Алькатрас

АлькатрасАлькатрас

</tt>

Алькатрас англ. Alcatraz
37°49′35″ с. ш. 122°25′22″ з. д.37.8266000° с. ш. 122.4228389° з. д. / 37.8266000; -122.4228389
Акватория	Сан-Франциско
Страна	США США
Регион	Калифорния
Район	Сан-Франциско
Алькатрас
Алькатрас
Площадь	0,763 км²
Наивысшая точка	41 м
Население (2013 год)	0 чел.

Алькатрас (англ. Alcatraz [ˈælkəˌtræz]), в переводе с испанского языка это слово означает — «олуша»), также известный под названием Рок (англ. The Rock — скала) — остров в заливе Сан-Франциско. Административно относится к штату Калифорния.

Территория острова использовалась как защитный форт, позже как военная тюрьма, а затем как сверхзащищённая тюрьма для особо опасных преступников и тех, кто совершал попытки побега из предыдущих мест заключения. В настоящее время тюрьма расформирована, остров превращён в музей, куда ходит паром из Сан-Франциско от пирса номер 33.

История острова

Открытие острова и его название

В 1775 году испанец Хуан Мануэль де Аяла первым зашёл в залив Сан-Франциско. Его команда составила карту бухты и дала название Ла Исла де лос А́лькатрасес (исп. La Isla de los Alcatraces — остров олушей) одному из трёх островов, известному в настоящее время как Yerba Buena. Распространено мнение, что название могло означать «Остров пеликанов», из-за обилия этих птиц на острове. Однако, по отчетам орнитологов, колоний ни пеликанов, ни олушей, ни на острове, ни поблизости нет, зато много разных видов бакланов и других крупных водоплавающих птиц.

В 1828 году английский географ капитан Фредерик Бичи ошибочно перенёс с испанских карт название острова на соседний, в настоящее время известный как место знаменитой тюрьмы, под именем Island Alcatrazes. В 1851 году топографическая служба Береговой охраны США сократила название до Alcatraz.

История маяка

Открытие золота в Калифорнии в 1848 году привело в залив Сан-Франциско тысячи судов, тем самым создав острую потребность в маяке. Первый маяк был установлен и запущен на Алькатрасе летом 1853 года. В 1856 году на маяк установили колокол, который использовали в тумане.

В 1909 году при строительстве тюрьмы, после 56 лет использования, первый маяк Алькатраса был демонтирован. Второй маяк установили рядом с тюремным корпусом 1 декабря 1909 года. А в 1963 году маяк модифицировали и сделали автоматическим и автономным, и ему уже не понадобилось круглосуточное обслуживание.

Форт

Вследствие «золотой лихорадки» возникла необходимость в защите залива. В 1850 году по указу Президента США на острове началось строительство крепости, где было установлено более 110 дальнобойных орудий. Впоследствии форт использовался для размещения заключённых. В 1909 году армия снесла его, оставив только фундамент, а к 1912 году для заключённых было построено новое здание.

История тюрьмы

Военная тюрьма

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Расположение в середине залива с ледяной водой и сильными морскими течениями обеспечивало естественную изоляцию острова. Благодаря этому Алькатрас вскоре стал рассматриваться армией США как идеальное место для содержания военнопленных. В 1861 году на остров стали прибывать первые военнопленные Гражданской войны из различных штатов, а в 1898 году в результате Испано-американской войны количество военнопленных возросло с 26 до более чем 450 человек. В 1906 году, после землетрясения в Сан-Франциско, уничтожившего большую часть города, сотни гражданских заключённых были перемещены на остров из соображений безопасности. В 1912 году был построен большой тюремный корпус, и к 1920 году трёхэтажное сооружение было практически полностью заполнено заключёнными.

Алькатрас был первой армейской тюрьмой длительного содержания и начал завоёвывать репутацию места, отличавшегося строгостью к нарушителям, которые сталкивались с суровыми дисциплинарными мерами. Наказанием могло быть назначение на тяжёлые работы, помещение в одиночный изолятор с ограниченным рационом из хлеба и воды, и этим список не ограничивался. Средний возраст заключённых военнослужащих был 24 года, и большинство отбывало короткие сроки заключения за дезертирство или менее серьёзные нарушения. Были и те, кто отбывал длительные сроки за неподчинение командирам, физическое насилие, воровство или убийство.

Интересным элементом военного порядка было запрещение пребывания в камерах в дневное время, за исключением особых случаев принудительного заключения. Заключённые военнослужащие высокого ранга могли свободно перемещаться по территории тюрьмы, за исключением помещений охраны, располагавшихся уровнем выше.

Несмотря на суровые дисциплинарные меры, применявшиеся к преступникам, режим тюрьмы не был строгим. Многие заключённые выполняли работы по хозяйству для семей, проживавших на острове, а избранным иногда доверяли присматривать за детьми. Некоторые пользовались уязвимостью организации охраны тюрьмы для побега. Несмотря на все старания, большинству беглецов не удавалось добраться до берега и приходилось возвращаться назад, чтобы быть спасёнными из ледяной воды. Те, кто не возвращался, погибали от переохлаждения.

За десятилетия порядки тюрьмы стали ещё мягче. В конце 1920-х годов заключённым разрешили построить поле для бейсбола и даже носить собственную бейсбольную форму. Армейское командование организовало соревнования по боксу между заключёнными, проводившиеся вечерами по пятницам. Поединки были очень популярны, часто гражданские лица из Сан-Франциско приезжали на Алькатрас только для того, чтобы их посмотреть.

Из-за высоких затрат на содержание, связанных с местоположением, Министерство обороны решило закрыть эту известную тюрьму в 1934 году, и она была передана на содержание Министерству юстиции.

Федеральная тюрьма

В период Великой депрессии (конец 1920-х — середина 1930-х годов) сильно возрос уровень преступности и началась эра организованной преступности. Крупные мафиозные семьи и отдельные банды вели войну за сферы влияния, жертвами которой нередко становились мирные граждане и служители порядка. Гангстеры контролировали власть в городах, многие чиновники получали взятки и закрывали глаза на творившиеся преступления.

В ответ на преступления гангстеров правительство решило вновь открыть Алькатрас, но уже как федеральную тюрьму. Алькатрас удовлетворял основным требованиям: разместить опасных преступников далеко от общества и напугать остальных преступников, которые ещё находились на свободе. Глава Федеральных тюрем Санфорд Бейтс (англ. Sanford Bates) и генеральный прокурор Гомер Каммингс (англ. Homer Cummings) инициировали проект реконструкции тюрьмы. Для этого был приглашён Роберт Бёрдж (англ. Robert Burge), на тот момент один из лучших экспертов в области безопасности. Он и должен был перепроектировать тюрьму. При реконструкции оставили нетронутым только фундамент, а само здание было полностью перестроено.

В апреле 1934 года военная тюрьма получила новое лицо и новую направленность. До реконструкции решётки и прутья были деревянными — их заменили на стальные. В каждую камеру было проведено электричество, а все служебные туннели были замурованы, чтобы исключить возможность проникновения в них заключённых для укрытия и дальнейшего побега. По периметру тюремного корпуса выше камер были размещены специальные оружейные галереи, которые позволяли охранникам нести вахту, будучи защищёнными стальными прутьями.

Тюремная столовая, как самое уязвимое для драк и потасовок место, была оборудована ёмкостями со слезоточивым газом, которые располагались в потолке и управлялись дистанционно. Башни охраны были размещены по периметру острова в наиболее стратегически подходящих местах. Двери были оборудованы электрическими датчиками. Тюремный корпус содержал в общей сложности 600 камер и был разбит на блоки А, B, C и D, тогда как до реконструкции тюремное население никогда не превышало 300 заключённых. Блок D считался самым суровым блоком, в нём содержали самых опасных преступников. Введение новых мер безопасности, вместе с холодными водами залива Сан-Франциско, создавало надёжный барьер даже для самых неисправимых преступников.

Начальник

Новая тюрьма нуждалась и в новом начальнике. Федеральное Бюро тюрем (англ. Federal Bureau of Prisons) выбрало на эту должность Джеймса А. Джонстона (англ. James A. Johnston). Джонстон был выбран за его строгие принципы и гуманный подход к исправлению преступников для возвращения их в общество. Он был также известен благодаря реформам на благо заключённых. Джонстон не верил в скованных цепью каторжников. Он считал, что заключённых надо приобщить к работе, на которой их бы уважали и вознаграждали за их усилия. Под прозвищем «Начальник золотого правила» (англ. Golden Rule Warden) пресса хвалила Джонстона за улучшения, сделанные на калифорнийских шоссе в его дорожных лагерях. Заключённым, работающим в них, не платили денег, но за прилежный труд сокращали срок.

До Алькатраса Джонстон был директором в тюрьме Сан-Квентин, где ввёл несколько успешных образовательных программ, благоприятно подействовавших на большинство заключённых. В то же время Джонстон был сторонником строгой дисциплины. Его правила были самыми твёрдыми в исправительной системе, а наказания самыми суровыми. Джонстон не раз присутствовал при повешении в Сан-Квентине и знал, как надо обращаться с самыми неисправимыми преступниками.

Тюремная жизнь

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

К заключению в Алькатрасе не приговаривали суды, туда обычно переводили особо «отличившихся» заключённых из других тюрем. Добровольно выбрать Алькатрас для отбывания срока заключения было нельзя. Хотя для некоторых гангстеров делали исключения, в их числе Аль Капоне, Пулемётный Келли (в те годы «враг государства № 1») и другие.

Правила в Алькатрасе кардинально изменились. Теперь каждый заключённый имел только собственную камеру и минимальные привилегии на получение пищи, воды, одежды, медицинской и зубоврачебной помощи. Заключённым в Алькатрасе запрещалось иметь какие-либо личные вещи. Получение привилегий на общение с посетителями, посещения тюремной библиотеки и возможность писать письма заключённый должен был заслужить трудом и безупречным поведением. При этом к тюремным работам не допускались заключённые с плохим поведением. За малейшую провинность все привилегии снимались. Любые СМИ в Алькатрасе были запрещены, в том числе и чтение газет. Все письма, как и в любой другой тюрьме, корректировались тюремным чиновником.

У начальников федеральных тюрем было право перевести любого провинившегося заключённого в Алькатрас. Несмотря на распространённое мнение, в Алькатрасе содержались не только гангстеры и особо опасные преступники. Алькатрас наполнялся из других тюрем беглецами и бунтарями или теми, кто систематически нарушал режим содержания. Конечно, были и гангстеры, но большинство из них приговорили к смертной казни.

Тюремная жизнь начиналась с подъёма в 6:30, заключённым давали 25 минут на уборку в камере, после чего каждый заключённый должен был подойти к решётке камеры для переклички. Если все были на месте в 6:55, индивидуальные ряды камер открывались один за другим, и заключённые двигались в тюремную столовую. Им отводилось 20 минут на принятие пищи, затем их строили в шеренгу для раздачи тюремных работ. Однообразный цикл тюремной рутины был неумолим, и его не меняли в течение многих лет. Главный коридор тюремного корпуса заключённые называли «Бродвеем», а камеры на втором ярусе вдоль этого прохода были самыми желанными в тюрьме. Другие камеры располагались внизу, были холодными, и мимо них часто проходил персонал и заключённые.

В ранние годы работы Алькатраса начальник Джонстон поддерживал «политику тишины» — заключённых заставляли воздерживаться от каких бы то ни было звуков на длинные промежутки времени, которую многие заключённые считали самым невыносимым наказанием. Было много жалоб с требованием её отмены. Ходили слухи, что несколько заключённых сошли с ума из-за этого правила. Позже политика тишины была упразднена, и это — одно из немногих изменений правил на Алькатрасе.

В восточном крыле находились одиночные камеры изоляторов. В них не было даже полноценного туалета: просто дыра, сливом которой управлял охранник. В изолятор помещали без верхней одежды и на скудный паёк. В двери камеры имелась закрывающаяся узкая щель для передачи пищи, которая всегда была закрыта, оставляя заключённого в полной темноте. Обычно в изолятор помещали на 1—2 дня. В камере было холодно, а матрац выдавали только на ночь. Это считалось самым строгим наказанием за серьёзные нарушения и плохое поведение, и этого наказания боялись все заключённые.

Закрытие тюрьмы

21 марта 1963 года тюрьму на Алькатрасе закрыли. Согласно официальной версии, это было сделано из-за слишком больших расходов на содержание заключённых на острове. Тюрьма требовала ремонта на сумму около 3—5 миллионов долларов. Кроме того, содержание заключённых на острове было слишком дорого по сравнению с материковой тюрьмой, так как всё регулярно приходилось завозить с материка.

После закрытия обсуждалось множество способов дальнейшего использования острова — например, предлагалось разместить там монумент ООН. В 1969 году группа индейцев от различных племён переселилась на остров, фактически захватив его. Сделано это было благодаря федеральному закону о свободном переселении индейцев 1934 года. Во время проживания на острове индейцы жгли в зданиях большие костры, разрисовывали стены. Из-за костров получили сильные повреждения дом отдыха охраны, четверть казарм береговой охраны и дом начальника тюрьмы, также существенные повреждения получили многие квартиры в жилых домах на острове. Однако индейцы на острове долго не задержались, и в июне 1971 года по решению правительства США они были изгнаны с Алькатраса. Надписи на стенах можно увидеть и сейчас. В 1971 году остров сделали частью Национальной зоны отдыха «Золотые ворота». В 1973 году остров открыли для туристов, и теперь его ежегодно посещают около миллиона посетителей.

Побеги из Алькатраса

За 29 лет эксплуатации тюрьмы, предположительно, не было совершено ни одного успешного побега, однако так как пятерых заключённых, пытавшихся сбежать, найти не удалось (ни живыми, ни мёртвыми), утверждать наверняка это нельзя. Всего тридцать четыре заключённых организовали 14 попыток побега, двое пытались бежать дважды; семерых застрелили, двое утонули, пять пропали без вести, остальных удалось схватить и вернуть обратно за решётку. Двое заключённых пытались отплыть от острова, но были пойманы: один в 1945 году, другой в 1962 году. Наиболее отчаянная попытка побега, получившая название «Сражение за Алькатрас», была предпринята в 1946 году. В ней были убиты трое заключённых, двое охранников, а двоих заключённых позже казнили за участие в бунте.

Малоизвестные попытки побега

23 апреля 1936 — Джо Бауэрс (англ. Joe Bowers), работая у печи для сжигания отходов, неожиданно полез на забор. Охранник из западной башни сделал предупредительный выстрел. Джо его проигнорировал и следующими выстрелами был ранен. Он свалился за ограду и, пролетев 15—30 метров, скончался от полученных повреждений.

16 декабря 1937 — Теодор Коул (англ. Theodore Cole) и Ральф Роу (англ. Ralph Roe), работая в мастерской по обработке железа, изготовили инструменты, с помощью которых они выломали оконную раму, когда охранник оставил их без присмотра. Но им не повезло, в тот день был сильный туман и шторм, поэтому, по мнению многих, они погибли в суровых водах залива Сан-Франциско. Может, они и смогли доплыть, но это слишком маловероятно. По официальной версии они считаются пропавшими без вести.

23 мая 1938 — Джеймс Лимерик (англ. James Limerick), Джимми Лукас (англ. Jimmy Lucas) и Руфус Фрэнклин (англ. Rufus Franklin), работавшие в деревообрабатывающем цехе, нанесли безоружному охраннику по имени Рой Клайн (англ. Royal Cline) смертельную рану молотком по голове. После этого они поднялись на крышу и попытались обезвредить охранника, дежурившего в башне. Охранник Гарольд Стайтс (англ. Harold Stites) не растерялся и открыл по ним огонь. Лимерика смертельно ранило, и он скончался на месте. Лукаса и Фрэнклина задержали и позже осудили на пожизненное заключение за убийство Роя Клайна.

13 января 1939 — Артур Баркер по кличке «Док» (англ. Arthur «Doc» Barker), Дейл Стэмфилл (англ. Dale Stamphill), Уильям Мартин (англ. William Martin), Генри Янг (англ. Henry Young) и Руфус Маккейн (англ. Rufus McCain) находились в блоке D. Баркер заметил, что в этом блоке не хватило денег на то, чтобы заменить прутья на более прочные. Сделав самодельную ножовку, он распилил два прута и каждую ночь выбирался из камеры, опуская распиленные прутья вниз, а когда подходил охранник, залезал назад в камеру и поднимал прутья, чтобы не обнаружилось, что он готовит побег. Он поднимался на оконную решётку, раздвигал прутья специальным инструментом, сделанным из стального стержня с нарезкой, на который накручивал болт и стальную трубку, затем пролезал между ними и пилил решетку, которая была менее прочной. Ночью 13 января он выбрался из камеры и освободил своих сообщников. Все пятеро выбрались через окно и побежали к береговой линии, захватывая по пути деревянные палки и другой плавучий мусор. На берегу они раздеваются, связывают деревяшки и привязывают к ним другой плавучий мусор — проще говоря, делают плот. Когда плот был почти готов, охранник в тюремном корпусе обнаружил распиленные прутья. Охрана начала поиски беглецов и охранник на башне у западного берега обнаружил их. Охрана побежала туда, Мартин, Янг и Маккейн сдались, а Баркер побежал в воду. Охранники открыли огонь, и он был ранен пулей в районе между позвоночником и лопаткой. Стрэмфилл побежал в сторону, но был ранен в ногу и пойман. Баркер был тяжело ранен и через два дня скончался в больнице.

21 мая 1941 — Джо Кретцер (англ. Joe Cretzer), Сэм Шокли (англ. Sam Shockley), Арнольд Кайл (англ. Arnold Kyle) и Ллойд Баркдолл (англ. Lloyd Barkdoll) во время исправительных работ захватили нескольких охранников в заложники. Охранники, в том числе Пол Мэдиган (англ. Paul Madigan) (которого позже назначили третьим директором Алькатраса), сумели убедить заключённых, что им всё равно не уйти за пределы острова, и те сдались.

15 сентября 1941 — во время уборки территории Джон Бейлесс (англ. John Bayless) попытался сбежать. Он успешно добрался до воды, но далеко от острова отплыть не смог. Ледяная вода вынудила его вернуться на остров. Позже его доставили для суда в Сан-Франциско. Там Бейлесс попытался сбежать опять, уже из зала суда, и опять неудачно.

14 апреля 1943 — Джеймс Борман (англ. James Boarman), Гарольд Брест (англ. Harold Brest), Флойд Гэмильтон (англ. Floyd Hamilton) и Фред Хантер (англ. Fred Hunter) захватили двух охранников в зоне тюремных работ. Потом все четверо через окно выбрались наружу и двинулись к береговой линии. Один из захваченных охранников сумел освободиться и поднять тревогу. По тревоге охрана кинулась за беглецами, но к этому времени заключённые уже плыли от острова. Одни охранники стреляли по отплывающим заключённым, другие пытались догнать их вплавь. Хантера и Бреста догнали и схватили. Бормана подстрелили, и он утонул. Гамильтона не обнаружили и посчитали утонувшим. Но он не утонул и в течение двух дней прятался в маленьком ущелье в береговой линии и был схвачен, когда вернулся на территорию, где работали заключённые.

7 августа 1943 — Харон Уолтерс, по кличке «ворошила» (англ. Huron «Ted» Walters), исчез из тюремной прачечной. Его поймали на береговой линии ещё до того, как он успел войти в воду.

31 июля 1945 — одна из самых изобретательных попыток побега. Джон Джайлс (англ. John Giles) работал в тюремной прачечной, в которой стирали, помимо тюремных вещей, армейскую форму. Джайлсу удалось выкрасть полный комплект формы, и он, переодевшись, вышел из тюрьмы, уверенный, что уже на свободе. План его состоял в том, чтобы отправиться на обед с «сослуживцами» в Сан-Франциско, а там скрыться. Однако ему не повезло: в этот день военнослужащие обедали на острове Анджел (англ. Angel Island), а не в Сан-Франциско, как он предполагал. Кроме того, его отсутствие в тюрьме было быстро замечено. Поэтому, как только Джайлс оказался на острове Анджел, его схватили и отправили назад в Алькатрас.

23 июля 1956 — Флойд Уилсон (англ. Floyd Wilson) исчез с работ в доке. В течение нескольких часов он прятался в скалах береговой линии, но его заметила охрана, и он сдался.

29 сентября 1958 — Убирая мусор, Аарон Бэрджетт (англ. Aaron Burgett) и Клайд Джонсон (англ. Clyde Johnson) оглушили охранника и попытались уплыть. Джонсона поймали в воде, но Бэрджетт исчез. Интенсивные меры поиска ничего не дали. Спустя две недели тело Бэрджетта было найдено в заливе Сан-Франциско.

16 декабря 1962 — Джон Пол Скотт (англ. John Paul Scott) и Дарл Паркер (англ. Darl Parker) работали на кухне в подвале, который охранялся не так строго, как другие участки тюремного корпуса. Там он пилил ниткой, покрытой абразивными материалами, один из стержней оконной решётки. Потратив больше года, он перепилил решётку, и 16 декабря Скотт и Паркер вылезли через окно, добрались до берега, достали резиновые перчатки и плащи, набили плащи надутыми резиновыми перчатками и поплыли через залив. Паркера обнаружили ослабевшего на расстоянии 10 ярдов (9,1 м) от Алькатраса. А Скотт попытался добраться до берега, и у него это получилось. Но его отнесло сильным потоком приливного течения в сторону моря под мостом Золотые ворота, его обнаружили еле живым у Форт-Пойнта. Отправлен в военную больницу, там его подлечили и отправили обратно в Алькатрас.

Побег Фрэнка Морриса и братьев Энглинов

Самая известная попытка побега была совершена Фрэнком Моррисом (англ. Frank Morris) и братьями Джоном (англ. John Anglin) и Кларенсом Энглинами (англ. Clarence Anglin). Эти трое бежали из своих камер 11 июня 1962 года, разработав один из самых изощрённых планов побега.

За камерами в тюремном корпусе находился незащищённый служебный тоннель шириной около одного метра. Фрэнк Моррис с братьями Энглин по очереди выковыривали куски из повреждённого влагой бетона, чтобы добраться до служебного тоннеля. Они использовали для этой цели самодельную дрель, сделанную из металлической ложки, спаянной серебром от десятицентовой монеты с мотором, украденным из пылесоса и простой заточенной ложкой. Шум от импровизированной дрели был замаскирован игравшей в течение часа музыкой. Когда дыра в стене была готова, троица соорудила в своих постелях куклы из папье-маше, чтобы их отсутствие не было обнаружено охранниками раньше времени.

Когда всё было готово, беглецы пролезли через дыру и заложили её изнутри кирпичами. Дальше, разогнув прутья, защищающие вентилятор решётки, они пролезли на крышу и спустились к воде по водосточной трубе. Там, на плоту, заранее изготовленном из резиновых плащей и надутом с помощью концертины (маленькой гармоники), они отплыли от берега в 10 часов вечера.

Однако, вероятнее всего, беглецы не доплыли до берега, сгинув где-то в холодных водах залива. Официально они считаются без вести пропавшими. По неофициальной версии, они могли добраться до берега и скрыться. Официальному расследованию ФБР помогал другой заключённый, Аллен Вест, который также подготавливал побег, но из-за оплошности в последний день сбежать так и не удалось.

Однако делать вывод, что они утонули, нельзя. Все-таки для Морриса такой конец кажется слишком простым. Он не был дураком, большую часть жизни сидел в тюрьме и совершил 11 попыток побега, не считая этой, к тому же его коэффициент интеллекта равнялся 133 баллам. Он был мастером побега и точно знал об опасностях залива. И у него были месяцы на наблюдение за течением с прогулочного двора и планирование маршрута. Сам побег был очень умно спланирован, и они явно уделили главному препятствию на пути к свободе достаточно внимания.

В пользу версии о том, что по крайней мере кому-то из беглецов удалось достичь берега, говорит то, что братья Энглин были родом из болотистой Флориды, где лес затапливается морем во время приливов, они знали, как строить плоты, управляться с течением, и были хорошими пловцами.

Тот факт, что тела не были найдены, позволяет думать, что заключённые достигли материка. Однако в частности, в ночь побега примерно в то же время человек по имени Сеймур Уэбб бросился с моста Золотые ворота, и его тело не было обнаружено.

В пользу официальной версии говорят следующие факты. Температура воды в заливе была около 10 градусов, примерно через 20 минут холод начинал действовать на организм. Температура воды в душевых Алькатраса была умеренно горячей, чтобы тела заключённых не привыкали к холодной воде. К тому же спустя два дня недалеко от Острова Ангела был найден водонепроницаемый пакет, в котором были телефонная книга, деньги и семейные фотографии, принадлежавшие одному из братьев Энглин. Помимо этого был обнаружен самодельный спасательный жилет с заметными следами зубов у клапана, что дало возможность думать, что зажим не был герметичным, и пловцу труднее было держаться на поверхности воды. 7 июля 1962 года норвежский грузовой корабль SS Norefjell отходил от пирса 38, с корабля заметили тело, плавающее в двадцати милях к северо-западу от моста Золотые Ворота. Человек был одет в брюки из голубой джинсовой ткани, похожие на форму заключенного. Согласно данным ФБР в это время не было других лиц, пропавших без вести или утонувших, которые были бы одеты в подобную одежду.

В 2003 году Джейми Хайнеман (англ. Jamie Hyneman) и Адам Севидж (англ. Adam Savage), соавторы выходящего в Сан-Франциско телесериала «Разрушители легенд» канала «Дискавери» (англ. Discovery Channel), попытались разобраться, было ли возможно, чтобы беглецы выжили. Используя для постройки плота такие же материалы, что и в 1962 году, они построили плот из 30 резиновых плащей и сделали из фанеры вёсла (предположительно тем же материалом воспользовались и реальные беглецы). Разрушители легенд логично предположили, что раз у беглецов хватило ума спланировать такой побег, то скорее всего у них хватило ума воспользоваться течением как помощником при побеге, а значит плыли они не на остров Ангела, как считает полиция и о котором они, вероятно для введения в заблуждение, говорили четвёртому участнику побега, а к северной стороне мыса Марин или «Золотые ворота» Сан-Франциско. Хайнеман и Севидж дождались схожих погодных условий и направления течения, характерного для того времени года, когда бежали заключённые.

В роли третьего заключённого был ещё один член съёмочной группы Уил Эббот (англ. Will Abbott). Они начали грести по течению к мысу Марин (англ. Marin), что около северной башни моста Золотые Ворота. Заплыв занял не более 40 минут, и Хайнеман и Севидж пришли к выводу, что, возможно, беглецам удалось добраться до суши и спастись.

По словам историка Алькатраса Франка Хинея (англ. Frank Heaney), говорившего с родственниками братьев Энглин, они утверждают, что получали открытку из Южной Америки, подписанную обоими братьями, но о Фрэнке Моррисе они никогда не слышали ни слова. Несмотря на эти данные, фактическая судьба заключённых остаётся неизвестной, а награда за поимку в 1 000 000 $, предложенная в 1993 году компанией Red & White Fleet, оператором паромных перевозок на Алькатрас, до сих пор остаётся невостребованной.

В 1979 году по этому побегу был снят фильм «Побег из Алькатраса». Роль Фрэнка Морриса исполнил Клинт Иствуд.

Малоизвестный факт заключается в том, что беглецов могло быть больше. Джун Стивенс (англ. June Stephens) был посвящён в план ещё в декабре 1961 года. Он занимал камеру на третьем ярусе над камерами Морриса и братьев Энглин. В результате проведенного после побега осмотра всей тюрьмы также были обнаружены отверстия вокруг вентиляционной решетки в камере Роберта Уильямса (англ. Robert L. Williams). Уильямс, отбывающий пожизненный срок за убийство, отрицал своё участие в побеге, Стивенс признал, что также планировал побег, но Моррис попросил его отказаться от него, во-первых, потому, что падение куска бетона с высоты могло вызвать подозрение, во-вторых, вылезать в коридор на такой высоте очень сложно. Хотя считается, что Стивенс не принимал участия в подготовке побега в последние пять месяцев, тем не менее он довольно подробно описал, как заключённые планировали и осуществляли побег. К тому же он заявил, что Уильямс играл важную роль в подготовке побега, они с Моррисом были близкими друзьями и вместе работали в мастерской по производству перчаток. Позже Стивенс за попытку побега был направлен в изолятор. Умер в ноябре 1995 года. Уильямс умер в мае 2006 года.

Сражение за Алькатрас

«Сражением за Алькатрас» была названа неудачная попытка побега, которая была предпринята со 2 по 4 мая 1946 года, в результате которой были убиты два охранника (один скончался от тяжёлых ранений позже) и трое заключённых, а 14 охранников и один заключённый получили ранения.

Бернард Кой (англ. Bernard Coy), грабитель банка, отбывавший двадцатилетнее заключение, нашёл слабое место в решётке, защищавшей западный склад с оружием. Приблизительно в 2 часа дня 2 мая он (после того как долго сидел на диете) разделся, намазался жиром и залез по решётке ниже склада с оружием. Используя самодельное устройство, сделанное им в мастерской, он немного разогнул прутья решётки и протиснулся между ними, перехитрив дежуривших охранников. Добравшись до цели, он вооружился винтовкой Спрингфилд и стал скидывать сообщникам автоматическое оружие, ключи, дубинки и газовые гранаты. Вооружившиеся заключённые захватили девятерых охранников и заперли их в камере.

Целью заключённых был захват катера, который должен был прибыть в тюрьму с материка. Они планировали, прикрывшись захваченными охранниками, попытаться захватить катер, а на нём добраться до Сан-Франциско. Но для этого им нужно было попасть за пределы тюремного корпуса, и тут заключённые поняли, что у них нет ключа от двери, ведущей во двор. Бернард Кой и его сообщник Джозеф Кретцер (англ. Joseph Cretzer) начали требовать у захваченных охранников нужный им ключ, и когда поняли, что его им не получить, Кретцер начал стрелять по охранникам в камере. А ключ по счастливой случайности не положил на место один из захваченных охранников, Билл Миллер (англ. Bill Miller). Позже заключённые нашли у него ключ, но из-за подбора всех подряд ключей к двери, ведущей во двор, у неё сработал блокирующий механизм, и заключённые оказались в ловушке.

Стрельба не осталась незамеченной, была включена сирена и вызвана подмога. Вскоре прибыли на помощь морские пехотинцы, береговая охрана, а позже и агенты ФБР. Было решено пойти на штурм, охрана открыла огонь по бунтующим заключённым, и штурмовая команда попыталась войти в тюрьму. Один боец из штурмовой команды был смертельно ранен, вероятно, пулей своего напарника. Морские пехотинцы начали закидывать гранаты со слезоточивым газом в тюремный корпус D. Роберт Страуд, «Птицелов из Алькатраса», взял на себя героическую роль: под оружейным огнём закрыть стальные двери, чтобы защитить заключённых. Заключённые, поняв, что всё кончено, вернулись в свои камеры.

В 9:45 утра 4 мая охрана взяла тюрьму штурмом. Они обнаружили тела Кретцера, Коя и Марвина Хаббарда (англ. Marvin Hubbard). Заключённых Мирана Томпсона и Сэма Шокли позже, в 1948 году, за их участие в бунте казнили в газовой камере Сан-Квентина. Девятнадцатилетний Кларенс Карнес (англ. Clarence Carnes) за активное участие в бунте вместо смертной казни получил второй пожизненный срок.

Известные заключённые

Роберт Страуд (англ. Robert Stroud), который больше известен как «Птицелов», попал в Алькатрас в 1942. Он провёл 17 лет на «Скале», из них шесть в камере блока D и одиннадцать лет в тюремной больнице, так как был признан психически нездоровым. Когда птицелова охватывал гнев и он не мог успокоиться в госпитале, его сажали в ванну со льдом: это считалось самым эффективным средством для душевнобольных. Когда Страудта перевели в Алькатрас, ему запретили разводить птиц, это было для него большой потерей и наблюдать за ними он мог разве что из окна. Именно это и считают причиной его психических срывов и его смерти в 1963 году.

Когда Аль Капоне (англ. Al Capone) попал в Алькатрас в 1934 году, ему заявили, что он не получит никаких снисхождений или привилегий. Он часто конфликтовал с другими заключёнными и однажды даже получил ножевое ранение в тюремной парикмахерской.

Джордж «Пулемёт» (англ. George Machine Gun), попал в Алькатрас 4 сентября 1934 года из-за похищения нефтяного магната. Начальник Джонстон считал его образцовым заключённым, потому как несмотря на грозную кличку он отличался примерным поведением и работал в тюремной прачечной, пока не умер от сердечного приступа в свой день рождения в 1954 году.

См. также

• Скала (фильм)

Ссылки

• [geonames.usgs.gov/pls/gnispublic/f?p=gnispq:3:::NO::P3_FID:218080 Информационная система географических названий США: Alcatraz Island]
• [www.nps.gov/alcatraz/ Официальный сайт Алькатраса]  (англ.)
• [www.bop.gov/about/history/alcatraz.jsp Краткая история Алькатраса на сайте Федерального управления тюрьмами]  (англ.)
• [www.militarymuseum.org/Alcatraz.html California State Military Museum — Post at Alcatraz Island]  (англ.)
• [www.alcatrazhistory.com/ AlcatrazHistory.com]  (англ.)
• [daypic.ru/about-all/170418 Алькатрас — самая известная тюрьма в мире. Фоторепортаж]

Отрывок, характеризующий Алькатрас

Все дворяне, те самые, которых каждый день видал Пьер то в клубе, то в их домах, – все были в мундирах, кто в екатерининских, кто в павловских, кто в новых александровских, кто в общем дворянском, и этот общий характер мундира придавал что то странное и фантастическое этим старым и молодым, самым разнообразным и знакомым лицам. Особенно поразительны были старики, подслеповатые, беззубые, плешивые, оплывшие желтым жиром или сморщенные, худые. Они большей частью сидели на местах и молчали, и ежели ходили и говорили, то пристроивались к кому нибудь помоложе. Так же как на лицах толпы, которую на площади видел Петя, на всех этих лицах была поразительна черта противоположности: общего ожидания чего то торжественного и обыкновенного, вчерашнего – бостонной партии, Петрушки повара, здоровья Зинаиды Дмитриевны и т. п.
Пьер, с раннего утра стянутый в неловком, сделавшемся ему узким дворянском мундире, был в залах. Он был в волнении: необыкновенное собрание не только дворянства, но и купечества – сословий, etats generaux – вызвало в нем целый ряд давно оставленных, но глубоко врезавшихся в его душе мыслей о Contrat social [Общественный договор] и французской революции. Замеченные им в воззвании слова, что государь прибудет в столицу для совещания с своим народом, утверждали его в этом взгляде. И он, полагая, что в этом смысле приближается что то важное, то, чего он ждал давно, ходил, присматривался, прислушивался к говору, но нигде не находил выражения тех мыслей, которые занимали его.
Был прочтен манифест государя, вызвавший восторг, и потом все разбрелись, разговаривая. Кроме обычных интересов, Пьер слышал толки о том, где стоять предводителям в то время, как войдет государь, когда дать бал государю, разделиться ли по уездам или всей губернией… и т. д.; но как скоро дело касалось войны и того, для чего было собрано дворянство, толки были нерешительны и неопределенны. Все больше желали слушать, чем говорить.
Один мужчина средних лет, мужественный, красивый, в отставном морском мундире, говорил в одной из зал, и около него столпились. Пьер подошел к образовавшемуся кружку около говоруна и стал прислушиваться. Граф Илья Андреич в своем екатерининском, воеводском кафтане, ходивший с приятной улыбкой между толпой, со всеми знакомый, подошел тоже к этой группе и стал слушать с своей доброй улыбкой, как он всегда слушал, в знак согласия с говорившим одобрительно кивая головой. Отставной моряк говорил очень смело; это видно было по выражению лиц, его слушавших, и по тому, что известные Пьеру за самых покорных и тихих людей неодобрительно отходили от него или противоречили. Пьер протолкался в середину кружка, прислушался и убедился, что говоривший действительно был либерал, но совсем в другом смысле, чем думал Пьер. Моряк говорил тем особенно звучным, певучим, дворянским баритоном, с приятным грассированием и сокращением согласных, тем голосом, которым покрикивают: «Чеаек, трубку!», и тому подобное. Он говорил с привычкой разгула и власти в голосе.
– Что ж, что смоляне предложили ополченцев госуаю. Разве нам смоляне указ? Ежели буародное дворянство Московской губернии найдет нужным, оно может выказать свою преданность государю импературу другими средствами. Разве мы забыли ополченье в седьмом году! Только что нажились кутейники да воры грабители…
Граф Илья Андреич, сладко улыбаясь, одобрительно кивал головой.
– И что же, разве наши ополченцы составили пользу для государства? Никакой! только разорили наши хозяйства. Лучше еще набор… а то вернется к вам ни солдат, ни мужик, и только один разврат. Дворяне не жалеют своего живота, мы сами поголовно пойдем, возьмем еще рекрут, и всем нам только клич кликни гусай (он так выговаривал государь), мы все умрем за него, – прибавил оратор одушевляясь.
Илья Андреич проглатывал слюни от удовольствия и толкал Пьера, но Пьеру захотелось также говорить. Он выдвинулся вперед, чувствуя себя одушевленным, сам не зная еще чем и сам не зная еще, что он скажет. Он только что открыл рот, чтобы говорить, как один сенатор, совершенно без зубов, с умным и сердитым лицом, стоявший близко от оратора, перебил Пьера. С видимой привычкой вести прения и держать вопросы, он заговорил тихо, но слышно:
– Я полагаю, милостивый государь, – шамкая беззубым ртом, сказал сенатор, – что мы призваны сюда не для того, чтобы обсуждать, что удобнее для государства в настоящую минуту – набор или ополчение. Мы призваны для того, чтобы отвечать на то воззвание, которым нас удостоил государь император. А судить о том, что удобнее – набор или ополчение, мы предоставим судить высшей власти…
Пьер вдруг нашел исход своему одушевлению. Он ожесточился против сенатора, вносящего эту правильность и узкость воззрений в предстоящие занятия дворянства. Пьер выступил вперед и остановил его. Он сам не знал, что он будет говорить, но начал оживленно, изредка прорываясь французскими словами и книжно выражаясь по русски.
– Извините меня, ваше превосходительство, – начал он (Пьер был хорошо знаком с этим сенатором, но считал здесь необходимым обращаться к нему официально), – хотя я не согласен с господином… (Пьер запнулся. Ему хотелось сказать mon tres honorable preopinant), [мой многоуважаемый оппонент,] – с господином… que je n'ai pas L'honneur de connaitre; [которого я не имею чести знать] но я полагаю, что сословие дворянства, кроме выражения своего сочувствия и восторга, призвано также для того, чтобы и обсудить те меры, которыми мы можем помочь отечеству. Я полагаю, – говорил он, воодушевляясь, – что государь был бы сам недоволен, ежели бы он нашел в нас только владельцев мужиков, которых мы отдаем ему, и… chair a canon [мясо для пушек], которую мы из себя делаем, но не нашел бы в нас со… со… совета.
Многие поотошли от кружка, заметив презрительную улыбку сенатора и то, что Пьер говорит вольно; только Илья Андреич был доволен речью Пьера, как он был доволен речью моряка, сенатора и вообще всегда тою речью, которую он последнею слышал.
– Я полагаю, что прежде чем обсуждать эти вопросы, – продолжал Пьер, – мы должны спросить у государя, почтительнейше просить его величество коммюникировать нам, сколько у нас войска, в каком положении находятся наши войска и армии, и тогда…
Но Пьер не успел договорить этих слов, как с трех сторон вдруг напали на него. Сильнее всех напал на него давно знакомый ему, всегда хорошо расположенный к нему игрок в бостон, Степан Степанович Апраксин. Степан Степанович был в мундире, и, от мундира ли, или от других причин, Пьер увидал перед собой совсем другого человека. Степан Степанович, с вдруг проявившейся старческой злобой на лице, закричал на Пьера:
– Во первых, доложу вам, что мы не имеем права спрашивать об этом государя, а во вторых, ежели было бы такое право у российского дворянства, то государь не может нам ответить. Войска движутся сообразно с движениями неприятеля – войска убывают и прибывают…
Другой голос человека, среднего роста, лет сорока, которого Пьер в прежние времена видал у цыган и знал за нехорошего игрока в карты и который, тоже измененный в мундире, придвинулся к Пьеру, перебил Апраксина.
– Да и не время рассуждать, – говорил голос этого дворянина, – а нужно действовать: война в России. Враг наш идет, чтобы погубить Россию, чтобы поругать могилы наших отцов, чтоб увезти жен, детей. – Дворянин ударил себя в грудь. – Мы все встанем, все поголовно пойдем, все за царя батюшку! – кричал он, выкатывая кровью налившиеся глаза. Несколько одобряющих голосов послышалось из толпы. – Мы русские и не пожалеем крови своей для защиты веры, престола и отечества. А бредни надо оставить, ежели мы сыны отечества. Мы покажем Европе, как Россия восстает за Россию, – кричал дворянин.
Пьер хотел возражать, но не мог сказать ни слова. Он чувствовал, что звук его слов, независимо от того, какую они заключали мысль, был менее слышен, чем звук слов оживленного дворянина.
Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.
Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.
– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.
– Я сказал только, что нам удобнее было бы делать пожертвования, когда мы будем знать, в чем нужда, – стараясь перекричать другие голоса, проговорил он.
Один ближайший старичок оглянулся на него, но тотчас был отвлечен криком, начавшимся на другой стороне стола.
– Да, Москва будет сдана! Она будет искупительницей! – кричал один.
– Он враг человечества! – кричал другой. – Позвольте мне говорить… Господа, вы меня давите…


В это время быстрыми шагами перед расступившейся толпой дворян, в генеральском мундире, с лентой через плечо, с своим высунутым подбородком и быстрыми глазами, вошел граф Растопчин.
– Государь император сейчас будет, – сказал Растопчин, – я только что оттуда. Я полагаю, что в том положении, в котором мы находимся, судить много нечего. Государь удостоил собрать нас и купечество, – сказал граф Растопчин. – Оттуда польются миллионы (он указал на залу купцов), а наше дело выставить ополчение и не щадить себя… Это меньшее, что мы можем сделать!
Начались совещания между одними вельможами, сидевшими за столом. Все совещание прошло больше чем тихо. Оно даже казалось грустно, когда, после всего прежнего шума, поодиночке были слышны старые голоса, говорившие один: «согласен», другой для разнообразия: «и я того же мнения», и т. д.
Было велено секретарю писать постановление московского дворянства о том, что москвичи, подобно смолянам, жертвуют по десять человек с тысячи и полное обмундирование. Господа заседавшие встали, как бы облегченные, загремели стульями и пошли по зале разминать ноги, забирая кое кого под руку и разговаривая.
– Государь! Государь! – вдруг разнеслось по залам, и вся толпа бросилась к выходу.
По широкому ходу, между стеной дворян, государь прошел в залу. На всех лицах выражалось почтительное и испуганное любопытство. Пьер стоял довольно далеко и не мог вполне расслышать речи государя. Он понял только, по тому, что он слышал, что государь говорил об опасности, в которой находилось государство, и о надеждах, которые он возлагал на московское дворянство. Государю отвечал другой голос, сообщавший о только что состоявшемся постановлении дворянства.
– Господа! – сказал дрогнувший голос государя; толпа зашелестила и опять затихла, и Пьер ясно услыхал столь приятно человеческий и тронутый голос государя, который говорил: – Никогда я не сомневался в усердии русского дворянства. Но в этот день оно превзошло мои ожидания. Благодарю вас от лица отечества. Господа, будем действовать – время всего дороже…
Государь замолчал, толпа стала тесниться вокруг него, и со всех сторон слышались восторженные восклицания.
– Да, всего дороже… царское слово, – рыдая, говорил сзади голос Ильи Андреича, ничего не слышавшего, но все понимавшего по своему.
Из залы дворянства государь прошел в залу купечества. Он пробыл там около десяти минут. Пьер в числе других увидал государя, выходящего из залы купечества со слезами умиления на глазах. Как потом узнали, государь только что начал речь купцам, как слезы брызнули из его глаз, и он дрожащим голосом договорил ее. Когда Пьер увидал государя, он выходил, сопутствуемый двумя купцами. Один был знаком Пьеру, толстый откупщик, другой – голова, с худым, узкобородым, желтым лицом. Оба они плакали. У худого стояли слезы, но толстый откупщик рыдал, как ребенок, и все твердил:
– И жизнь и имущество возьми, ваше величество!
Пьер не чувствовал в эту минуту уже ничего, кроме желания показать, что все ему нипочем и что он всем готов жертвовать. Как упрек ему представлялась его речь с конституционным направлением; он искал случая загладить это. Узнав, что граф Мамонов жертвует полк, Безухов тут же объявил графу Растопчину, что он отдает тысячу человек и их содержание.
Старик Ростов без слез не мог рассказать жене того, что было, и тут же согласился на просьбу Пети и сам поехал записывать его.
На другой день государь уехал. Все собранные дворяне сняли мундиры, опять разместились по домам и клубам и, покряхтывая, отдавали приказания управляющим об ополчении, и удивлялись тому, что они наделали.



Наполеон начал войну с Россией потому, что он не мог не приехать в Дрезден, не мог не отуманиться почестями, не мог не надеть польского мундира, не поддаться предприимчивому впечатлению июньского утра, не мог воздержаться от вспышки гнева в присутствии Куракина и потом Балашева.
Александр отказывался от всех переговоров потому, что он лично чувствовал себя оскорбленным. Барклай де Толли старался наилучшим образом управлять армией для того, чтобы исполнить свой долг и заслужить славу великого полководца. Ростов поскакал в атаку на французов потому, что он не мог удержаться от желания проскакаться по ровному полю. И так точно, вследствие своих личных свойств, привычек, условий и целей, действовали все те неперечислимые лица, участники этой войны. Они боялись, тщеславились, радовались, негодовали, рассуждали, полагая, что они знают то, что они делают, и что делают для себя, а все были непроизвольными орудиями истории и производили скрытую от них, но понятную для нас работу. Такова неизменная судьба всех практических деятелей, и тем не свободнее, чем выше они стоят в людской иерархии.
Теперь деятели 1812 го года давно сошли с своих мест, их личные интересы исчезли бесследно, и одни исторические результаты того времени перед нами.
Но допустим, что должны были люди Европы, под предводительством Наполеона, зайти в глубь России и там погибнуть, и вся противуречащая сама себе, бессмысленная, жестокая деятельность людей – участников этой войны, становится для нас понятною.
Провидение заставляло всех этих людей, стремясь к достижению своих личных целей, содействовать исполнению одного огромного результата, о котором ни один человек (ни Наполеон, ни Александр, ни еще менее кто либо из участников войны) не имел ни малейшего чаяния.
Теперь нам ясно, что было в 1812 м году причиной погибели французской армии. Никто не станет спорить, что причиной погибели французских войск Наполеона было, с одной стороны, вступление их в позднее время без приготовления к зимнему походу в глубь России, а с другой стороны, характер, который приняла война от сожжения русских городов и возбуждения ненависти к врагу в русском народе. Но тогда не только никто не предвидел того (что теперь кажется очевидным), что только этим путем могла погибнуть восьмисоттысячная, лучшая в мире и предводимая лучшим полководцем армия в столкновении с вдвое слабейшей, неопытной и предводимой неопытными полководцами – русской армией; не только никто не предвидел этого, но все усилия со стороны русских были постоянно устремляемы на то, чтобы помешать тому, что одно могло спасти Россию, и со стороны французов, несмотря на опытность и так называемый военный гений Наполеона, были устремлены все усилия к тому, чтобы растянуться в конце лета до Москвы, то есть сделать то самое, что должно было погубить их.
В исторических сочинениях о 1812 м годе авторы французы очень любят говорить о том, как Наполеон чувствовал опасность растяжения своей линии, как он искал сражения, как маршалы его советовали ему остановиться в Смоленске, и приводить другие подобные доводы, доказывающие, что тогда уже будто понята была опасность кампании; а авторы русские еще более любят говорить о том, как с начала кампании существовал план скифской войны заманивания Наполеона в глубь России, и приписывают этот план кто Пфулю, кто какому то французу, кто Толю, кто самому императору Александру, указывая на записки, проекты и письма, в которых действительно находятся намеки на этот образ действий. Но все эти намеки на предвидение того, что случилось, как со стороны французов так и со стороны русских выставляются теперь только потому, что событие оправдало их. Ежели бы событие не совершилось, то намеки эти были бы забыты, как забыты теперь тысячи и миллионы противоположных намеков и предположений, бывших в ходу тогда, но оказавшихся несправедливыми и потому забытых. Об исходе каждого совершающегося события всегда бывает так много предположений, что, чем бы оно ни кончилось, всегда найдутся люди, которые скажут: «Я тогда еще сказал, что это так будет», забывая совсем, что в числе бесчисленных предположений были делаемы и совершенно противоположные.
Предположения о сознании Наполеоном опасности растяжения линии и со стороны русских – о завлечении неприятеля в глубь России – принадлежат, очевидно, к этому разряду, и историки только с большой натяжкой могут приписывать такие соображения Наполеону и его маршалам и такие планы русским военачальникам. Все факты совершенно противоречат таким предположениям. Не только во все время войны со стороны русских не было желания заманить французов в глубь России, но все было делаемо для того, чтобы остановить их с первого вступления их в Россию, и не только Наполеон не боялся растяжения своей линии, но он радовался, как торжеству, каждому своему шагу вперед и очень лениво, не так, как в прежние свои кампании, искал сражения.
При самом начале кампании армии наши разрезаны, и единственная цель, к которой мы стремимся, состоит в том, чтобы соединить их, хотя для того, чтобы отступать и завлекать неприятеля в глубь страны, в соединении армий не представляется выгод. Император находится при армии для воодушевления ее в отстаивании каждого шага русской земли, а не для отступления. Устроивается громадный Дрисский лагерь по плану Пфуля и не предполагается отступать далее. Государь делает упреки главнокомандующим за каждый шаг отступления. Не только сожжение Москвы, но допущение неприятеля до Смоленска не может даже представиться воображению императора, и когда армии соединяются, то государь негодует за то, что Смоленск взят и сожжен и не дано пред стенами его генерального сражения.
Так думает государь, но русские военачальники и все русские люди еще более негодуют при мысли о том, что наши отступают в глубь страны.
Наполеон, разрезав армии, движется в глубь страны и упускает несколько случаев сражения. В августе месяце он в Смоленске и думает только о том, как бы ему идти дальше, хотя, как мы теперь видим, это движение вперед для него очевидно пагубно.
Факты говорят очевидно, что ни Наполеон не предвидел опасности в движении на Москву, ни Александр и русские военачальники не думали тогда о заманивании Наполеона, а думали о противном. Завлечение Наполеона в глубь страны произошло не по чьему нибудь плану (никто и не верил в возможность этого), а произошло от сложнейшей игры интриг, целей, желаний людей – участников войны, не угадывавших того, что должно быть, и того, что было единственным спасением России. Все происходит нечаянно. Армии разрезаны при начале кампании. Мы стараемся соединить их с очевидной целью дать сражение и удержать наступление неприятеля, но и этом стремлении к соединению, избегая сражений с сильнейшим неприятелем и невольно отходя под острым углом, мы заводим французов до Смоленска. Но мало того сказать, что мы отходим под острым углом потому, что французы двигаются между обеими армиями, – угол этот делается еще острее, и мы еще дальше уходим потому, что Барклай де Толли, непопулярный немец, ненавистен Багратиону (имеющему стать под его начальство), и Багратион, командуя 2 й армией, старается как можно дольше не присоединяться к Барклаю, чтобы не стать под его команду. Багратион долго не присоединяется (хотя в этом главная цель всех начальствующих лиц) потому, что ему кажется, что он на этом марше ставит в опасность свою армию и что выгоднее всего для него отступить левее и южнее, беспокоя с фланга и тыла неприятеля и комплектуя свою армию в Украине. А кажется, и придумано это им потому, что ему не хочется подчиняться ненавистному и младшему чином немцу Барклаю.
Император находится при армии, чтобы воодушевлять ее, а присутствие его и незнание на что решиться, и огромное количество советников и планов уничтожают энергию действий 1 й армии, и армия отступает.
В Дрисском лагере предположено остановиться; но неожиданно Паулучи, метящий в главнокомандующие, своей энергией действует на Александра, и весь план Пфуля бросается, и все дело поручается Барклаю, Но так как Барклай не внушает доверия, власть его ограничивают.
Армии раздроблены, нет единства начальства, Барклай не популярен; но из этой путаницы, раздробления и непопулярности немца главнокомандующего, с одной стороны, вытекает нерешительность и избежание сражения (от которого нельзя бы было удержаться, ежели бы армии были вместе и не Барклай был бы начальником), с другой стороны, – все большее и большее негодование против немцев и возбуждение патриотического духа.
Наконец государь уезжает из армии, и как единственный и удобнейший предлог для его отъезда избирается мысль, что ему надо воодушевить народ в столицах для возбуждения народной войны. И эта поездка государя и Москву утрояет силы русского войска.
Государь отъезжает из армии для того, чтобы не стеснять единство власти главнокомандующего, и надеется, что будут приняты более решительные меры; но положение начальства армий еще более путается и ослабевает. Бенигсен, великий князь и рой генерал адъютантов остаются при армии с тем, чтобы следить за действиями главнокомандующего и возбуждать его к энергии, и Барклай, еще менее чувствуя себя свободным под глазами всех этих глаз государевых, делается еще осторожнее для решительных действий и избегает сражений.
Барклай стоит за осторожность. Цесаревич намекает на измену и требует генерального сражения. Любомирский, Браницкий, Влоцкий и тому подобные так раздувают весь этот шум, что Барклай, под предлогом доставления бумаг государю, отсылает поляков генерал адъютантов в Петербург и входит в открытую борьбу с Бенигсеном и великим князем.
В Смоленске, наконец, как ни не желал того Багратион, соединяются армии.
Багратион в карете подъезжает к дому, занимаемому Барклаем. Барклай надевает шарф, выходит навстречу v рапортует старшему чином Багратиону. Багратион, в борьбе великодушия, несмотря на старшинство чина, подчиняется Барклаю; но, подчинившись, еще меньше соглашается с ним. Багратион лично, по приказанию государя, доносит ему. Он пишет Аракчееву: «Воля государя моего, я никак вместе с министром (Барклаем) не могу. Ради бога, пошлите меня куда нибудь хотя полком командовать, а здесь быть не могу; и вся главная квартира немцами наполнена, так что русскому жить невозможно, и толку никакого нет. Я думал, истинно служу государю и отечеству, а на поверку выходит, что я служу Барклаю. Признаюсь, не хочу». Рой Браницких, Винцингероде и тому подобных еще больше отравляет сношения главнокомандующих, и выходит еще меньше единства. Сбираются атаковать французов перед Смоленском. Посылается генерал для осмотра позиции. Генерал этот, ненавидя Барклая, едет к приятелю, корпусному командиру, и, просидев у него день, возвращается к Барклаю и осуждает по всем пунктам будущее поле сражения, которого он не видал.
Пока происходят споры и интриги о будущем поле сражения, пока мы отыскиваем французов, ошибившись в их месте нахождения, французы натыкаются на дивизию Неверовского и подходят к самым стенам Смоленска.
Надо принять неожиданное сражение в Смоленске, чтобы спасти свои сообщения. Сражение дается. Убиваются тысячи с той и с другой стороны.
Смоленск оставляется вопреки воле государя и всего народа. Но Смоленск сожжен самими жителями, обманутыми своим губернатором, и разоренные жители, показывая пример другим русским, едут в Москву, думая только о своих потерях и разжигая ненависть к врагу. Наполеон идет дальше, мы отступаем, и достигается то самое, что должно было победить Наполеона.


На другой день после отъезда сына князь Николай Андреич позвал к себе княжну Марью.
– Ну что, довольна теперь? – сказал он ей, – поссорила с сыном! Довольна? Тебе только и нужно было! Довольна?.. Мне это больно, больно. Я стар и слаб, и тебе этого хотелось. Ну радуйся, радуйся… – И после этого княжна Марья в продолжение недели не видала своего отца. Он был болен и не выходил из кабинета.
К удивлению своему, княжна Марья заметила, что за это время болезни старый князь так же не допускал к себе и m lle Bourienne. Один Тихон ходил за ним.
Через неделю князь вышел и начал опять прежнюю жизнь, с особенной деятельностью занимаясь постройками и садами и прекратив все прежние отношения с m lle Bourienne. Вид его и холодный тон с княжной Марьей как будто говорил ей: «Вот видишь, ты выдумала на меня налгала князю Андрею про отношения мои с этой француженкой и поссорила меня с ним; а ты видишь, что мне не нужны ни ты, ни француженка».
Одну половину дня княжна Марья проводила у Николушки, следя за его уроками, сама давала ему уроки русского языка и музыки, и разговаривая с Десалем; другую часть дня она проводила в своей половине с книгами, старухой няней и с божьими людьми, которые иногда с заднего крыльца приходили к ней.
О войне княжна Марья думала так, как думают о войне женщины. Она боялась за брата, который был там, ужасалась, не понимая ее, перед людской жестокостью, заставлявшей их убивать друг друга; но не понимала значения этой войны, казавшейся ей такою же, как и все прежние войны. Она не понимала значения этой войны, несмотря на то, что Десаль, ее постоянный собеседник, страстно интересовавшийся ходом войны, старался ей растолковать свои соображения, и несмотря на то, что приходившие к ней божьи люди все по своему с ужасом говорили о народных слухах про нашествие антихриста, и несмотря на то, что Жюли, теперь княгиня Друбецкая, опять вступившая с ней в переписку, писала ей из Москвы патриотические письма.
«Я вам пишу по русски, мой добрый друг, – писала Жюли, – потому что я имею ненависть ко всем французам, равно и к языку их, который я не могу слышать говорить… Мы в Москве все восторжены через энтузиазм к нашему обожаемому императору.
Бедный муж мой переносит труды и голод в жидовских корчмах; но новости, которые я имею, еще более воодушевляют меня.
Вы слышали, верно, о героическом подвиге Раевского, обнявшего двух сыновей и сказавшего: «Погибну с ними, но не поколеблемся!И действительно, хотя неприятель был вдвое сильнее нас, мы не колебнулись. Мы проводим время, как можем; но на войне, как на войне. Княжна Алина и Sophie сидят со мною целые дни, и мы, несчастные вдовы живых мужей, за корпией делаем прекрасные разговоры; только вас, мой друг, недостает… и т. д.
Преимущественно не понимала княжна Марья всего значения этой войны потому, что старый князь никогда не говорил про нее, не признавал ее и смеялся за обедом над Десалем, говорившим об этой войне. Тон князя был так спокоен и уверен, что княжна Марья, не рассуждая, верила ему.
Весь июль месяц старый князь был чрезвычайно деятелен и даже оживлен. Он заложил еще новый сад и новый корпус, строение для дворовых. Одно, что беспокоило княжну Марью, было то, что он мало спал и, изменив свою привычку спать в кабинете, каждый день менял место своих ночлегов. То он приказывал разбить свою походную кровать в галерее, то он оставался на диване или в вольтеровском кресле в гостиной и дремал не раздеваясь, между тем как не m lle Bourienne, a мальчик Петруша читал ему; то он ночевал в столовой.
Первого августа было получено второе письмо от кня зя Андрея. В первом письме, полученном вскоре после его отъезда, князь Андрей просил с покорностью прощения у своего отца за то, что он позволил себе сказать ему, и просил его возвратить ему свою милость. На это письмо старый князь отвечал ласковым письмом и после этого письма отдалил от себя француженку. Второе письмо князя Андрея, писанное из под Витебска, после того как французы заняли его, состояло из краткого описания всей кампании с планом, нарисованным в письме, и из соображений о дальнейшем ходе кампании. В письме этом князь Андрей представлял отцу неудобства его положения вблизи от театра войны, на самой линии движения войск, и советовал ехать в Москву.
За обедом в этот день на слова Десаля, говорившего о том, что, как слышно, французы уже вступили в Витебск, старый князь вспомнил о письме князя Андрея.
– Получил от князя Андрея нынче, – сказал он княжне Марье, – не читала?
– Нет, mon pere, [батюшка] – испуганно отвечала княжна. Она не могла читать письма, про получение которого она даже и не слышала.
– Он пишет про войну про эту, – сказал князь с той сделавшейся ему привычной, презрительной улыбкой, с которой он говорил всегда про настоящую войну.
– Должно быть, очень интересно, – сказал Десаль. – Князь в состоянии знать…
– Ах, очень интересно! – сказала m llе Bourienne.
– Подите принесите мне, – обратился старый князь к m llе Bourienne. – Вы знаете, на маленьком столе под пресс папье.
M lle Bourienne радостно вскочила.
– Ах нет, – нахмурившись, крикнул он. – Поди ты, Михаил Иваныч.
Михаил Иваныч встал и пошел в кабинет. Но только что он вышел, старый князь, беспокойно оглядывавшийся, бросил салфетку и пошел сам.
– Ничего то не умеют, все перепутают.
Пока он ходил, княжна Марья, Десаль, m lle Bourienne и даже Николушка молча переглядывались. Старый князь вернулся поспешным шагом, сопутствуемый Михаилом Иванычем, с письмом и планом, которые он, не давая никому читать во время обеда, положил подле себя.
Перейдя в гостиную, он передал письмо княжне Марье и, разложив пред собой план новой постройки, на который он устремил глаза, приказал ей читать вслух. Прочтя письмо, княжна Марья вопросительно взглянула на отца.
Он смотрел на план, очевидно, погруженный в свои мысли.
– Что вы об этом думаете, князь? – позволил себе Десаль обратиться с вопросом.
– Я! я!.. – как бы неприятно пробуждаясь, сказал князь, не спуская глаз с плана постройки.
– Весьма может быть, что театр войны так приблизится к нам…
– Ха ха ха! Театр войны! – сказал князь. – Я говорил и говорю, что театр войны есть Польша, и дальше Немана никогда не проникнет неприятель.
Десаль с удивлением посмотрел на князя, говорившего о Немане, когда неприятель был уже у Днепра; но княжна Марья, забывшая географическое положение Немана, думала, что то, что ее отец говорит, правда.
– При ростепели снегов потонут в болотах Польши. Они только могут не видеть, – проговорил князь, видимо, думая о кампании 1807 го года, бывшей, как казалось, так недавно. – Бенигсен должен был раньше вступить в Пруссию, дело приняло бы другой оборот…
– Но, князь, – робко сказал Десаль, – в письме говорится о Витебске…
– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…