Альперович, Евгений Маркович

Евгений Маркович Альперович
Начальник Главного управления станкоинстументальной и абразивной промышленности Народного комиссариата танковой промышленности СССР
Рождение:	1888(1888) Шклов, Могилевская губерния
Смерть:	1938(1938)

Евге́ний Ма́ркович Альперóвич (1888, Шклов, Могилевская губерния — 1938) — инженер, революционер, советский общественный деятель.

Биография

До 1902 года работал с отцом в пекарне в качестве подручного. В революционное движение вступил в 1904 году в Саратове, будучи в то время ещё учеником реального училища.

В течение 1905 года, до октября, по поручению Саратовского комитета РСДРП выполнял техническую работу, имея у себя на квартире несколько гектографов и мимеографов и привлекая к этой работе учащихся и рабочих Городского района. В то же время вел пропаганду в рабочих кружках. В октябре 1905 г. примкнул к боевой дружине, организованной Саратовским комитетом, охранявшей митинги и принимавшей активное участие в разгоне погромщиков во время еврейских погромов в октябрьские дни 1905 г.

В 1906 году был исключен из училища и продолжал принимать активное участие в работе Саратовской организации до 1907 г., когда выдержал экзамен экстерном и поступил в Московское высшее техническое училище. 1908—1914 гг. посвятил учёбе, не принимая активного участия в партийной работе. В 1914 году, после окончания училища, но ещё до защиты дипломного проекта, под влиянием взрыва шовинизма в момент объявления войны, примкнул к небольшим московским группам интернационалистов-большевиков, с которыми начал активно работать по восстановлению Московской большевистской оргамизации.

В ночь с 5 на 6 июня 1915 г. накануне конференции, назначенной для выборов Московского комитета и определения отношения Московской организации к вопросу о войне, был арестован вместе с другими организаторами этой конференции. При аресте у него были взяты тезисы доклада о войне, который он должен был сделать на конференции. В августе 1915 г. отправлен этапом в Восточную Сибирь. По дороге заболел, лежал в больнице в с. Манзурке, затем жил в Качуге, Иркутской губернии до Февральской революции. В марте 1917 года, вернувшись в Москву, начал работать по восстановлению большевистских организаций в качестве разъездного организатора-пропагандиста Московского областного бюро ЦК. Был вскоре избран членом Областного бюро партии, по поручению которого принимал участие в подготовке к Октябрьскому восстанию.

В последние месяцы перед Октябрем участвовал также в работе отдельных большевиков, группировавшихся вокруг экономического отдела Московского совета рабочих и солдатских депутатов. После Октябрьского восстания был назначен заведующим экономическим отделом Московского совета, затем председателем экономического комитета Московской области (впоследствии Областного совнархоза) и комиссаром народного хозяйства при организовавшемся в то время Областном совете народных комиссаров.

С 1918 г. по 1920 г. был председателем отдела металлов (впоследствии Главметалл) ВСНХ. В 1921—1922 годах работал мастером на Подольском механическом и Подольском паровозо-ремонтном заводах. В 1922—1923 годах был командирован Высшим советом народного хозяйства за границу, работал на германских заводах. В 1924 г. поставлен во главе общества по рационализации производства в тяжелой индустрии (Оргаметалл).

Осенью 1923 г. был избран на губернской партийной конференции членом Московской контрольной комиссии. В течение трех с лишним лет состоял членом президиума МКК. В 1930-х гг. являлся председателем "Союзстанкоинструмента" при ВСНХ СССР, и начальником Главного управления станкоинстументальной и абразивной промышленности НКТП СССР.

В 1938 г. расстрелян по сталинским спискам. В 1956 г. реабилитирован.

Ссылки

• Альперович Евгений Маркович // Деятели революционного движения в России : в 5 т. / под ред. Ф. Я. Кона и др. — М. : Всесоюзное общество политических каторжан и ссыльнопоселенцев, 1927—1934.</span>

К:Википедия:Изолированные статьи (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Альперович, Евгений Маркович

– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.