Альмагро (Буэнос-Айрес)
Поделись знанием:
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.
Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
| Альмагро Almagro | |
Угол улиц Ривадавия и Иригойена | |
| Герб | |
|---|---|
| |
| Карта | |
| |
| Информация | |
| Город | Буэнос-Айрес |
| Координаты | 34°36′00″ ю. ш. 58°25′00″ з. д. / 34.60000° ю. ш. 58.41667° з. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=-34.60000&mlon=-58.41667&zoom=14 (O)] (Я) |
| Площадь |
4.06 км² |
| Население | 128.206 чел. (2001) |
| Почтовый индекс | |
| Сайт | |
Альмагро (исп. Barrio Almagro) — один из районов Буэнос-Айреса. Расположенный в коммуне № 5, которая находится между улицами Авенида Рио-де-Жанейро, Авенида Ривадавия, Авенида Ла-Плата, Авенида Индепенденсия, Санчес де-Лория, Санчес де Бустаманте, Авенида Диас Велес, Галло, Авенида Кордоба, Авенида государство Израиль и Авенида Анхель Гальярдо. Район граничит с районами Вилья Креспо, Палермо и Реколета к северо-востоку расположен район Бальванера, Сан-Кристобаль на востоке, Боэдо на юге и на западе Кабальито.
География
Альмагро граничит с улицами Авенида Рио-де-Жанейро, Авенида Ривадавия, Авенида Ла-Плата, Авенида Индепенденсия, Санчес де-Лория, Санчес де Бустаманте, Авенида Диас Велес, Галло, Авенида Кордоба, Авенида государство Израиль и Авенида Анхель Гальярдо. Район граничит с районами Вилья Креспо, Палермо и Реколета к северо-востоку расположен район Бальванера, Сан-Кристобаль на востоке, Боэдо на юге и на западе Кабальито[1]. Он имеет площадь около 4,06 квадратных километров и около 128 206 жителей по переписи 2001 года плотность населения является 31577,8 чел / km²[1].
История
Есть расхождения между различными историками о происхождении района. В то время как некоторые утверждают, что название района произошло от земли, принадлежащей Торибио Альмагро, другие считают, что земля принадлежала Альмагро и Хуану Мария-де-ла-Торре. Последнее утверждение является наиболее распространенным и это общепринятая версия, которая утверждает, что купил у них виллу в 1839 году Карлос Сантос Dos Валенте. Район ожил с приходом Западной железной дороги(Ferrocarril Domingo Faustino Sarmiento) в 1857 году и строительства станции Альмагро, которая действовала до конца 1880 года. Станция была расположена на улице Франциско де Фигероа Акуна, просущестовавшая до 1903 года. Через район проходил маршрут старого трамвая, который пролегал в этом месте в конце девятнадцатого века и в начале ХХ века.
- Tramway Central имел своё депо на проспекте Авенида Ривадавия между улицами Агуэро и Санчес де Бустаманте. Трамвай шел на рынок 11 сентября, где он в настоящее время находится площадь Плаза Мизерере. Эта компания была приобретена в 1890 году компанией Anglo Argentina.
- Tramway Argentino принадлежал аргентинцу Mariano Billinghurst и депо располагалось на проспекте Авенида Ривадавия у Марио Браво. Трамвай ходил по району Реколета до Colegio Mariano Moreno. Эта компания также была куплена компанией Anglo Argentina в 1876 году.
- Tramway 11 de Septiembre шёл к рынку Mercado 11 de Septiembre и имел своё депо на улице Уркиса. Трамвай имел только один маршрут, который служил для путешествия туда и обратно. Он принадлежал братьям Мендес, и в 1873 году был куплен Compañía de Tramways Ciudad de Buenos Aires, а в 1905 году куплен компанией Anglo Argentina.
- Compañía de Tramways Nacionales имела своё депо на улице Морено, с 24 сентября на Санчеса де-Лория. Он был приобретен в 1878 году компанией Anglo Argentina.
- 19 июля 1887 был открыт tranvías fúnebres. Депо располагалось между проспектом Авенида Корриентес и улицей Jean Jaurés, маршрут проходил от угла улиц Авенида Корриентес и Авенида Медрано, до кладбища Ла-Чакарита.
- Также ходил трамвай от улиц Авенида Медрано и Авенида Корриентес, он принадлежал братьям Лакрозе и отправлялся до Plaza Italia, в районы Вилья-Уркиса и Сааведра.
Достопримечательности
- Basílica de María Auxiliadora y San Carlos: Построенная в 1910 году, эта базилика является символом района Альмагро. К этому храму приходили известные деятели, как Карлос Гардель и Зеферин Намункура, и имела крестным отцом президента Аргентины Хулио Рока.
- Templo de Jesús Sacramentado: располагается по адресу Авенида Корриентес 4400, северная сторона, между улиц Pringles и Yatay. Его строительство было предложено Madre María Benita и работа была выполнена под руководством архитекторов Merry, Raynes и Sackmann. Была открыта в мае 1904 года, её внешняя часть выполнена в готическом стиле, в то время как интерьер отвечает стилю итальянского Возрождения. Здание 34 м длиной и шириной 14 м; две большие боковые часовни, 14 м на 10 метровые четырёх других меньших по размеру. Орган стоящий в храме, выполнен из дуба, заказан на немецком завода Вальтер в Lundinburg.
- Capilla San Antonio: расположена на улице calle México, благодаря одному из её священников 1 апреля 1908 года был основан клуб Сан-Лоренсо де Альмагро, один из большой пятерки аргентинского футбола.
- Кафе Фиалки (Confitería Las Violetas): Расположено на углу Авенида Ривадавия и Авенида Медрано и открыто в 1884 году, является символом Буэнос-Айреса.
- Здание Аргентинской Федерации бокса: Расположено на Кастро Баррос 75/83, где находится с 1937 года.
- Клуб Альмагро: Клуб находится в первом дивизионе аргентинского футбола, его штаб-квартирой на Авенида Медрано 522.
- Almagro Boxing Club: Расположен на улице Диас Велес 4422, там занимались Луис Анхель Фирпо и Антонио Паченца, получивший серебряную медаль Олимпийских игр 1952 года.
- Plaza Almagro, ограниченна улицами Bulnes, Jerónimo Salguero, Sarmiento и Juan Domingo Perón. Это только общественное место района. Площадь была перестроена во время правления Хорхе Телерман.
- Colegio Mariano Moreno: расположен на проспекте Ривадавия 3500, имеет более 100 лет истории.
- Instituto Inmaculada Concepción (Институт Непорочного Зачатия): Религиозный колледж, основанный в 1896 году «Слугой Божей» Madre Eufrasia Iaconis, с более чем 100 летней историей, в нём проходят обучение молодые католики и аргентинцы. Расположен на улице Марио Браво 563.
- Национальный технологический университет: расположен на Авенида Медрано 951 и фасадом на улице Авенида Кордоба.
- Instituto Sagrado Corazón(Священный институт сердца): Религиозный колледж с более чем 150 летней историей. Он находится на улице Иполито Иригойена 4350.
- Parroquia Santa María (Приход Святой Марии): Католическая церковь с более чем 75 летней историей. Она находится на улице Авенида Ла-Плата 286.
- Biblioteca Argentina para Ciegos(Аргентина библиотека для слепых): расположена на улице Lezica 3909, библиотека позволяет слепым людям читать благодаря использованию системы Луи Брайля и отвечает высокой квалификации, которая даёт им возможность читать средства массовой информации, содержащиеся в библиотеке.
- Casa Salesiana Pío IX(Дом Пия IX): существует уже 130 лет, здесь находится учебное заведение в котором учились такие известные люди, как Карлос Гардель, Артуро Ильиа и Зеферин Намункура.
- El mercado de las flores (Цветочный рынок): где продаётся 400 000 цветов в год.
- Всемирная церковь «Царство Божие», расположена на месте Mercado de las Flores (бывшего цветочного рынка): Авенида Корриентес 4000, территория, примерно 5000 кв.м., была куплена за 8 миллионов долларов Вселенской Церковью Царства Божия в 2003 году. Здание было построено в 1952 году.
- Fundación Huésped: расположено на углу улиц de Gascón и Lezica, Фонд занимается профилактикой и информационной политикой по борьбе с венерическими заболеваниями.
- FM La Tribu, общинное радио появилось в 1989 году по инициативе группы студентов факультета Comunicación de la UBA, который отпраздновал своё 20-летие существования в 2009 году, чей бар расположен на улице Ламбаре 800, где проходят массовые вечеринки.
Транспорт
- Альмагро имеет доступ к двум линиям метро (Subte): Линия (А) идущая вдоль проспекта Авенида Ривадавия и линия (B) идущая вдоль проспекта Авенида Корриентес.
- Район пересекает железная дорога Сармьенто.
- В район идут маршруты коллективо 19, 128, 160, 168.
Напишите отзыв о статье "Альмагро (Буэнос-Айрес)"
Примечания
| ||||||
| |||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Альмагро (Буэнос-Айрес)
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.
Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
