Альва Иштлильшочитль, Фернандо де

Фернандо де Альва Перес де Пераледа-и-Кортес-Иштлильшочитль
исп. Fernando de Alva Péres de Peraleda y Cortés Ixtlilxóchitl
Место рождения:	Тескоко или Сан-Хуан-Теотиуакан, Мексика
Место смерти:	Мехико
Страна:	Испания
Научная сфера:	История, Этнография, Право, Литература
Место работы:	Мексика
Альма-матер:	Королевский Коллегиум Святого Креста в Тлателолько (Мексика)
Известен как:	юрист, историк. Автор фундаментальных трудов по истории доколумбовой Мексики (тольтеки, чичимеки, ацтеки).

Иштлильшо́читль, или Ферна́ндо де А́льва Иштлильшо́читль, или Ферна́ндо де А́льва Пе́рес де Перале́да-и-Корте́с-Иштлильшо́читль (исп. Fernando de Alva Ixtlilxóchitl, Fernando de Alva Péres de Peraleda y Cortés Ixtlilxóchitl, 1568 или между 1578 и 1580, Тескоко или Сан-Хуан-Теотиуакан — 24 или 25 октября 1650, Мехико) — мексиканский писатель и историк колониальной эпохи. Исследователь истории тольтеков, чичимеков и ацтеков.

Происхождение

Фернандо де Альва Иштлильшочитль был одним из одиннадцати детей Хуана де Навас Переса де Пераледа и Аны Кортес Иштлильшочитль; семья отца была чисто испанской по происхождению, отец матери тоже был испанцем, а бабушка по материнской линии, Кристина Вердуго — дочерью крещеного индейского правителя Сан-Хуан-Теотиуакана Франсиско Кецальмамаликцина и Аны Кортес Иштлильшочитль, дочери правителя Тескоко в 1526—1531 годах Иштлильшочитля II (в крещении — Эрнандо Кортес Иштлильшочитль) от Беатрис Папанцин, дочери предпоследнего правителя ацтеков Куитлауака. В сложившейся в испанских колониях системе каст Фернандо де Альва принадлежал к относительно привилегированной группе кастисо (третьей после гачупинов, уроженцев Испании, и креолов, потомков европейцев, родившихся в Новом Свете), его дети от креолки считались креолами.

Биография

Отец Фернандо, несмотря на предполагаемое благородное происхождение, не имел рент и зарабатывал на жизнь и пропитание семьи, будучи руководителем работ для Айунтамьенто Мехико. Воспоминания необеспеченного детства время от времени прорываются в сочинениях Иштлильшочитля, особенно ранних.

Хуану де Пераледа удалось определить сына на обучение в королевский Коллегиум Святого Креста в Тлателолько, предназначенный для детей знатных индейцев. Хотя в то время это образовательное учреждение уже находилось в упадке, в течение шестилетнего курса (который обычно проходили в возрасте от 10-12 до 16-18 лет) Фернандо получил очень основательное образование, в частности, знания языка науатль, а также латыни.

В 1597 году, после смерти бабушки Фернандо Кристины Вердуго, его мать унаследовала касикат Сан-Хуан-Теотиуакан (земельное владение, дававшее определенный доход), что заметно улучшило материальное положение семьи. Однако, фамилии Пераледа-Иштлильшочитль пришлось дважды, в 1610—1612 и в 1643—1644 годах вести ожесточенные судебные тяжбы за своё владение, в которых интересы родственников представлял (в конечном счете успешно) Фернандо де Альва.

Впрочем, не являясь старшим сыном, он так и не стал владельцем Теотиуакана, источником средств к существованию для него была служба в колониальной администрации. Известно, что в начале 1612 года архиепископ Мехико и вице-король Новой Испании Гарсия Гуэрра назначил Фернандо де Альва Иштлильшочитля судьей-правителем Тескоко (того самого города, где когда-то царствовали его предки), между 1616 и 1618 и в 1621 он был судьей-правителем Тлальманалько, в 1619—1620 — Чалько, в 1640 году исполнял должность Королевского Переводчика в Суде для Индейцев в Мехико.

От Аны Родригес Фернандо де Альва имел трех детей: Хуана Бартоломе (родился ранее 1624 года, до брака родителей), Ану и Диего. Дата смерти Фернандо де Альва Иштлильшочитля долгое время не была известна, поэтому многие источники указывают как приблизительный 1648 год. Находка метрической записи о его погребении позволила установить, что он скончался в 20-х числах октября 1650 года.

Сочинения

Историописание не было профессией Иштлильшочитля. Однако, склонность к познанию прошлого проявилась в нём с ранних лет. В одном из сочинений он писал:

С юности я всегда имел огромное желание знать события, произошедшие в этом Новом Свете, которые были не меньшими, чем у римлян, греков, мидийцев и в других языческих государствах, прославившихся во всем мире.

Первым историческим трудом Иштлильшочитля считается «Сводное сообщение обо всех событиях, произошедших в Новой Испании…», составленное между 1600 и 1608 годами. Эта работа открывает серию так называемых «Сообщений» («Relaciones»), объединяемых разными исследователями в четыре, пять или восемь сочинений. По содержанию они представляют собой объемистые сборники разнообразных исторических материалов, часто весьма мало обработанных составителем. Современные историки упрекают их в бессистемности, путаной хронологии и частых повторениях, хотя признают богатство содержащихся там фактических сведений.

Наиболее поздней (она осталась незавершенной) и самой известной исторической работой Иштлильшочитля является труд, которому К. де Сигуэнса-и-Гонгора дал в последующем название «История народа чичимеков» («Historia de la nación chichimeca»). Он состоит из 95 глав и охватывает период «от сотворения мира» до осады Кортесом Теночтитлана в 1521 году.

Сочинение содержит богатейший, во многом неизвестный из других источников фактический материал. Оно написано целиком в духе европейской ренессансной историографии, в стиле изложения автор ориентируется на классические образцы античности. Хотя Сигуэнса-и-Гонгора озаглавил книгу «История народа…», на самом деле в центре повествования у Иштлильшочитля незаурядные личности, герои, из которых особо выделяются прапрадед историка Иштлильшочитль II и дед последнего, великий правитель Тескоко Несауалькойотль. В сочинении Иштлильшочитля читатель находит черты хроники, генеалогического исследования, политического трактата, этнографического экскурса, географического описания и даже приключенческого романа, автор свободно владеет словом и во многих случаях создает драматический, эмоционально насыщенный рассказ. При этом Иштлильшочитль отстаивает собственную, «тескоканскую» концепцию истории доиспанской Мексики, существенно отличающуюся от «ацтекоцентричной» традиции, представленной в сочинениях, например, Альварадо Тесосомока, Диего Дурана и Х. де Мендиеты.

Кроме того, в отличие от большинства колониальных историков, использовавших в качестве первоисточника устные предания индейцев, Фернандо де Альва Иштлильшочитль относится к ним с откровенным недоверием, и опирается на письменную индейскую традицию, на пиктографические и записанные латиницей кодексы, которые он в течение жизни собирал (известно, что ему принадлежали «Кодекс Чимальпопоки», «Кодекс Иштлильшочитля», «Кодекс Шолотль») и которые — в числе очень немногих современников — умел читать. В этом смысле Иштлильшочитль предвосхищал современный подход к изучению доколумбовых цивилизаций Мексики, отдающий предпочтение данным аутентичных письменных источников.

Фернандо де Альва Иштлильшочитль писал также чисто литературные произведения, однако из их числа сохранились только два переложения стихов Несауалькойотля на кастельяно и романс на тему средневековой испанской истории.

Судьба наследия Иштлильшочитля

Хотя сам Фернандо де Альва Иштлильшочитль старался пропагандировать свои сочинения и даже устраивал своеобразные «публичные чтения» в индейских общинах, они долгое время оставались неопубликованными и практически неизвестными сколько-нибудь широкому читателю. Рукописи исторических трудов Фернандо де Альва его сын Хуан передал своему другу Луису де Гонгора, от которых они перешли к племяннику последнего, знаменитому мексиканскому эрудиту Карлосу де Сигуэнса-и-Гонгора (1645—1700), а от него — в библиотеку иезуитского Коллегиума Святых Петра и Павла в Мехико (где уже в первой половине XVIII в. оригиналы оказались утраченными). В XVIII в. с трудами Иштлильшочитля познакомились и использовали их знатоки мексиканских древностей Л. Ботурини Бенадуччи и Ф. Х. Клавихеро. Первым изданным сочинением Иштлильшочитля оказалось «Тринадцатое сообщение», вышедшее в свет в Мехико в 1829 году в качестве дополнения к сочинению Саагуна. В первой половине ХIХ в. копия с сочинений Иштлильшочитля была сделана для знаменитого лорда Кингсборо, старавшегося обосновать еврейское происхождение доколумбовых цивилизаций, который и подготовил издание «Истории народа чичимеков» в 9 томе своих «Мексиканских древностей», вышедшем в свет 1848 году в Лондоне, уже после смерти Кингсборо, ранее, в 1840 году в Париже появился французский перевод «Истории чичимеков до времени прихода испанцев». В 1891—1892 годах в Мехико увидело свет подготовленное А.Чаверо полное издание сохранившихся исторических сочинений Иштлильшочитля, а в 1975 году Э.О’Горманом была осуществлена научно-критическая публикация, отвечающая современным требованиям к изданию источников.

Известные исторические сочинения

«Сообщения»

• Сводное сообщение обо всех событиях, произошедших в Новой Испании, и о многих вещах, которых достигли и которые познали тольтеки, от сотворения мира до их гибели, и от прихода третьих, чичимекских поселенцев до вторжения испанцев, извлеченное из оригинальной истории Новой Испании.
• История чичимеков до времени прихода испанцев (с приложениями):
  • а) Фрагмент истории Несауалькойотля;
  • б) Список 154 названий местностей, подчиненных трем царям из Мехико, Тлакопана и Тескоко;
  • в) Другой фрагмент истории Несауалькойотля;
  • г) Указы и законы Несауалькойотля;
  • д) Рассказ о Несауальпилли, сыне Несауалькойотля.
• Порядок и чин восшествия владыки, установленный Топильци, владыкой Тулы.
• Приход испанцев в Новую Испанию.
• Вступление испанцев в Тескоко.
• Рассказ о стране и поселенцах этой части Америки, известной как Новая Испания.
• Краткий рассказ в форме памятной записки об истории Новой Испании и её сеньориях вплоть до прихода испанцев (с приложениями):
  • a) Рассказ о других правителях Новой Испании;
  • б) Рассказ о происхождении шочимильков.
• Обобщение истории Новой Испании от сотворения мира до настоящего времени, собранное и извлечённое из историй, рисунков, памятных записок и древних песен её уроженцев.

«История народа чичимеков»

Язык и стиль сочинения

«История народа чичимеков» написана очень ясным, четким и легким кастельяно, равно чуждым как вычурной нарочитости многих современных Иштлильшочитлю испанских барочных авторов, так и неуклюжей тяжеловесности индейских писателей, пользовавшихся чужим для них языком.

Простое сравнение нескольких страниц из Иштлильшочитля с сочинением, скажем, Эрнандо Альварадо Тесосомока, знатного ацтека, писавшего по-испански, дает однозначный ответ на вопрос: был ли Дон Фернандо испанским писателем или индейским? Он был испанским писателем, притом мастерски владевший родным словом.

Язык Иштлильшочитля часто звучит совершенно по-современному, и только длинные сложносочиненные предложения на пол-листа, постоянные «el cual» («коий») в значении «он», и «que», в значении «и вот» выдают автора XVII века. Цветисты и перегружены украшениями только речи некоторых персонажей, особенно царственных, но это, очевидно, сознательная стилизация под аристократическую риторику науатль, о которой нам сообщают колониальные авторы, например, Бернардино де Саагун. Определенный отпечаток на язык Иштлильшочитля наложила его профессия правоведа: он постоянно употребляет «poner por obra» («принять к исполнению»), «entrar en suceción» («вступить в наследство»), «lo referido» («упомянутое») — но, в целом, эти профессионализмы не слишком заметны в тексте и не очень портят его. Кроме того, юрист проступает в подчеркнутом внимании к правовым нормам, скрупулёзном изложении законодательных актов, тщательном внимании к судебным и административным учреждениям.

В стиле историописания в главах I—XIX Фернандо де Альва Иштлильшочиль стремится следовать высоким классическим образцам: Фукидиду, Ксенофонту, Титу Ливию — и это ему, в общем, удается. Последующее изложение, посвященное жизнеописанию Несауалькойотля, которое в большей степени опирается на фольклорные источники, дополненные воображением автора, приобретает черты красочного и увлекательного приключенческого романа, затем, с главы ХХХV превращаясь в политический трактат, а в последующем — опять в историю.

Имена и названия науатль

В сочинении Иштлильшочитля читатель встречает бесчисленное количество имен и названий на языке, которым в XVI—XVII веках говорило большинство индейцев Центральной Мексики, и который принято назвать науатль. В целом фонетическая система этого языка не представляет особых сложностей для европейца, в частности, говорящего на славянских языках, и, соответственно, не создает проблем при транскрибировании кириллическим письмом. Есть, впрочем, несколько исключений:

• В записях индейских слов читатель многократно встретит букву «у». Однако, в классическом науатль гласной заднего ряда высокого подъёма, соответствующей русскому <у>, вообще не было.

«Простое» «u» латинизированных записей передавало гласную заднего ряда среднего подъёма, близкую к русскому <o>, а ещё больше — к французскому <o> в слове «côte». В кириллической транскрипции переводчик всегда передает его как «о»: «tultecas» — «тольтеки», «Tetzcuco» — «Тецкоко». Сочетания «hu» и «uh» в латинизированных записях передают не гласную (и тем более не слоги «ху» и «ух»), а билабиальный сонорный согласный <w>, близкий к английскому <w> в слове «winter». Сочетания «cu», «cuh» передают лабиализованный велярный смычный согласный [kw], подобный латинскому «qu». Ю. В. Кнорозов в своё время предлагал транскрибировать эти случаи через «в» и «кв»], однако в русской традиции закрепилась транскрипция через «у» (имя последнего независимого правителя ацтеков и мексиканского национального героя, Cuauhtemoc, известно русскому читателю как «Куаутемок», а не «Квавтемок»). Кроме того, ближайший аналог науатланского [w], английский [w] в русской транскрипции также часто передается через «у» («Уайльд», «Уайтхолл», «Уолл-Стрит»). В связи с этим [w] и [kw] транскрибируются как «у» и «ку».

• Сочетание «tl» в соответствии с традицией транскрибируется как «тл» или «тль», хотя на самом деле это особый согласный — альвеолярная аффриката <t͡ɬ>, схожая по звучанию со смягченным <ть>.

Таким образом, название языка, которое транскрибируется «науатль», на самом деле звучало приблизительно как <навать>.

• Буква «l» латинских записей передает альвеолярный сонорный согласный <l>, похожий на слабосмягченный <ль> (такой звук существует в некоторых южнорусских и украинских диалектах). В конце слов и перед согласными (в том числе перед «у», передающей, как указано выше, согласную) он транскрибируется «ль», в остальных случаях — «л». Сочетание «ll» передает удвоенный <ll> и транскрибируется «лл».
• Латинское «z» передает альвеолярный щелевой согласный < s > и в тексте перевода везде транскрибируется через «с». В комментариях делается одно исключение: слово «azteca» (и производные от него) транскрибируется в традиционной (хотя совершенно неправильной) форме «ацтеки».
• Запись «h» (кроме сочетаний «hu» и «uh») передает гортанную паузу (glottal stop) и в транскрипции не отражается.
• Долгие гласные, существовавшие в классическом науатль наряду с обычными, в транскрипции не отражаются.
• Ударение в словах науатль всегда падает на предпоследний слог.

Даты науатль

Иштлильшочитль приводит в своем сочинении большое число дат календаря науатль с европейскими соответствиями. Издатель его книги Х. Васкес Чаморро, впрочем, не слишком лестно называет содержащуюся в «Истории народа чичимеков» хронологию «хаотической». Однако, такая оценка представляется не вполне справедливой. Анализ индейских дат и их европейских соответствий, приведенных в «Истории народа чичимеков», показывает, что в большинстве они, в принципе, вполне корректны, другое дело, что из нескольких возможных вариантов европейских соответствий Иштлильшочитль выбирает (особенно для доацтекской эпохи) достаточно спорные, но они не более спорны, чем предлагаемые многими современными исследователями.

Для того, чтобы разобраться в хронологических выкладках Иштлильшочитля, следует остановиться на главных чертах календаря науатль. Его основу составляют два элемента. Первый — общий для народов Месоамерики 260-дневный цикл, который науа называли «тональпоуалли» [tonalpohualli], буквально, «счет судеб». Он возникает в результате комбинации счета двадцати дней, каждый из которых имел особое название, и счета тринадцати суток, каждые из которых обозначаются порядковым номером.

Второй элемент — 365-дневный год, называемый «шиупоуалли» [xiuhpohualli], «счёт вёсен», который состоит из 18-ти двадцатидневных месяцев и дополнительного пятидневного периода.

Дата, состоящая из порядкового номера дня в цикле из 13 суток, его названия в двадцатидневке, числа дня в месяце и названия месяца, повторяется каждые 18980 дней, период, называвшийся «шиумольпилли» [xiuhmolpilli], «связка весен», или «шиусискило» [xiuhzizquilo], «вхождение в год».

Каждый год в шиумольпилли имел особое название, каковым являлось название так званого «годоносца» — последнего дня последнего (18-го) двадцатидневного месяца. Поскольку на основе данных колониальных источников известно, что в Теночтитлане последний день последнего 20-дневного месяца (20 Тититль) в 1522 году назывался «3-Калли» и приходился на день 18 января в юлианском календаре, можно рассчитать годоносцы по теночтитланскому стилю на весь период, освещаемый историческим трудом Иштлильшочитля.

Оказывается, что Фернандо де Альва Иштлильшочитль весьма точно следует теночтитланскому стилю «годоносцев», указывая в качестве соответствий европейские годы, на которые приходятся начала соответствующих шиупоуалли, иногда — на один европейский год раньше. Проблема, однако, заключается в том, что год с тем же названием повторяется через каждые 52 года, а количество шиумольпилли, прошедших между разными датами, источники не указывают. В результате при переводе дат в европейское летоисчисление колониальные авторы вставляли лишние 52-летние циклы, удревняя события.

Вторая проблема состоит в том, что, если счёт тональпоуалли во всей Центральной Мексике был одинаковым, то начало года шиупоуалли в разных городах приходилось на разные месяцы, соответственно, название «годоносца» в одном и том же европейском году было разным. В настоящее время известны, по меньшей мере, четыре стиля «годоносцев», в соответствии с которыми год, соответствующий европейскому 1507/1508 от Р. Х., имел названия:

• в Теночтитлане и Тлакопане — 2-Акатль,
• у тлакомиуа — 7-Акатль,
• в Кольуакане — 1-Текпатль,
• в Тескоко — 9-Текпатль.

Соответственно, год 1-Акатль приходился на:

• в Теночтитлане на 1519/1520 года,
• у тотомиуа — на 1527/1528 года,
• в Тескоко — на 1538/1539 года,
• в Кольуакане — на 1546/1547 года.

Фернандо де Альва Иштлильшочитль, как уже сказано, придерживался теночтитланского стиля, но это совершенно не означает, что тому же стилю следовали его источники, особенно, освещавшие события до установления господства ацтеков.

Ещё большие сложности возникают при анализе приводимых Иштлильшочитлем дат внутри лет шиупоуалли. Они не совпадают с расчетами, основывающихся на соответствиях дней тональпоуалли европейским датам. Кроме того, здесь Иштлильшочитль использовал какой-то очевидно не теночтитланский календарь (возможно, тескоканский), в котором месяцы смещены относительно одноименных ацтекских на 60 дней вперед; при этом, однако, европейские соответствия хронист (с ошибкой в несколько дней) приводит согласно ацтекскому счету; все это создает впечатление путаницы и заставляет с осторожностью относится к приводимым с точностью до суток датам.

Основные издания сочинений Фернандо де Альва Иштлильшочитля

• Ixtlilxóchitl, F. de Alva. Histoire des Chichimèques ou des anciens rois de Tezcuco/ Voyages, relations et mémoires originaux pour servir a l’histoire de la découverte de l’Amérique, publiés pour la premierè fois en français. H.Ternaux-Compans, ed., Paris, 1840.
• Antiquities of Mexico/ Lord Edward King, viscount of Kingsborough, ed. Vol.IX. London,1848. pp. 197—468.
• Ixtlilxóchitl F.A. Obras completas. Vol.1. Relaciones / Alfredo Chavero, ed., México, 1891.
• Ixtlilxóchitl F.A. Obras completas. Vol. 2. Historia chichimeca/ Alfredo Chavero, ed., México,1892.
• Ixtlilxóchitl, F. de Alva. Das Buch der Könige von Tezcuco/ H.G. Bonte, Publisher: Leipzig, 1930.
• Ixtlilxóchitl, F. de Alva. Obras Históricas. 2 Vols /Edmundo O’Gorman, editor. Mexico City, 1975—1977
• J.I. Dávila Garibi, editor. México, Ixtlilxóchitl, F. de Alva. Historia de la nación chichimeca/ G.Vázquez Chamorro, ed. Madrid,1985 (переиздано в 2000 году)
• Ixtlilxóchitl, F. de Alva. Obras históricas. México, Ixtlixochitl, Fernando De Alva. Historia de la nación Chichimeca. Barcelona, 2008
• Cortés Ixtlilxochitl, Fernando De Alva. Historia de la nación Chichimeca. Linkgua Ediciones, 2009

Переводы на русский язык

• История народа чичимеков, его поселения и обоснования в стране Анауак.
• Сообщение о приходе испанцев и начале евангельского закона.

Литература

• [kuprienko.info/don-fernando-de-alva-ixtlilxochitl-historia-de-la-nacion-chichimeca-su-poblacion-y-establecimiento-en-el-pais-de-anahuac-al-ruso/ Историки Доколумбовой Америки и Конкисты. Книга первая. Фернандо де Альва Иштлильшочитль. Хуан Баутиста де Помар] / пер. с исп. В. Н. Талаха; под ред. В. А. Рубеля. — К.: Лыбедь, 2013. — 504 с. — ISBN 978-966-06-0647-0.
• [kuprienko.info/skazaniya-o-solntsah-mify-i-istoricheskie-legendy-naua/ Сказания о Солнцах. Мифы и исторические легенды науа] / Ред. и пер. С. А. Куприенко, В. Н. Талах.. — К.: Видавець Купрієнко С.А., 2014. — 377 с. — ISBN 978-617-7085-11-8.
• Adorno R. Arms, Letters and the Native Historian in Early Colonial Mexico // 1492—1992: Rediscovering Colonial Writing. René Jara and Nicholas Spadaccini, Editors. Minneapolis,1989. pp. 201—224.
• Ixtlilxóchitl, Fernando de// Enciclopedia de México. V.1., Mexico City,1996.
• Avilés Solares J. La cronología de Ixtlilxóchitl. México,1939.
• Gibson, Ch. Llamiento General, Repartimiento, and the Empire of Acolhuacan // Hispanic American Historical Review, 36. 1958. pp. 1-27
• Höhl M. Don Fernando de Alva Ixtlilxóchitl y su obra. Tesis doctorales. Madrid, 1990
• Hoyo E. del. Ensayo historiográfico sobre D. Fernando de Alva Ixtlilxóchitl // Memorias de la Academia Mexicana de la Historia, vol. XVI. México, 1957.
• Repetto Cortes M. E. Don Fernando de Alva Ixtlixochitl, historiador. México, 1965
• Velazco S. La imaginación historiográfica de Fernando de Alva Ixtlilxochitl: Etnicidades emergentes y espacios de enunciación // Colonial Latin American Review, 7.1 (June 1998). pp. 33-58
• Velazco S. Visiones de Anahuac. Reconstrucciones historiográficas y etnicidades emergentes en el México colonial: Fernando de Alva Ixtlilxochitl, Diego Muñoz Camargo y Hernando Alvarado Tezozomoc. México, 2003
• Ward Th. From the «People» to the «Nation»: An Emerging Notion in Sahagún, Ixtlilxóchitl, and Muñoz Camargo // Estudios de Cultua Náhuatl, 32. México, 2001. pp. 223—234
• Истлильшочитль // Латинская Америка. Энциклопедический справочник (в 2 томах). Т.1. А-К. М., 1982.

Ссылки

• Ixtlilxochitl, Fernando de Alva; Chavero, Alfredo, ed. [www.archive.org/details/obrashistricasd00chavgoog Obras históricas de don Fernando de Alva Ixtlilxochitl (1891)]. www.archive.org (26 марта 2010). — собрание сочинений Иштлильшочитля. Проверено 13 марта 2008. [www.webcitation.org/674pKtVMY Архивировано из первоисточника 21 апреля 2012].
• [www.artehistoria.com/frames.htm?www.artehistoria.com/historia/personajes/5899.htm Short biography]

Отрывок, характеризующий Альва Иштлильшочитль, Фернандо де

– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
– Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром едет в подмосковную с племянником.
– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]
– Штраф! Штраф! Штраф!
– Но как же это по русски сказать?..


Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот день афиши Растопчина.
В первой говорилось о том, что слух, будто графом Растопчиным запрещен выезд из Москвы, – несправедлив и что, напротив, граф Растопчин рад, что из Москвы уезжают барыни и купеческие жены. «Меньше страху, меньше новостей, – говорилось в афише, – но я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет». Эти слова в первый раз ясно ыоказали Пьеру, что французы будут в Москве. Во второй афише говорилось, что главная квартира наша в Вязьме, что граф Витгснштейн победил французов, но что так как многие жители желают вооружиться, то для них есть приготовленное в арсенале оружие: сабли, пистолеты, ружья, которые жители могут получать по дешевой цене. Тон афиш был уже не такой шутливый, как в прежних чигиринских разговорах. Пьер задумался над этими афишами. Очевидно, та страшная грозовая туча, которую он призывал всеми силами своей души и которая вместе с тем возбуждала в нем невольный ужас, – очевидно, туча эта приближалась.
«Поступить в военную службу и ехать в армию или дожидаться? – в сотый раз задавал себе Пьер этот вопрос. Он взял колоду карт, лежавших у него на столе, и стал делать пасьянс.
– Ежели выйдет этот пасьянс, – говорил он сам себе, смешав колоду, держа ее в руке и глядя вверх, – ежели выйдет, то значит… что значит?.. – Он не успел решить, что значит, как за дверью кабинета послышался голос старшей княжны, спрашивающей, можно ли войти.
– Тогда будет значить, что я должен ехать в армию, – договорил себе Пьер. – Войдите, войдите, – прибавил он, обращаясь к княжие.
(Одна старшая княжна, с длинной талией и окаменелым лидом, продолжала жить в доме Пьера; две меньшие вышли замуж.)
– Простите, mon cousin, что я пришла к вам, – сказала она укоризненно взволнованным голосом. – Ведь надо наконец на что нибудь решиться! Что ж это будет такое? Все выехали из Москвы, и народ бунтует. Что ж мы остаемся?
– Напротив, все, кажется, благополучно, ma cousine, – сказал Пьер с тою привычкой шутливости, которую Пьер, всегда конфузно переносивший свою роль благодетеля перед княжною, усвоил себе в отношении к ней.
– Да, это благополучно… хорошо благополучие! Мне нынче Варвара Ивановна порассказала, как войска наши отличаются. Уж точно можно чести приписать. Да и народ совсем взбунтовался, слушать перестают; девка моя и та грубить стала. Этак скоро и нас бить станут. По улицам ходить нельзя. А главное, нынче завтра французы будут, что ж нам ждать! Я об одном прошу, mon cousin, – сказала княжна, – прикажите свезти меня в Петербург: какая я ни есть, а я под бонапартовской властью жить не могу.
– Да полноте, ma cousine, откуда вы почерпаете ваши сведения? Напротив…
– Я вашему Наполеону не покорюсь. Другие как хотят… Ежели вы не хотите этого сделать…
– Да я сделаю, я сейчас прикажу.
Княжне, видимо, досадно было, что не на кого было сердиться. Она, что то шепча, присела на стул.
– Но вам это неправильно доносят, – сказал Пьер. – В городе все тихо, и опасности никакой нет. Вот я сейчас читал… – Пьер показал княжне афишки. – Граф пишет, что он жизнью отвечает, что неприятель не будет в Москве.
– Ах, этот ваш граф, – с злобой заговорила княжна, – это лицемер, злодей, который сам настроил народ бунтовать. Разве не он писал в этих дурацких афишах, что какой бы там ни был, тащи его за хохол на съезжую (и как глупо)! Кто возьмет, говорит, тому и честь и слава. Вот и долюбезничался. Варвара Ивановна говорила, что чуть не убил народ ее за то, что она по французски заговорила…
– Да ведь это так… Вы всё к сердцу очень принимаете, – сказал Пьер и стал раскладывать пасьянс.
Несмотря на то, что пасьянс сошелся, Пьер не поехал в армию, а остался в опустевшей Москве, все в той же тревоге, нерешимости, в страхе и вместе в радости ожидая чего то ужасного.
На другой день княжна к вечеру уехала, и к Пьеру приехал его главноуправляющий с известием, что требуемых им денег для обмундирования полка нельзя достать, ежели не продать одно имение. Главноуправляющий вообще представлял Пьеру, что все эти затеи полка должны были разорить его. Пьер с трудом скрывал улыбку, слушая слова управляющего.
– Ну, продайте, – говорил он. – Что ж делать, я не могу отказаться теперь!
Чем хуже было положение всяких дел, и в особенности его дел, тем Пьеру было приятнее, тем очевиднее было, что катастрофа, которой он ждал, приближается. Уже никого почти из знакомых Пьера не было в городе. Жюли уехала, княжна Марья уехала. Из близких знакомых одни Ростовы оставались; но к ним Пьер не ездил.
В этот день Пьер, для того чтобы развлечься, поехал в село Воронцово смотреть большой воздушный шар, который строился Леппихом для погибели врага, и пробный шар, который должен был быть пущен завтра. Шар этот был еще не готов; но, как узнал Пьер, он строился по желанию государя. Государь писал графу Растопчину об этом шаре следующее:
«Aussitot que Leppich sera pret, composez lui un equipage pour sa nacelle d'hommes surs et intelligents et depechez un courrier au general Koutousoff pour l'en prevenir. Je l'ai instruit de la chose.
Recommandez, je vous prie, a Leppich d'etre bien attentif sur l'endroit ou il descendra la premiere fois, pour ne pas se tromper et ne pas tomber dans les mains de l'ennemi. Il est indispensable qu'il combine ses mouvements avec le general en chef».
[Только что Леппих будет готов, составьте экипаж для его лодки из верных и умных людей и пошлите курьера к генералу Кутузову, чтобы предупредить его.
Я сообщил ему об этом. Внушите, пожалуйста, Леппиху, чтобы он обратил хорошенько внимание на то место, где он спустится в первый раз, чтобы не ошибиться и не попасть в руки врага. Необходимо, чтоб он соображал свои движения с движениями главнокомандующего.]
Возвращаясь домой из Воронцова и проезжая по Болотной площади, Пьер увидал толпу у Лобного места, остановился и слез с дрожек. Это была экзекуция французского повара, обвиненного в шпионстве. Экзекуция только что кончилась, и палач отвязывал от кобылы жалостно стонавшего толстого человека с рыжими бакенбардами, в синих чулках и зеленом камзоле. Другой преступник, худенький и бледный, стоял тут же. Оба, судя по лицам, были французы. С испуганно болезненным видом, подобным тому, который имел худой француз, Пьер протолкался сквозь толпу.
– Что это? Кто? За что? – спрашивал он. Но вниманье толпы – чиновников, мещан, купцов, мужиков, женщин в салопах и шубках – так было жадно сосредоточено на то, что происходило на Лобном месте, что никто не отвечал ему. Толстый человек поднялся, нахмурившись, пожал плечами и, очевидно, желая выразить твердость, стал, не глядя вокруг себя, надевать камзол; но вдруг губы его задрожали, и он заплакал, сам сердясь на себя, как плачут взрослые сангвинические люди. Толпа громко заговорила, как показалось Пьеру, – для того, чтобы заглушить в самой себе чувство жалости.
– Повар чей то княжеский…
– Что, мусью, видно, русский соус кисел французу пришелся… оскомину набил, – сказал сморщенный приказный, стоявший подле Пьера, в то время как француз заплакал. Приказный оглянулся вокруг себя, видимо, ожидая оценки своей шутки. Некоторые засмеялись, некоторые испуганно продолжали смотреть на палача, который раздевал другого.
Пьер засопел носом, сморщился и, быстро повернувшись, пошел назад к дрожкам, не переставая что то бормотать про себя в то время, как он шел и садился. В продолжение дороги он несколько раз вздрагивал и вскрикивал так громко, что кучер спрашивал его:
– Что прикажете?
– Куда ж ты едешь? – крикнул Пьер на кучера, выезжавшего на Лубянку.
– К главнокомандующему приказали, – отвечал кучер.
– Дурак! скотина! – закричал Пьер, что редко с ним случалось, ругая своего кучера. – Домой я велел; и скорее ступай, болван. Еще нынче надо выехать, – про себя проговорил Пьер.
Пьер при виде наказанного француза и толпы, окружавшей Лобное место, так окончательно решил, что не может долее оставаться в Москве и едет нынче же в армию, что ему казалось, что он или сказал об этом кучеру, или что кучер сам должен был знать это.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему все знающему, все умеющему, известному всей Москве кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь едет в Можайск к войску и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Все это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.
24 го числа прояснело после дурной погоды, и в этот день после обеда Пьер выехал из Москвы. Ночью, переменя лошадей в Перхушкове, Пьер узнал, что в этот вечер было большое сражение. Рассказывали, что здесь, в Перхушкове, земля дрожала от выстрелов. На вопросы Пьера о том, кто победил, никто не мог дать ему ответа. (Это было сражение 24 го числа при Шевардине.) На рассвете Пьер подъезжал к Можайску.
Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постоялом дворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не было места: все было полно офицерами.
В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство.


24 го было сражение при Шевардинском редуте, 25 го не было пущено ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны, 26 го произошло Бородинское сражение.
Для чего и как были даны и приняты сражения при Шевардине и при Бородине? Для чего было дано Бородинское сражение? Ни для французов, ни для русских оно не имело ни малейшего смысла. Результатом ближайшим было и должно было быть – для русских то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мы боялись больше всего в мире), а для французов то, что они приблизились к погибели всей армии (чего они тоже боялись больше всего в мире). Результат этот был тогда же совершении очевиден, а между тем Наполеон дал, а Кутузов принял это сражение.
Ежели бы полководцы руководились разумными причинами, казалось, как ясно должно было быть для Наполеона, что, зайдя за две тысячи верст и принимая сражение с вероятной случайностью потери четверти армии, он шел на верную погибель; и столь же ясно бы должно было казаться Кутузову, что, принимая сражение и тоже рискуя потерять четверть армии, он наверное теряет Москву. Для Кутузова это было математически ясно, как ясно то, что ежели в шашках у меня меньше одной шашкой и я буду меняться, я наверное проиграю и потому не должен меняться.
Когда у противника шестнадцать шашек, а у меня четырнадцать, то я только на одну восьмую слабее его; а когда я поменяюсь тринадцатью шашками, то он будет втрое сильнее меня.
До Бородинского сражения наши силы приблизительно относились к французским как пять к шести, а после сражения как один к двум, то есть до сражения сто тысяч; ста двадцати, а после сражения пятьдесят к ста. А вместе с тем умный и опытный Кутузов принял сражение. Наполеон же, гениальный полководец, как его называют, дал сражение, теряя четверть армии и еще более растягивая свою линию. Ежели скажут, что, заняв Москву, он думал, как занятием Вены, кончить кампанию, то против этого есть много доказательств. Сами историки Наполеона рассказывают, что еще от Смоленска он хотел остановиться, знал опасность своего растянутого положения знал, что занятие Москвы не будет концом кампании, потому что от Смоленска он видел, в каком положении оставлялись ему русские города, и не получал ни одного ответа на свои неоднократные заявления о желании вести переговоры.
Давая и принимая Бородинское сражение, Кутузов и Наполеон поступили непроизвольно и бессмысленно. А историки под совершившиеся факты уже потом подвели хитросплетенные доказательства предвидения и гениальности полководцев, которые из всех непроизвольных орудий мировых событий были самыми рабскими и непроизвольными деятелями.
Древние оставили нам образцы героических поэм, в которых герои составляют весь интерес истории, и мы все еще не можем привыкнуть к тому, что для нашего человеческого времени история такого рода не имеет смысла.
На другой вопрос: как даны были Бородинское и предшествующее ему Шевардинское сражения – существует точно так же весьма определенное и всем известное, совершенно ложное представление. Все историки описывают дело следующим образом:
Русская армия будто бы в отступлении своем от Смоленска отыскивала себе наилучшую позицию для генерального сражения, и таковая позиция была найдена будто бы у Бородина.
Русские будто бы укрепили вперед эту позицию, влево от дороги (из Москвы в Смоленск), под прямым почти углом к ней, от Бородина к Утице, на том самом месте, где произошло сражение.
Впереди этой позиции будто бы был выставлен для наблюдения за неприятелем укрепленный передовой пост на Шевардинском кургане. 24 го будто бы Наполеон атаковал передовой пост и взял его; 26 го же атаковал всю русскую армию, стоявшую на позиции на Бородинском поле.
Так говорится в историях, и все это совершенно несправедливо, в чем легко убедится всякий, кто захочет вникнуть в сущность дела.
Русские не отыскивали лучшей позиции; а, напротив, в отступлении своем прошли много позиций, которые были лучше Бородинской. Они не остановились ни на одной из этих позиций: и потому, что Кутузов не хотел принять позицию, избранную не им, и потому, что требованье народного сражения еще недостаточно сильно высказалось, и потому, что не подошел еще Милорадович с ополчением, и еще по другим причинам, которые неисчислимы. Факт тот – что прежние позиции были сильнее и что Бородинская позиция (та, на которой дано сражение) не только не сильна, но вовсе не есть почему нибудь позиция более, чем всякое другое место в Российской империи, на которое, гадая, указать бы булавкой на карте.
Русские не только не укрепляли позицию Бородинского поля влево под прямым углом от дороги (то есть места, на котором произошло сражение), но и никогда до 25 го августа 1812 года не думали о том, чтобы сражение могло произойти на этом месте. Этому служит доказательством, во первых, то, что не только 25 го не было на этом месте укреплений, но что, начатые 25 го числа, они не были кончены и 26 го; во вторых, доказательством служит положение Шевардинского редута: Шевардинский редут, впереди той позиции, на которой принято сражение, не имеет никакого смысла. Для чего был сильнее всех других пунктов укреплен этот редут? И для чего, защищая его 24 го числа до поздней ночи, были истощены все усилия и потеряно шесть тысяч человек? Для наблюдения за неприятелем достаточно было казачьего разъезда. В третьих, доказательством того, что позиция, на которой произошло сражение, не была предвидена и что Шевардинский редут не был передовым пунктом этой позиции, служит то, что Барклай де Толли и Багратион до 25 го числа находились в убеждении, что Шевардинский редут есть левый фланг позиции и что сам Кутузов в донесении своем, писанном сгоряча после сражения, называет Шевардинский редут левым флангом позиции. Уже гораздо после, когда писались на просторе донесения о Бородинском сражении, было (вероятно, для оправдания ошибок главнокомандующего, имеющего быть непогрешимым) выдумано то несправедливое и странное показание, будто Шевардинский редут служил передовым постом (тогда как это был только укрепленный пункт левого фланга) и будто Бородинское сражение было принято нами на укрепленной и наперед избранной позиции, тогда как оно произошло на совершенно неожиданном и почти не укрепленном месте.
Дело же, очевидно, было так: позиция была избрана по реке Колоче, пересекающей большую дорогу не под прямым, а под острым углом, так что левый фланг был в Шевардине, правый около селения Нового и центр в Бородине, при слиянии рек Колочи и Во йны. Позиция эта, под прикрытием реки Колочи, для армии, имеющей целью остановить неприятеля, движущегося по Смоленской дороге к Москве, очевидна для всякого, кто посмотрит на Бородинское поле, забыв о том, как произошло сражение.
Наполеон, выехав 24 го к Валуеву, не увидал (как говорится в историях) позицию русских от Утицы к Бородину (он не мог увидать эту позицию, потому что ее не было) и не увидал передового поста русской армии, а наткнулся в преследовании русского арьергарда на левый фланг позиции русских, на Шевардинский редут, и неожиданно для русских перевел войска через Колочу. И русские, не успев вступить в генеральное сражение, отступили своим левым крылом из позиции, которую они намеревались занять, и заняли новую позицию, которая была не предвидена и не укреплена. Перейдя на левую сторону Колочи, влево от дороги, Наполеон передвинул все будущее сражение справа налево (со стороны русских) и перенес его в поле между Утицей, Семеновским и Бородиным (в это поле, не имеющее в себе ничего более выгодного для позиции, чем всякое другое поле в России), и на этом поле произошло все сражение 26 го числа. В грубой форме план предполагаемого сражения и происшедшего сражения будет следующий:

Ежели бы Наполеон не выехал вечером 24 го числа на Колочу и не велел бы тотчас же вечером атаковать редут, а начал бы атаку на другой день утром, то никто бы не усомнился в том, что Шевардинский редут был левый фланг нашей позиции; и сражение произошло бы так, как мы его ожидали. В таком случае мы, вероятно, еще упорнее бы защищали Шевардинский редут, наш левый фланг; атаковали бы Наполеона в центре или справа, и 24 го произошло бы генеральное сражение на той позиции, которая была укреплена и предвидена. Но так как атака на наш левый фланг произошла вечером, вслед за отступлением нашего арьергарда, то есть непосредственно после сражения при Гридневой, и так как русские военачальники не хотели или не успели начать тогда же 24 го вечером генерального сражения, то первое и главное действие Бородинского сражения было проиграно еще 24 го числа и, очевидно, вело к проигрышу и того, которое было дано 26 го числа.
После потери Шевардинского редута к утру 25 го числа мы оказались без позиции на левом фланге и были поставлены в необходимость отогнуть наше левое крыло и поспешно укреплять его где ни попало.
Но мало того, что 26 го августа русские войска стояли только под защитой слабых, неконченных укреплений, – невыгода этого положения увеличилась еще тем, что русские военачальники, не признав вполне совершившегося факта (потери позиции на левом фланге и перенесения всего будущего поля сражения справа налево), оставались в своей растянутой позиции от села Нового до Утицы и вследствие того должны были передвигать свои войска во время сражения справа налево. Таким образом, во все время сражения русские имели против всей французской армии, направленной на наше левое крыло, вдвое слабейшие силы. (Действия Понятовского против Утицы и Уварова на правом фланге французов составляли отдельные от хода сражения действия.)
Итак, Бородинское сражение произошло совсем не так, как (стараясь скрыть ошибки наших военачальников и вследствие того умаляя славу русского войска и народа) описывают его. Бородинское сражение не произошло на избранной и укрепленной позиции с несколько только слабейшими со стороны русских силами, а Бородинское сражение, вследствие потери Шевардинского редута, принято было русскими на открытой, почти не укрепленной местности с вдвое слабейшими силами против французов, то есть в таких условиях, в которых не только немыслимо было драться десять часов и сделать сражение нерешительным, но немыслимо было удержать в продолжение трех часов армию от совершенного разгрома и бегства.


25 го утром Пьер выезжал из Можайска. На спуске с огромной крутой и кривой горы, ведущей из города, мимо стоящего на горе направо собора, в котором шла служба и благовестили, Пьер вылез из экипажа и пошел пешком. За ним спускался на горе какой то конный полк с песельниками впереди. Навстречу ему поднимался поезд телег с раненными во вчерашнем деле. Возчики мужики, крича на лошадей и хлеща их кнутами, перебегали с одной стороны на другую. Телеги, на которых лежали и сидели по три и по четыре солдата раненых, прыгали по набросанным в виде мостовой камням на крутом подъеме. Раненые, обвязанные тряпками, бледные, с поджатыми губами и нахмуренными бровями, держась за грядки, прыгали и толкались в телегах. Все почти с наивным детским любопытством смотрели на белую шляпу и зеленый фрак Пьера.
Кучер Пьера сердито кричал на обоз раненых, чтобы они держали к одной. Кавалерийский полк с песнями, спускаясь с горы, надвинулся на дрожки Пьера и стеснил дорогу. Пьер остановился, прижавшись к краю скопанной в горе дороги. Из за откоса горы солнце не доставало в углубление дороги, тут было холодно, сыро; над головой Пьера было яркое августовское утро, и весело разносился трезвон. Одна подвода с ранеными остановилась у края дороги подле самого Пьера. Возчик в лаптях, запыхавшись, подбежал к своей телеге, подсунул камень под задние нешиненые колеса и стал оправлять шлею на своей ставшей лошаденке.