 1927)
  • Gli indifferenti (Равнодушные, 1929)
  • L’imbroglio (Обман, 1937)
  • I sogni del pigro (Мечты ленивого, 1940)
  • La mascherata (Маскарад, 1941)
  • Agostino (Агостино, 1944)
  • L’epidemia (Эпидемия, 1944)
  • La romana (Римлянка, 1947)
  • Il conformista (Конформист, 1947)
  • La disubbidienza (Неподчинение, 1948)
  • L’amore coniugale e altri racconti (Супружеская любовь и другие рассказы, 1949)
  • I racconti (Рассказы, 1952)
  • Racconti romani (Римские рассказы, 1954)
  • Il disprezzo (Презрение, 1954)
  • La ciociara (Чочара, 1957)
  • Beatrice Cenci (Беатриче Ченчи, 1958), театр, трагедия, Перевод Валерия Попова, 2012.
  • L'intervista (Интервью, 1958), театр, комедия, перевод Попова Валерия, 2012.
  • Il mondo e' quello che e' (Мир он и есть мир, 1958), театр, драма, перевод Валерия Попова, 2012.
  • Nuovi racconti romani (Новые римские рассказы, 1959)
  • La noia (Скука, 1960)
  • L’automa (Робот, 1962)
  • L’uomo come fine e altri saggi (Человек как завершение и другие эссе, 1963)
  • L’attenzione (Внимание, 1965)
  • Una cosa è una cosa (Вещь есть вещь, 1967)
  • La vita è gioco (Жизнь есть игра, 1969)
  • Il paradiso (Рай, 1970)
  • Io e lui (Я и Он, 1971)
  • A quale tribù appartieni? (Из какого ты племени?, 1972)
  • Un’altra vita (Другая жизнь, 1973)
  • Al cinema (Кино, 1975)
  • Boh (М-да, 1976)
  • La vita interiore (Внутренняя жизнь, 1978)
  • La cosa(Вещь, 1983)
  • Vita di Moravia (Жизнь Моравиа, 1990)

Экранизации

Напишите отзыв о статье "Моравиа, Альберто"

Примечания

Ссылки

  • [www.fondoalbertomoravia.it/ Сайт Фонда «Альберто Моравиа»]  (итал.)
  • [www.homolaicus.com/letteratura/moravia/ Сайт «Введение в Моравиа»]  (итал.)
  • [www.kirjasto.sci.fi/moravia.htm Основные моменты биографии и список произведений]  (англ.)
  • [www.lib.ru/INPROZ/MORAVIA/ Моравиа, Альберто] в библиотеке Максима Мошкова

Отрывок, характеризующий Моравиа, Альберто

Княжна Марья не выезжала по случаю траура, а Николай не считал приличным бывать у них; но губернаторша все таки продолжала свое дело сватовства и, передав Николаю то лестное, что сказала про него княжна Марья, и обратно, настаивала на том, чтобы Ростов объяснился с княжной Марьей. Для этого объяснения она устроила свиданье между молодыми людьми у архиерея перед обедней.
Хотя Ростов и сказал губернаторше, что он не будет иметь никакого объяснения с княжной Марьей, но он обещался приехать.
Как в Тильзите Ростов не позволил себе усомниться в том, хорошо ли то, что признано всеми хорошим, точно так же и теперь, после короткой, но искренней борьбы между попыткой устроить свою жизнь по своему разуму и смиренным подчинением обстоятельствам, он выбрал последнее и предоставил себя той власти, которая его (он чувствовал) непреодолимо влекла куда то. Он знал, что, обещав Соне, высказать свои чувства княжне Марье было бы то, что он называл подлость. И он знал, что подлости никогда не сделает. Но он знал тоже (и не то, что знал, а в глубине души чувствовал), что, отдаваясь теперь во власть обстоятельств и людей, руководивших им, он не только не делает ничего дурного, но делает что то очень, очень важное, такое важное, чего он еще никогда не делал в жизни.
После его свиданья с княжной Марьей, хотя образ жизни его наружно оставался тот же, но все прежние удовольствия потеряли для него свою прелесть, и он часто думал о княжне Марье; но он никогда не думал о ней так, как он без исключения думал о всех барышнях, встречавшихся ему в свете, не так, как он долго и когда то с восторгом думал о Соне. О всех барышнях, как и почти всякий честный молодой человек, он думал как о будущей жене, примеривал в своем воображении к ним все условия супружеской жизни: белый капот, жена за самоваром, женина карета, ребятишки, maman и papa, их отношения с ней и т. д., и т. д., и эти представления будущего доставляли ему удовольствие; но когда он думал о княжне Марье, на которой его сватали, он никогда не мог ничего представить себе из будущей супружеской жизни. Ежели он и пытался, то все выходило нескладно и фальшиво. Ему только становилось жутко.


Страшное известие о Бородинском сражении, о наших потерях убитыми и ранеными, а еще более страшное известие о потере Москвы были получены в Воронеже в половине сентября. Княжна Марья, узнав только из газет о ране брата и не имея о нем никаких определенных сведений, собралась ехать отыскивать князя Андрея, как слышал Николай (сам же он не видал ее).
Получив известие о Бородинском сражении и об оставлении Москвы, Ростов не то чтобы испытывал отчаяние, злобу или месть и тому подобные чувства, но ему вдруг все стало скучно, досадно в Воронеже, все как то совестно и неловко. Ему казались притворными все разговоры, которые он слышал; он не знал, как судить про все это, и чувствовал, что только в полку все ему опять станет ясно. Он торопился окончанием покупки лошадей и часто несправедливо приходил в горячность с своим слугой и вахмистром.
Несколько дней перед отъездом Ростова в соборе было назначено молебствие по случаю победы, одержанной русскими войсками, и Николай поехал к обедне. Он стал несколько позади губернатора и с служебной степенностью, размышляя о самых разнообразных предметах, выстоял службу. Когда молебствие кончилось, губернаторша подозвала его к себе.
– Ты видел княжну? – сказала она, головой указывая на даму в черном, стоявшую за клиросом.
Николай тотчас же узнал княжну Марью не столько по профилю ее, который виднелся из под шляпы, сколько по тому чувству осторожности, страха и жалости, которое тотчас же охватило его. Княжна Марья, очевидно погруженная в свои мысли, делала последние кресты перед выходом из церкви.
Николай с удивлением смотрел на ее лицо. Это было то же лицо, которое он видел прежде, то же было в нем общее выражение тонкой, внутренней, духовной работы; но теперь оно было совершенно иначе освещено. Трогательное выражение печали, мольбы и надежды было на нем. Как и прежде бывало с Николаем в ее присутствии, он, не дожидаясь совета губернаторши подойти к ней, не спрашивая себя, хорошо ли, прилично ли или нет будет его обращение к ней здесь, в церкви, подошел к ней и сказал, что он слышал о ее горе и всей душой соболезнует ему. Едва только она услыхала его голос, как вдруг яркий свет загорелся в ее лице, освещая в одно и то же время и печаль ее, и радость.
– Я одно хотел вам сказать, княжна, – сказал Ростов, – это то, что ежели бы князь Андрей Николаевич не был бы жив, то, как полковой командир, в газетах это сейчас было бы объявлено.
Княжна смотрела на него, не понимая его слов, но радуясь выражению сочувствующего страдания, которое было в его лице.
– И я столько примеров знаю, что рана осколком (в газетах сказано гранатой) бывает или смертельна сейчас же, или, напротив, очень легкая, – говорил Николай. – Надо надеяться на лучшее, и я уверен…
Княжна Марья перебила его.
– О, это было бы так ужа… – начала она и, не договорив от волнения, грациозным движением (как и все, что она делала при нем) наклонив голову и благодарно взглянув на него, пошла за теткой.
Вечером этого дня Николай никуда не поехал в гости и остался дома, с тем чтобы покончить некоторые счеты с продавцами лошадей. Когда он покончил дела, было уже поздно, чтобы ехать куда нибудь, но было еще рано, чтобы ложиться спать, и Николай долго один ходил взад и вперед по комнате, обдумывая свою жизнь, что с ним редко случалось.
Княжна Марья произвела на него приятное впечатление под Смоленском. То, что он встретил ее тогда в таких особенных условиях, и то, что именно на нее одно время его мать указывала ему как на богатую партию, сделали то, что он обратил на нее особенное внимание. В Воронеже, во время его посещения, впечатление это было не только приятное, но сильное. Николай был поражен той особенной, нравственной красотой, которую он в этот раз заметил в ней. Однако он собирался уезжать, и ему в голову не приходило пожалеть о том, что уезжая из Воронежа, он лишается случая видеть княжну. Но нынешняя встреча с княжной Марьей в церкви (Николай чувствовал это) засела ему глубже в сердце, чем он это предвидел, и глубже, чем он желал для своего спокойствия. Это бледное, тонкое, печальное лицо, этот лучистый взгляд, эти тихие, грациозные движения и главное – эта глубокая и нежная печаль, выражавшаяся во всех чертах ее, тревожили его и требовали его участия. В мужчинах Ростов терпеть не мог видеть выражение высшей, духовной жизни (оттого он не любил князя Андрея), он презрительно называл это философией, мечтательностью; но в княжне Марье, именно в этой печали, выказывавшей всю глубину этого чуждого для Николая духовного мира, он чувствовал неотразимую привлекательность.
«Чудная должна быть девушка! Вот именно ангел! – говорил он сам с собою. – Отчего я не свободен, отчего я поторопился с Соней?» И невольно ему представилось сравнение между двумя: бедность в одной и богатство в другой тех духовных даров, которых не имел Николай и которые потому он так высоко ценил. Он попробовал себе представить, что бы было, если б он был свободен. Каким образом он сделал бы ей предложение и она стала бы его женою? Нет, он не мог себе представить этого. Ему делалось жутко, и никакие ясные образы не представлялись ему. С Соней он давно уже составил себе будущую картину, и все это было просто и ясно, именно потому, что все это было выдумано, и он знал все, что было в Соне; но с княжной Марьей нельзя было себе представить будущей жизни, потому что он не понимал ее, а только любил.
Мечтания о Соне имели в себе что то веселое, игрушечное. Но думать о княжне Марье всегда было трудно и немного страшно.
«Как она молилась! – вспомнил он. – Видно было, что вся душа ее была в молитве. Да, это та молитва, которая сдвигает горы, и я уверен, что молитва ее будет исполнена. Отчего я не молюсь о том, что мне нужно? – вспомнил он. – Что мне нужно? Свободы, развязки с Соней. Она правду говорила, – вспомнил он слова губернаторши, – кроме несчастья, ничего не будет из того, что я женюсь на ней. Путаница, горе maman… дела… путаница, страшная путаница! Да я и не люблю ее. Да, не так люблю, как надо. Боже мой! выведи меня из этого ужасного, безвыходного положения! – начал он вдруг молиться. – Да, молитва сдвинет гору, но надо верить и не так молиться, как мы детьми молились с Наташей о том, чтобы снег сделался сахаром, и выбегали на двор пробовать, делается ли из снегу сахар. Нет, но я не о пустяках молюсь теперь», – сказал он, ставя в угол трубку и, сложив руки, становясь перед образом. И, умиленный воспоминанием о княжне Марье, он начал молиться так, как он давно не молился. Слезы у него были на глазах и в горле, когда в дверь вошел Лаврушка с какими то бумагами.
– Дурак! что лезешь, когда тебя не спрашивают! – сказал Николай, быстро переменяя положение.
– От губернатора, – заспанным голосом сказал Лаврушка, – кульер приехал, письмо вам.
– Ну, хорошо, спасибо, ступай!
Николай взял два письма. Одно было от матери, другое от Сони. Он узнал их по почеркам и распечатал первое письмо Сони. Не успел он прочесть нескольких строк, как лицо его побледнело и глаза его испуганно и радостно раскрылись.
– Нет, это не может быть! – проговорил он вслух. Не в силах сидеть на месте, он с письмом в руках, читая его. стал ходить по комнате. Он пробежал письмо, потом прочел его раз, другой, и, подняв плечи и разведя руками, он остановился посреди комнаты с открытым ртом и остановившимися глазами. То, о чем он только что молился, с уверенностью, что бог исполнит его молитву, было исполнено; но Николай был удивлен этим так, как будто это было что то необыкновенное, и как будто он никогда не ожидал этого, и как будто именно то, что это так быстро совершилось, доказывало то, что это происходило не от бога, которого он просил, а от обыкновенной случайности.
Тот, казавшийся неразрешимым, узел, который связывал свободу Ростова, был разрешен этим неожиданным (как казалось Николаю), ничем не вызванным письмом Сони. Она писала, что последние несчастные обстоятельства, потеря почти всего имущества Ростовых в Москве, и не раз высказываемые желания графини о том, чтобы Николай женился на княжне Болконской, и его молчание и холодность за последнее время – все это вместе заставило ее решиться отречься от его обещаний и дать ему полную свободу.
«Мне слишком тяжело было думать, что я могу быть причиной горя или раздора в семействе, которое меня облагодетельствовало, – писала она, – и любовь моя имеет одною целью счастье тех, кого я люблю; и потому я умоляю вас, Nicolas, считать себя свободным и знать, что несмотря ни на что, никто сильнее не может вас любить, как ваша Соня».
Оба письма были из Троицы. Другое письмо было от графини. В письме этом описывались последние дни в Москве, выезд, пожар и погибель всего состояния. В письме этом, между прочим, графиня писала о том, что князь Андрей в числе раненых ехал вместе с ними. Положение его было очень опасно, но теперь доктор говорит, что есть больше надежды. Соня и Наташа, как сиделки, ухаживают за ним.
С этим письмом на другой день Николай поехал к княжне Марье. Ни Николай, ни княжна Марья ни слова не сказали о том, что могли означать слова: «Наташа ухаживает за ним»; но благодаря этому письму Николай вдруг сблизился с княжной в почти родственные отношения.
На другой день Ростов проводил княжну Марью в Ярославль и через несколько дней сам уехал в полк.


Письмо Сони к Николаю, бывшее осуществлением его молитвы, было написано из Троицы. Вот чем оно было вызвано. Мысль о женитьбе Николая на богатой невесте все больше и больше занимала старую графиню. Она знала, что Соня была главным препятствием для этого. И жизнь Сони последнее время, в особенности после письма Николая, описывавшего свою встречу в Богучарове с княжной Марьей, становилась тяжелее и тяжелее в доме графини. Графиня не пропускала ни одного случая для оскорбительного или жестокого намека Соне.
Но несколько дней перед выездом из Москвы, растроганная и взволнованная всем тем, что происходило, графиня, призвав к себе Соню, вместо упреков и требований, со слезами обратилась к ней с мольбой о том, чтобы она, пожертвовав собою, отплатила бы за все, что было для нее сделано, тем, чтобы разорвала свои связи с Николаем.
– Я не буду покойна до тех пор, пока ты мне не дашь этого обещания.
Соня разрыдалась истерически, отвечала сквозь рыдания, что она сделает все, что она на все готова, но не дала прямого обещания и в душе своей не могла решиться на то, чего от нее требовали. Надо было жертвовать собой для счастья семьи, которая вскормила и воспитала ее. Жертвовать собой для счастья других было привычкой Сони. Ее положение в доме было таково, что только на пути жертвованья она могла выказывать свои достоинства, и она привыкла и любила жертвовать собой. Но прежде во всех действиях самопожертвованья она с радостью сознавала, что она, жертвуя собой, этим самым возвышает себе цену в глазах себя и других и становится более достойною Nicolas, которого она любила больше всего в жизни; но теперь жертва ее должна была состоять в том, чтобы отказаться от того, что для нее составляло всю награду жертвы, весь смысл жизни. И в первый раз в жизни она почувствовала горечь к тем людям, которые облагодетельствовали ее для того, чтобы больнее замучить; почувствовала зависть к Наташе, никогда не испытывавшей ничего подобного, никогда не нуждавшейся в жертвах и заставлявшей других жертвовать себе и все таки всеми любимой. И в первый раз Соня почувствовала, как из ее тихой, чистой любви к Nicolas вдруг начинало вырастать страстное чувство, которое стояло выше и правил, и добродетели, и религии; и под влиянием этого чувства Соня невольно, выученная своею зависимою жизнью скрытности, в общих неопределенных словах ответив графине, избегала с ней разговоров и решилась ждать свидания с Николаем с тем, чтобы в этом свидании не освободить, но, напротив, навсегда связать себя с ним.