Альзира

Опера

Альзира
Alzira
Композитор	Джузеппе Верди
Автор(ы) либретто	Сальваторе Каммарано
Язык либретто	итальянский
Действий	2 с прологом
Год создания	1845
Первая постановка	1845
Место первой постановки	Сан-Карло

Альзира (итал. Alzira) — опера Джузеппе Верди в двух действиях с прологом, написанная на либретто Сальваторе Каммарано, по мотивам одноименной пьесы Вольтера.

Премьера состоялась 12 августа 1845 года, в неаполитанском театре Сан-Карло. Отзывы об опере различались, и после премьеры в том же составе прошло лишь четыре представления.

История создания

Завершив работу над «Жанной д`Арк», Верди приступил к «Альзире» по приглашению Винческо Флауро, импресарио театра Сан-Карло в Неаполе, написать для этого коллектива оперу; это приглашение являлось следствием успеха другой оперы Верди «Эрнани». Одним из достоинств этого предложения была возможность для Верди работать вместе с основным либреттистом Италии того времени. Сальваторе Каммарано писал для многих известных композиторов, включая Доницетти, для которого он создал «Лючию ди Ламмермур». Издатель Джованни Ричорди выступил в качестве агента, и договор был заключён на правах Верди, так что он имел возможность получить на одну треть больше, чем за «Ломбардцев».

Верди получил от Каммарано краткое изложение сюжета, предмет которого был не тот, о котором он думал. Но, как отмечает Будден, он занял пассивное положение, впечатлённый от возможности работать с таким либреттистом. В письме от 23 февраля 1845 года Верди выразил уверенность, что «трагедия Вольтера станет отличной мелодрамой», а также надежду, что либреттист «вложит в либретто подлинную страсть», а он, Верди, напишет соответствующую музыку. Вероятно, что в более ранней переписке Каммарано прислал несколько образцов стихов из либретто, так как в письме от 23 февраля Верди просит прислать ещё: «Я убедительно прошу вас прислать мне как можно скорее стихи. Мне незачем просить вас писать лаконично, вы лучше меня знаете театр». Характерное для Верди требование краткости проявилось уже на раннем этапе его карьеры.

Либретто оказалось приемлемым для Верди; он был «очень доволен» им. Однако религиозное и политическое содержимое пьесы Вольтера было сведено к минимуму, и противостояние разных вероисповеданий, цивилизаций и миров было сведено к варианту вечного треугольника. Хотя весной 1845 года здоровье Верди пошатнулось, он смог приехать на одну из июльских репетиций в Неаполе. В письме от 30 июля он выражает мнение, что опера будет хорошо принята, но также отмечает: «Если она провалится, это не сильно огорчит меня».

Постановки

Открытость постановки дала повод к положительной рецензии в неапольской Gazzetta Musicale. Однако общая реакция на оперу в Неаполе не была позитивна, ещё хуже «Альзиру» восприняли после постановки в Риме в ноябре 1845 года, отзывы о постановке в Ла Скала в 1846 году были настолько отрицательны, что из всех опер Верди такое отношение было только к провалившейся в 1840 году опере «Король на час». Опера была поставлена ещё раз на весеннем карнавале 1847 года в Ферраре, после чего покинула театральный репертуар до постановок, в основном концертных, в XX веке.

Действующие лица

Роль	Голос	Исполнитель на премьере, 12 августа 1845 года
Альваро, отец Гусмано, изначально губернатор Перу	бас	Марко Арати
Гусмано, губернатор Перу	баритон	Филипо Коллети
Овандо, испанский герцог	тенор	Чечи
Заморо, вождь инков	тенор	Гаетано Фрашини
Аталиба, вождь инков	бас	Мишель Бенедетти
Альзира, дочь Аталибы	сопрано	Евгения Тадолини
Зума, её служанка	меццо-сопрано	Мария Сальветти
Отумбо, американский воин	тенор	Франческо Росси
Испанские офицеры и солдаты, американцы обоих полов

Сюжет

Место действия: Перу

Время действия: XVI век

Пролог: Пленный

Перуанские индейцы собрались на площади, чтобы казнить пленённого ими испанского губернатора Альваро. Неожиданно появляется инка Заморо и просит их освободить узника; они выполняют его просьбу.

Заморо, которого все считали мёртвым, рассказывает, как он был взят в плен и подвергнут пыткам Гусмано, предводителем испанцев (Un Inca, eccesso orribile / «Инка… о ужас!»). Отумбо же рассказывает Заморо, что Альзира, его возлюбленная, вместе со своим отцом Аталибой, находится в плену у испанцев; Заморо призывает индейцев к восстанию: Risorto fra le tenebre / «Восстав из мёртвых…»).

Действие 1: Жизнь за жизнь

Сцена 1: Главная площадь Лимы

Альваро объявляет, что, в связи с возрастом и немощью, он решает передать губернаторские права своему сыну Гусмано, который утверждает, что его первой целью станет мир с инками и что для этого он собирается жениться на Альзире. Аталиба соглашается поддерживать нового губернатора, но предупреждает, что его дочь Альзира ещё не готова выйти замуж за Гусмано: её жених Заморо умер совсем недавно. Он, уверяя, что понимает это (Eterna la memoria / «Непрерывные воспоминания о безумной любви тяготят её…»), просит Аталибу сделать всё, чтобы убедить девушку на свадьбу (Quanto un mortal può chiedere / «Всё, о чём может попросить человек…»)

Сцена 2: Покои Аталибы во дворце губернатора

В это время Альзира спит, всё ещё мечтая о Заморо. Она рассказывает девушкам, разбудившим её, о своём тревожном сне, в котором напугал её Гусмано (Da Gusman sul fragil barca / «Я убежала от Гусмано на хрупкой лодочке»), а Заморо спас; хоть он и умер, но она всё ещё любит его (Nell’astro che più fulgido / «На той звезде, что ярче всех сияет в ночи, живёт Заморо»). Появившийся Аталиба пытается убедить дочь выйти за Гусмано, однако безуспешно, пока вдруг не входит Заморо. Сначала Альзира думает, что это призрак, но постепенно убеждается в том, что её любимый ещё жив. Они вместе поют о своей любви (Risorge ne' tuoi lumi l’astro de' giorni miei! / «В твоих глазах снова всходит звезда моей жизни!».)

Входит Гусмано и, увидев пару вместе, приказывает немедленно схватить и казнить Заморо. Затем следует секстет Nella polve genuflesso, в котором каждый из персонажей выражает свои чувства: «Альваро умоляет сына быть милосердным; Гусмано упрямится и не соглашается на помилование, Альзира […] сетует на свою судьбу и краткотечность счастья; Заморо выражает веру в её постоянство; Зума и Талиба — своё отчаяние».

Когда приходят вести о вторжении инков в Лиму, Альваро подтверждает, что Заморо спас его от верной гибели; Гусмано приказывает освободить пленника, чтобы тот отправился и сражался на стороне своих солдат («Иди на поле боя, там мы встретимся снова!»).

Действие 2: Месть дикаря

Сцена 1: Крепость в Лиме

Заморо возглавлял атаку на конквистадоров и попал в плен. Гусмано обрекает его на гибель, но, так как как Альзира умоляет его пощадить Заморо, обещает помиловать пленника при условии, что девушка выйдет замуж за нового губернатора. Нехотя она соглашается (Гусмано: Colma di gioia ho l’anima! / «Моя душа достигла вершины радости»).

Сцена 2: Пещера неподалёку от Лимы

Остатки потерпевших поражение индейцев вынуждены скрываться; они обсуждают слухи о том, что Заморо удалось бежать из плена, переодетым в форму испанского солдата. Вскоре он появляется в отчаянии (Irne lungi ancor dovrei / «Должен ли я ещё раз уходить отсюда, беглец, с грузом позора на плечах?»). Услышав от своих товарищей, что Альзира согласилась выйти замуж за Гусмано и что уже идёт подготовка к церемонии, он решает отомстить (Non di codarde lagrime / «Сейчас время не трусливых слёз, а крови!»). Он отправляется во дворец.

Сцена 3: Огромный зал во дворце губернатора

Начинается свадьба Альзиры и Гусмано, но во время церемонии испанский солдат бросается на жениха и вонзает в него нож. К удивлению Альзиры, это Заморо. Перед смертью Гусмано рассказывает ему, что Альзира согласилась выйти замуж, только чтобы уберечь любимого от смерти. Он прощает Заморо, благословляет его союз с Альзирой, получает последнее благословение от отца и умирает.

Оркестровка

«Альзира» написана для пикколо, двух флейт, двух гобоев, двух кларнетов, двух фаготов, четырёх рогов, двух труб, трёх тромбонов, цимбассо, литавр, большого барабана и тарелок, малого барабана, треугольника, закулисного барабана, арфы и струнных.

Литература

• Black, John. The Italian Romantic Libretto: A Study of Salvadore Cammarano. — Edinburgh University Press, 1984. — ISBN 9780852244630.
• Budden, Julian. The Operas of Verdi, Volume 1: From Oberto to Rigolett. — London: Cassell, 1984. — ISBN 0-304-31058-1.
• Toye, Francis. Giuseppe Verdi: His Life and Works. — New York: Knopf, 1931. — ISBN 9780844300672.

Ссылки

• [www.belcanto.ru/alzira.html Опера Верди «Альзира»]
• [libretto-oper.ru/verdi/alzira Либретто оперы]

Отрывок, характеризующий Альзира

– L'Empereur, – повторил Пьер, и лицо его вдруг привяло грустное и сконфуженное выражение. – Est ce que l'Empereur?.. [Император… Что император?..]
– L'Empereur? C'est la generosite, la clemence, la justice, l'ordre, le genie, voila l'Empereur! C'est moi, Ram ball, qui vous le dit. Tel que vous me voyez, j'etais son ennemi il y a encore huit ans. Mon pere a ete comte emigre… Mais il m'a vaincu, cet homme. Il m'a empoigne. Je n'ai pas pu resister au spectacle de grandeur et de gloire dont il couvrait la France. Quand j'ai compris ce qu'il voulait, quand j'ai vu qu'il nous faisait une litiere de lauriers, voyez vous, je me suis dit: voila un souverain, et je me suis donne a lui. Eh voila! Oh, oui, mon cher, c'est le plus grand homme des siecles passes et a venir. [Император? Это великодушие, милосердие, справедливость, порядок, гений – вот что такое император! Это я, Рамбаль, говорю вам. Таким, каким вы меня видите, я был его врагом тому назад восемь лет. Мой отец был граф и эмигрант. Но он победил меня, этот человек. Он завладел мною. Я не мог устоять перед зрелищем величия и славы, которым он покрывал Францию. Когда я понял, чего он хотел, когда я увидал, что он готовит для нас ложе лавров, я сказал себе: вот государь, и я отдался ему. И вот! О да, мой милый, это самый великий человек прошедших и будущих веков.]
– Est il a Moscou? [Что, он в Москве?] – замявшись и с преступным лицом сказал Пьер.
Француз посмотрел на преступное лицо Пьера и усмехнулся.
– Non, il fera son entree demain, [Нет, он сделает свой въезд завтра,] – сказал он и продолжал свои рассказы.
Разговор их был прерван криком нескольких голосов у ворот и приходом Мореля, который пришел объявить капитану, что приехали виртембергские гусары и хотят ставить лошадей на тот же двор, на котором стояли лошади капитана. Затруднение происходило преимущественно оттого, что гусары не понимали того, что им говорили.
Капитан велел позвать к себе старшего унтер офицера в строгим голосом спросил у него, к какому полку он принадлежит, кто их начальник и на каком основании он позволяет себе занимать квартиру, которая уже занята. На первые два вопроса немец, плохо понимавший по французски, назвал свой полк и своего начальника; но на последний вопрос он, не поняв его, вставляя ломаные французские слова в немецкую речь, отвечал, что он квартиргер полка и что ему ведено от начальника занимать все дома подряд, Пьер, знавший по немецки, перевел капитану то, что говорил немец, и ответ капитана передал по немецки виртембергскому гусару. Поняв то, что ему говорили, немец сдался и увел своих людей. Капитан вышел на крыльцо, громким голосом отдавая какие то приказания.
Когда он вернулся назад в комнату, Пьер сидел на том же месте, где он сидел прежде, опустив руки на голову. Лицо его выражало страдание. Он действительно страдал в эту минуту. Когда капитан вышел и Пьер остался один, он вдруг опомнился и сознал то положение, в котором находился. Не то, что Москва была взята, и не то, что эти счастливые победители хозяйничали в ней и покровительствовали ему, – как ни тяжело чувствовал это Пьер, не это мучило его в настоящую минуту. Его мучило сознание своей слабости. Несколько стаканов выпитого вина, разговор с этим добродушным человеком уничтожили сосредоточенно мрачное расположение духа, в котором жил Пьер эти последние дни и которое было необходимо для исполнения его намерения. Пистолет, и кинжал, и армяк были готовы, Наполеон въезжал завтра. Пьер точно так же считал полезным и достойным убить злодея; но он чувствовал, что теперь он не сделает этого. Почему? – он не знал, но предчувствовал как будто, что он не исполнит своего намерения. Он боролся против сознания своей слабости, но смутно чувствовал, что ему не одолеть ее, что прежний мрачный строй мыслей о мщенье, убийстве и самопожертвовании разлетелся, как прах, при прикосновении первого человека.
Капитан, слегка прихрамывая и насвистывая что то, вошел в комнату.
Забавлявшая прежде Пьера болтовня француза теперь показалась ему противна. И насвистываемая песенка, и походка, и жест покручиванья усов – все казалось теперь оскорбительным Пьеру.
«Я сейчас уйду, я ни слова больше не скажу с ним», – думал Пьер. Он думал это, а между тем сидел все на том же месте. Какое то странное чувство слабости приковало его к своему месту: он хотел и не мог встать и уйти.
Капитан, напротив, казался очень весел. Он прошелся два раза по комнате. Глаза его блестели, и усы слегка подергивались, как будто он улыбался сам с собой какой то забавной выдумке.
– Charmant, – сказал он вдруг, – le colonel de ces Wurtembourgeois! C'est un Allemand; mais brave garcon, s'il en fut. Mais Allemand. [Прелестно, полковник этих вюртембергцев! Он немец; но славный малый, несмотря на это. Но немец.]
Он сел против Пьера.
– A propos, vous savez donc l'allemand, vous? [Кстати, вы, стало быть, знаете по немецки?]
Пьер смотрел на него молча.
– Comment dites vous asile en allemand? [Как по немецки убежище?]
– Asile? – повторил Пьер. – Asile en allemand – Unterkunft. [Убежище? Убежище – по немецки – Unterkunft.]
– Comment dites vous? [Как вы говорите?] – недоверчиво и быстро переспросил капитан.
– Unterkunft, – повторил Пьер.
– Onterkoff, – сказал капитан и несколько секунд смеющимися глазами смотрел на Пьера. – Les Allemands sont de fieres betes. N'est ce pas, monsieur Pierre? [Экие дурни эти немцы. Не правда ли, мосье Пьер?] – заключил он.
– Eh bien, encore une bouteille de ce Bordeau Moscovite, n'est ce pas? Morel, va nous chauffer encore une pelilo bouteille. Morel! [Ну, еще бутылочку этого московского Бордо, не правда ли? Морель согреет нам еще бутылочку. Морель!] – весело крикнул капитан.
Морель подал свечи и бутылку вина. Капитан посмотрел на Пьера при освещении, и его, видимо, поразило расстроенное лицо его собеседника. Рамбаль с искренним огорчением и участием в лице подошел к Пьеру и нагнулся над ним.
– Eh bien, nous sommes tristes, [Что же это, мы грустны?] – сказал он, трогая Пьера за руку. – Vous aurai je fait de la peine? Non, vrai, avez vous quelque chose contre moi, – переспрашивал он. – Peut etre rapport a la situation? [Может, я огорчил вас? Нет, в самом деле, не имеете ли вы что нибудь против меня? Может быть, касательно положения?]
Пьер ничего не отвечал, но ласково смотрел в глаза французу. Это выражение участия было приятно ему.
– Parole d'honneur, sans parler de ce que je vous dois, j'ai de l'amitie pour vous. Puis je faire quelque chose pour vous? Disposez de moi. C'est a la vie et a la mort. C'est la main sur le c?ur que je vous le dis, [Честное слово, не говоря уже про то, чем я вам обязан, я чувствую к вам дружбу. Не могу ли я сделать для вас что нибудь? Располагайте мною. Это на жизнь и на смерть. Я говорю вам это, кладя руку на сердце,] – сказал он, ударяя себя в грудь.
– Merci, – сказал Пьер. Капитан посмотрел пристально на Пьера так же, как он смотрел, когда узнал, как убежище называлось по немецки, и лицо его вдруг просияло.
– Ah! dans ce cas je bois a notre amitie! [А, в таком случае пью за вашу дружбу!] – весело крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво меланхолической позе облокотился на стол.
– Oui, mon cher ami, voila les caprices de la fortune, – начал он. – Qui m'aurait dit que je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l'appellions jadis. Et cependant me voila a Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, – продолжал он грустным я мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, – que notre nom est l'un des plus anciens de la France. [Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его, бывало, называли. Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый… что имя наше одно из самых древних во Франции.]
И с легкой и наивной откровенностью француза капитан рассказал Пьеру историю своих предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственныеимущественные, семейные отношения. «Ma pauvre mere [„Моя бедная мать“.] играла, разумеется, важную роль в этом рассказе.
– Mais tout ca ce n'est que la mise en scene de la vie, le fond c'est l'amour? L'amour! N'est ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.