Альварес Томас, Игнасио
| Игнасио Альварес Томас Ignacio Álvarez Thomas 
| |||
| |||
|---|---|---|---|
| 20 апреля 1815 — 16 апреля 1816 | |||
| Предшественник: | Карлос Мария де Альвеар | ||
| Преемник: | Хуан Мартин де Пуэйредон | ||
| Рождение: | 15 февраля 1787 Арекипа | ||
| Смерть: | 19 июля 1857 (70 лет) Буэнос-Айрес | ||
Игна́сио А́льварес Тома́с (исп. Ignacio Álvarez Thomas; 15 февраля 1787 — 19 июля 1857) — южноамериканский военный и политический деятель, верховный правитель Объединённых провинций Ла-Платы в 1815—1816 г.г.
Биография
Альварес Томас родился в Арекипе, Перу, затем некоторое время жил с семьей в Лиме. Когда его отца, который находился на испанской службе, отозвали в Мадрид в 1797 году, семья переехала в Буэнос-Айрес. Здесь Альварес вступил в ряды вооружённых сил в 1799 году. Таким образом, он принял участие в войне за независимость Аргентины.
Под началом генерала Альвеара он участвовал в звании полковника в боях вблизи Монтевидео, за что был награждён медалью. Несмотря на это, позже Альварес Томас перешёл в открытую оппозицию к правительству Альвеара. Впоследствии он был избран на пост Верховного правителя Объединённых провинций Ла-Платы. Эту должность он занимал с 20 апреля 1815 до 16 апреля 1816 года. Когда Генеральная ассамблея была распущена в 1820 году, Альварес Томас был заключён в тюрьму, однако его выпустили через 19 дней.
В 1825 году он был назначен послом в Перу[1], а в октябре того же года он также занял пост посла в Чили. После возвращения в Буэнос-Айрес он был арестован и некоторое время провёл в тюрьме из-за своих оппозиционных действий в отношении правительства Хуана Мануэля де Росаса. Затем он эмигрировал в Рио-де-Жанейро, откуда продолжал противостоять режиму Росаса. После падения правительства последнего Альварес вернулся в Буэнос-Айрес в 1852 году. Умер 19 июля 1857 года, похоронен на кладбище Реколета.
Напишите отзыв о статье "Альварес Томас, Игнасио"
Примечания
Источники
Отрывок, характеризующий Альварес Томас, Игнасио
Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
