Альбрехт Бранденбургский

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Альбрехт Бранденбургский
нем. Albrecht von Brandenburg<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Портрет кисти Лукаса Кранаха</td></tr>

Курфюрст-соправитель Бранденбурга
1499 — 1513
(под именем Альбрехт IV)
архиепископ магдебургский
31 августа 1513 — 1545
(под именем Альбрехт IV[1])
Предшественник: Эрнст II
Преемник: Johann Albrecht
архиепископ Майнца
9 марта 1514 — 1545
Предшественник: Уриель фон Гемминген
Преемник: Себастьян фон Хосенштамм
курфюрст Священной Римской империи
1514 — 1545
Предшественник: Уриель фон Гемминген
Преемник: Себастьян фон Хосенштамм
кардинал[2]
24 марта 1518 — 24 сентября 1545
 
Вероисповедание: католик
Рождение: 28 июня 1490(1490-06-28)
Кёльн
Смерть: 24 сентября 1545(1545-09-24) (55 лет)
замок Мартинсбург, Майнц
Место погребения: Майнцский собор
Род: Гогенцоллерны
Отец: Иоганн Цицерон
Мать: Маргарита Саксонская

А́льбрехт II, маркгра́ф Бранденбу́ргский (нем. Albrecht von Brandenburg; 28 июня 1490, Кёльн — 24 сентября 1545, замок Мартинсбург, близ Майнца) — архиепископ магдебургский и майнцский, курфюрст и эрцканцлер Священной Римской империи, администратор хальберштадтского архиепископства и до назначения (1518 год) кардиналом маркграф Бранденбургской марки вместе со своим старшим братом Иоахимом.

Многогранная и неоднозначная личность, современник Лютера, покровитель Дюрера, Кранаха, Грюневальда, Бальдунга, Альбрехт Бранденбургский оставил большой след в истории и искусстве Германии.





Биография

Альбрехт был вторым сыном и самым младшим, седьмым ребёнком в семье курфюрста Иоганна Цицерона Бранденбургского и его супруги Маргариты Саксонской.

Вместе со своим братом в 1506 году он основал университет во Франкфурте-на-Одере, где сам также учился. В том же году он был возведён в сан священника и в возрасте 23 лет стал архиепископом Магдебургским и администратором епархии Хальберштадт.

В 1514 году произведён в архиепископы Майнцские и получил курфюршество Майнц (см. князь-епископ) и в 1518 году стал кардиналом, несмотря на то, что католической церковью строго запрещалось владеть несколькими епископскими резиденциями. Резиденцией Альбрехта стал замок Морицбург в Галле. Альбрехт находился у власти с 1514 года вплоть до своей смерти в 1545 году.

В 1517 году Альбрехт проводил объявленную папой Львом Х продажу индульгенций. Половина прибыли от неё передавалась в Рим на строительство собора св. Петра, а вторая половина пошла на погашение долга банкирскому дому Фуггеров, у которых Альбрехт занимал деньги на приобретение церковного сана и паллиума. Методы распространения индульгенций, использовавшиеся агентом Альбрехта, доминиканским монахом Иоганном Тецелем, послужили Лютеру поводом для обнародования им его «95 тезисов», ставших прологом Реформации.

Несмотря на то, что Альбрехт Бранденбургский покровительствовал гуманистам и, например, в 1515 году даже пригласил к своему двору в Галле Ульриха фон Гуттена, он оказался в стане противников Реформации. Поначалу Альбрехт пытался выполнять посреднические функции и планировал провести общую реформу церкви на церковном соборе. И даже Мартин Лютер возлагал большие надежды на Альбрехта, но со временем осознал, что компромисса не получится.

Ещё в 1530 году в Аугсбурге Альбрехт призывал к заключению мира и совместным действиям в борьбе с турками.

В 1534 году вместе с герцогом Георгом Саксонским он выступил посредником при заключении соглашения между протестантскими князьями и римским императором Фердинандом I в богемской Кадани.

В обмен на погашение своих долгов Альбрехт разрешил своим протестантским подданным в Магдебурге свободу отправления религиозных обрядов, однако спустя несколько десятилетий был изгнан ими из перестроенного специально для него замка Морицбург в Галле. В ответ на это Альбрехт поддержал императора в применении силовых методов против протестантов и в 1540 году первым из германских князей принял у себя в Майнце иезуитов, а на рейхстаге в Шпейере в 1544 году выступил за принятие двусмысленного решения в отношении протестантов и заключил с католическими князьями предварительные договорённости на случай будущей войны.

Семья

Существуют различные данные о возлюбленных Альбрехта Бранденбургского. Некоторые исследователи приписывают Альбрехту несколько разных конкубин. По другой версии у Альбрехта последовательно были почти семейные постоянные отношения с Элизабет «Лейс» Шюц и вдовой из Франкфурта Агнес Плесс, урождённой Штраусс. С Лейс у Альбрехта была дочь по имени Анна, которую он выдал замуж за своего секретаря Иоахима Кирхнера. Своего сына Анна назвала Альбрехтом. Агнес Плесс, успешная коммерсантка, стала предстоятельницей монастыря бегинок, основанного Альбрехтом Бранденбургским в ашаффенбургском Шёнтале.

Альбрехт не делал тайны из своих отношений. Лейс, а по другим данным некая Урсула Редингер, изображена на нескольких портретах Кранаха. На одной из картин любовница Альбрехта изображена в качестве прелюбодейки из Евангелия от Иоанна. Кардинал изображён среди толпы, но в отличие от других людей, намеревающихся побить камнями грешницу, в руках его нет камней. Два портрета кисти Кранаха изображают Альбрехта и его спутницу жизни в образе св. Мартина и св. Урсулы.

Альбрехт был крёстным отцом Морица Саксонского, который воспитывался в резиденции Альбрехта в замке Морицбург.

Меценат

Альбрехт Бранденбургский был почитателем наук и покровителем искусств. Именно он в мае 1529 года принял решение об объединении и перестройке двух существовавших церквей на рыночной площади Галле в роскошную церковь во имя Девы Марии, считающуюся и поныне визитной карточкой города. Кроме того, для внутреннего убранства нового кафедрального собора Альбрехт поручил Лукасу Кранаху написать в течение пяти лет 16 алтарей, состоявших в общей сложности из 142 картин. Этот заказ считается самым крупным заказом в истории немецкого искусства. В дополнение Альбрехт заказал Маттиасу Грюневальду створчатый алтарь Св. Эразма и Св. Маврикия. Кардинал покровительствовал и Гансу Бальдунгу. Заказы Альбрехта до сих пор определяют облик города Галле. К ним относится кладбище Штадтготтесакер (Stadtgottesacker) — наиболее известное кладбище Европы в стиле ренессанс и замок Альбрехта Морицбург, названный им в честь св. Морица, покровителя его архиепископства. Попытки Альбрехта основать в Галле теологический университет не увенчались успехом. Оставшиеся после него строения Альбрехт использовал в качестве своей так называемой «новой резиденции». Альбрехт значительно обогатил церковные сокровища Галле и собрание реликвий, оставшееся ему от предшественника.

В 1541 году, когда Альбрехт был вынужден бежать, многие произведения искусства он забрал с собой. Так, несколько полотен Кранаха и календарь реликвий (в котором каждому дню года была подобрана определённая реликвия) попали в монастырскую церковь свв. Петра и Александра в Ашаффенбурге. Однако большая часть коллекции Альбрехта пала жертвой пожара вскоре после бегства Альбрехта.

Альбрехт считал свою меценатскую деятельность богоугодным делом для спасения души и финансировал искусство из средств, полученных от торговли индульгенциями.

Портреты Альбрехта Бранденбургского

Благодаря своей меценатской деятельности Альбрехт Бранденбургский оставил большой след в немецком искусстве и прежде всего в живописи. До нашего времени сохранилось большое количество его портретов.

См. также

Напишите отзыв о статье "Альбрехт Бранденбургский"

Литература

  • Der Kardinal: Albrecht von Brandenburg, Renaissancefürst und Mäzen. – 2 Bände / Hrsg. von Th. Schauerte, A. Tacke, K. Schneider. — Stuttgart: Schnell & Steiner, 2006. — ISBN 978-3795419097.
  • Erzbischof Albrecht von Brandenburg 1490—1545. Ein Kirchen- und Reichsfürst der Frühen Neuzeit / Hrsg. von F. Jürgensmeier. — Frankfurt/M.: Knecht, 1991. — ISBN 3-7820-0638-0.

Примечания

  1. Архиепископы Магдебурга
  2. [www2.fiu.edu/~mirandas/consistories-xvi.htm Кардиналы Римской Католической церкви с 1198 по 2008. Биографический словарь. Онлайн  (Проверено 28 июля 2011)]

Ссылки

Отрывок, характеризующий Альбрехт Бранденбургский

– Сказала ли вам maman, что это не может быть раньше года? – сказал князь Андрей, продолжая глядеть в ее глаза. «Неужели это я, та девочка ребенок (все так говорили обо мне) думала Наташа, неужели я теперь с этой минуты жена , равная этого чужого, милого, умного человека, уважаемого даже отцом моим. Неужели это правда! неужели правда, что теперь уже нельзя шутить жизнию, теперь уж я большая, теперь уж лежит на мне ответственность за всякое мое дело и слово? Да, что он спросил у меня?»
– Нет, – отвечала она, но она не понимала того, что он спрашивал.
– Простите меня, – сказал князь Андрей, – но вы так молоды, а я уже так много испытал жизни. Мне страшно за вас. Вы не знаете себя.
Наташа с сосредоточенным вниманием слушала, стараясь понять смысл его слов и не понимала.
– Как ни тяжел мне будет этот год, отсрочивающий мое счастье, – продолжал князь Андрей, – в этот срок вы поверите себя. Я прошу вас через год сделать мое счастье; но вы свободны: помолвка наша останется тайной и, ежели вы убедились бы, что вы не любите меня, или полюбили бы… – сказал князь Андрей с неестественной улыбкой.
– Зачем вы это говорите? – перебила его Наташа. – Вы знаете, что с того самого дня, как вы в первый раз приехали в Отрадное, я полюбила вас, – сказала она, твердо уверенная, что она говорила правду.
– В год вы узнаете себя…
– Целый год! – вдруг сказала Наташа, теперь только поняв то, что свадьба отсрочена на год. – Да отчего ж год? Отчего ж год?… – Князь Андрей стал ей объяснять причины этой отсрочки. Наташа не слушала его.
– И нельзя иначе? – спросила она. Князь Андрей ничего не ответил, но в лице его выразилась невозможность изменить это решение.
– Это ужасно! Нет, это ужасно, ужасно! – вдруг заговорила Наташа и опять зарыдала. – Я умру, дожидаясь года: это нельзя, это ужасно. – Она взглянула в лицо своего жениха и увидала на нем выражение сострадания и недоумения.
– Нет, нет, я всё сделаю, – сказала она, вдруг остановив слезы, – я так счастлива! – Отец и мать вошли в комнату и благословили жениха и невесту.
С этого дня князь Андрей женихом стал ездить к Ростовым.


Обручения не было и никому не было объявлено о помолвке Болконского с Наташей; на этом настоял князь Андрей. Он говорил, что так как он причиной отсрочки, то он и должен нести всю тяжесть ее. Он говорил, что он навеки связал себя своим словом, но что он не хочет связывать Наташу и предоставляет ей полную свободу. Ежели она через полгода почувствует, что она не любит его, она будет в своем праве, ежели откажет ему. Само собою разумеется, что ни родители, ни Наташа не хотели слышать об этом; но князь Андрей настаивал на своем. Князь Андрей бывал каждый день у Ростовых, но не как жених обращался с Наташей: он говорил ей вы и целовал только ее руку. Между князем Андреем и Наташей после дня предложения установились совсем другие чем прежде, близкие, простые отношения. Они как будто до сих пор не знали друг друга. И он и она любили вспоминать о том, как они смотрели друг на друга, когда были еще ничем , теперь оба они чувствовали себя совсем другими существами: тогда притворными, теперь простыми и искренними. Сначала в семействе чувствовалась неловкость в обращении с князем Андреем; он казался человеком из чуждого мира, и Наташа долго приучала домашних к князю Андрею и с гордостью уверяла всех, что он только кажется таким особенным, а что он такой же, как и все, и что она его не боится и что никто не должен бояться его. После нескольких дней, в семействе к нему привыкли и не стесняясь вели при нем прежний образ жизни, в котором он принимал участие. Он про хозяйство умел говорить с графом и про наряды с графиней и Наташей, и про альбомы и канву с Соней. Иногда домашние Ростовы между собою и при князе Андрее удивлялись тому, как всё это случилось и как очевидны были предзнаменования этого: и приезд князя Андрея в Отрадное, и их приезд в Петербург, и сходство между Наташей и князем Андреем, которое заметила няня в первый приезд князя Андрея, и столкновение в 1805 м году между Андреем и Николаем, и еще много других предзнаменований того, что случилось, было замечено домашними.
В доме царствовала та поэтическая скука и молчаливость, которая всегда сопутствует присутствию жениха и невесты. Часто сидя вместе, все молчали. Иногда вставали и уходили, и жених с невестой, оставаясь одни, всё также молчали. Редко они говорили о будущей своей жизни. Князю Андрею страшно и совестно было говорить об этом. Наташа разделяла это чувство, как и все его чувства, которые она постоянно угадывала. Один раз Наташа стала расспрашивать про его сына. Князь Андрей покраснел, что с ним часто случалось теперь и что особенно любила Наташа, и сказал, что сын его не будет жить с ними.
– Отчего? – испуганно сказала Наташа.
– Я не могу отнять его у деда и потом…
– Как бы я его любила! – сказала Наташа, тотчас же угадав его мысль; но я знаю, вы хотите, чтобы не было предлогов обвинять вас и меня.
Старый граф иногда подходил к князю Андрею, целовал его, спрашивал у него совета на счет воспитания Пети или службы Николая. Старая графиня вздыхала, глядя на них. Соня боялась всякую минуту быть лишней и старалась находить предлоги оставлять их одних, когда им этого и не нужно было. Когда князь Андрей говорил (он очень хорошо рассказывал), Наташа с гордостью слушала его; когда она говорила, то со страхом и радостью замечала, что он внимательно и испытующе смотрит на нее. Она с недоумением спрашивала себя: «Что он ищет во мне? Чего то он добивается своим взглядом! Что, как нет во мне того, что он ищет этим взглядом?» Иногда она входила в свойственное ей безумно веселое расположение духа, и тогда она особенно любила слушать и смотреть, как князь Андрей смеялся. Он редко смеялся, но зато, когда он смеялся, то отдавался весь своему смеху, и всякий раз после этого смеха она чувствовала себя ближе к нему. Наташа была бы совершенно счастлива, ежели бы мысль о предстоящей и приближающейся разлуке не пугала ее, так как и он бледнел и холодел при одной мысли о том.
Накануне своего отъезда из Петербурга, князь Андрей привез с собой Пьера, со времени бала ни разу не бывшего у Ростовых. Пьер казался растерянным и смущенным. Он разговаривал с матерью. Наташа села с Соней у шахматного столика, приглашая этим к себе князя Андрея. Он подошел к ним.
– Вы ведь давно знаете Безухого? – спросил он. – Вы любите его?
– Да, он славный, но смешной очень.
И она, как всегда говоря о Пьере, стала рассказывать анекдоты о его рассеянности, анекдоты, которые даже выдумывали на него.
– Вы знаете, я поверил ему нашу тайну, – сказал князь Андрей. – Я знаю его с детства. Это золотое сердце. Я вас прошу, Натали, – сказал он вдруг серьезно; – я уеду, Бог знает, что может случиться. Вы можете разлю… Ну, знаю, что я не должен говорить об этом. Одно, – чтобы ни случилось с вами, когда меня не будет…
– Что ж случится?…
– Какое бы горе ни было, – продолжал князь Андрей, – я вас прошу, m lle Sophie, что бы ни случилось, обратитесь к нему одному за советом и помощью. Это самый рассеянный и смешной человек, но самое золотое сердце.
Ни отец и мать, ни Соня, ни сам князь Андрей не могли предвидеть того, как подействует на Наташу расставанье с ее женихом. Красная и взволнованная, с сухими глазами, она ходила этот день по дому, занимаясь самыми ничтожными делами, как будто не понимая того, что ожидает ее. Она не плакала и в ту минуту, как он, прощаясь, последний раз поцеловал ее руку. – Не уезжайте! – только проговорила она ему таким голосом, который заставил его задуматься о том, не нужно ли ему действительно остаться и который он долго помнил после этого. Когда он уехал, она тоже не плакала; но несколько дней она не плача сидела в своей комнате, не интересовалась ничем и только говорила иногда: – Ах, зачем он уехал!
Но через две недели после его отъезда, она так же неожиданно для окружающих ее, очнулась от своей нравственной болезни, стала такая же как прежде, но только с измененной нравственной физиогномией, как дети с другим лицом встают с постели после продолжительной болезни.


Здоровье и характер князя Николая Андреича Болконского, в этот последний год после отъезда сына, очень ослабели. Он сделался еще более раздражителен, чем прежде, и все вспышки его беспричинного гнева большей частью обрушивались на княжне Марье. Он как будто старательно изыскивал все больные места ее, чтобы как можно жесточе нравственно мучить ее. У княжны Марьи были две страсти и потому две радости: племянник Николушка и религия, и обе были любимыми темами нападений и насмешек князя. О чем бы ни заговорили, он сводил разговор на суеверия старых девок или на баловство и порчу детей. – «Тебе хочется его (Николеньку) сделать такой же старой девкой, как ты сама; напрасно: князю Андрею нужно сына, а не девку», говорил он. Или, обращаясь к mademoiselle Bourime, он спрашивал ее при княжне Марье, как ей нравятся наши попы и образа, и шутил…
Он беспрестанно больно оскорблял княжну Марью, но дочь даже не делала усилий над собой, чтобы прощать его. Разве мог он быть виноват перед нею, и разве мог отец ее, который, она всё таки знала это, любил ее, быть несправедливым? Да и что такое справедливость? Княжна никогда не думала об этом гордом слове: «справедливость». Все сложные законы человечества сосредоточивались для нее в одном простом и ясном законе – в законе любви и самоотвержения, преподанном нам Тем, Который с любовью страдал за человечество, когда сам он – Бог. Что ей было за дело до справедливости или несправедливости других людей? Ей надо было самой страдать и любить, и это она делала.
Зимой в Лысые Горы приезжал князь Андрей, был весел, кроток и нежен, каким его давно не видала княжна Марья. Она предчувствовала, что с ним что то случилось, но он не сказал ничего княжне Марье о своей любви. Перед отъездом князь Андрей долго беседовал о чем то с отцом и княжна Марья заметила, что перед отъездом оба были недовольны друг другом.
Вскоре после отъезда князя Андрея, княжна Марья писала из Лысых Гор в Петербург своему другу Жюли Карагиной, которую княжна Марья мечтала, как мечтают всегда девушки, выдать за своего брата, и которая в это время была в трауре по случаю смерти своего брата, убитого в Турции.
«Горести, видно, общий удел наш, милый и нежный друг Julieie».
«Ваша потеря так ужасна, что я иначе не могу себе объяснить ее, как особенную милость Бога, Который хочет испытать – любя вас – вас и вашу превосходную мать. Ах, мой друг, религия, и только одна религия, может нас, уже не говорю утешить, но избавить от отчаяния; одна религия может объяснить нам то, чего без ее помощи не может понять человек: для чего, зачем существа добрые, возвышенные, умеющие находить счастие в жизни, никому не только не вредящие, но необходимые для счастия других – призываются к Богу, а остаются жить злые, бесполезные, вредные, или такие, которые в тягость себе и другим. Первая смерть, которую я видела и которую никогда не забуду – смерть моей милой невестки, произвела на меня такое впечатление. Точно так же как вы спрашиваете судьбу, для чего было умирать вашему прекрасному брату, точно так же спрашивала я, для чего было умирать этому ангелу Лизе, которая не только не сделала какого нибудь зла человеку, но никогда кроме добрых мыслей не имела в своей душе. И что ж, мой друг, вот прошло с тех пор пять лет, и я, с своим ничтожным умом, уже начинаю ясно понимать, для чего ей нужно было умереть, и каким образом эта смерть была только выражением бесконечной благости Творца, все действия Которого, хотя мы их большею частью не понимаем, суть только проявления Его бесконечной любви к Своему творению. Может быть, я часто думаю, она была слишком ангельски невинна для того, чтобы иметь силу перенести все обязанности матери. Она была безупречна, как молодая жена; может быть, она не могла бы быть такою матерью. Теперь, мало того, что она оставила нам, и в особенности князю Андрею, самое чистое сожаление и воспоминание, она там вероятно получит то место, которого я не смею надеяться для себя. Но, не говоря уже о ней одной, эта ранняя и страшная смерть имела самое благотворное влияние, несмотря на всю печаль, на меня и на брата. Тогда, в минуту потери, эти мысли не могли притти мне; тогда я с ужасом отогнала бы их, но теперь это так ясно и несомненно. Пишу всё это вам, мой друг, только для того, чтобы убедить вас в евангельской истине, сделавшейся для меня жизненным правилом: ни один волос с головы не упадет без Его воли. А воля Его руководствуется только одною беспредельною любовью к нам, и потому всё, что ни случается с нами, всё для нашего блага. Вы спрашиваете, проведем ли мы следующую зиму в Москве? Несмотря на всё желание вас видеть, не думаю и не желаю этого. И вы удивитесь, что причиною тому Буонапарте. И вот почему: здоровье отца моего заметно слабеет: он не может переносить противоречий и делается раздражителен. Раздражительность эта, как вы знаете, обращена преимущественно на политические дела. Он не может перенести мысли о том, что Буонапарте ведет дело как с равными, со всеми государями Европы и в особенности с нашим, внуком Великой Екатерины! Как вы знаете, я совершенно равнодушна к политическим делам, но из слов моего отца и разговоров его с Михаилом Ивановичем, я знаю всё, что делается в мире, и в особенности все почести, воздаваемые Буонапарте, которого, как кажется, еще только в Лысых Горах на всем земном шаре не признают ни великим человеком, ни еще менее французским императором. И мой отец не может переносить этого. Мне кажется, что мой отец, преимущественно вследствие своего взгляда на политические дела и предвидя столкновения, которые у него будут, вследствие его манеры, не стесняясь ни с кем, высказывать свои мнения, неохотно говорит о поездке в Москву. Всё, что он выиграет от лечения, он потеряет вследствие споров о Буонапарте, которые неминуемы. Во всяком случае это решится очень скоро. Семейная жизнь наша идет по старому, за исключением присутствия брата Андрея. Он, как я уже писала вам, очень изменился последнее время. После его горя, он теперь только, в нынешнем году, совершенно нравственно ожил. Он стал таким, каким я его знала ребенком: добрым, нежным, с тем золотым сердцем, которому я не знаю равного. Он понял, как мне кажется, что жизнь для него не кончена. Но вместе с этой нравственной переменой, он физически очень ослабел. Он стал худее чем прежде, нервнее. Я боюсь за него и рада, что он предпринял эту поездку за границу, которую доктора уже давно предписывали ему. Я надеюсь, что это поправит его. Вы мне пишете, что в Петербурге о нем говорят, как об одном из самых деятельных, образованных и умных молодых людей. Простите за самолюбие родства – я никогда в этом не сомневалась. Нельзя счесть добро, которое он здесь сделал всем, начиная с своих мужиков и до дворян. Приехав в Петербург, он взял только то, что ему следовало. Удивляюсь, каким образом вообще доходят слухи из Петербурга в Москву и особенно такие неверные, как тот, о котором вы мне пишете, – слух о мнимой женитьбе брата на маленькой Ростовой. Я не думаю, чтобы Андрей когда нибудь женился на ком бы то ни было и в особенности на ней. И вот почему: во первых я знаю, что хотя он и редко говорит о покойной жене, но печаль этой потери слишком глубоко вкоренилась в его сердце, чтобы когда нибудь он решился дать ей преемницу и мачеху нашему маленькому ангелу. Во вторых потому, что, сколько я знаю, эта девушка не из того разряда женщин, которые могут нравиться князю Андрею. Не думаю, чтобы князь Андрей выбрал ее своею женою, и откровенно скажу: я не желаю этого. Но я заболталась, кончаю свой второй листок. Прощайте, мой милый друг; да сохранит вас Бог под Своим святым и могучим покровом. Моя милая подруга, mademoiselle Bourienne, целует вас.