Альпийские походы Августа

Альпийские походы Августа
Дата	35—14 до н. э.
Место	Альпы, Реция, Норик
Итог	Римское завоевание альпийского региона, Реции и Норика
Противники
Римская империя салассы реты винделики лигуры и др.
Командующие
Гай Антистий Вет Мессала Корвин Варрон Мурена Публий Силий Нерва Друз Старший Тиберий неизвестно
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Альпийские походы 35—14 до н. э. — серия военных кампаний Октавиана Августа с целью покорения альпийского региона, Реции и Норика.

Римляне и альпийский регион

Римляне вышли к альпийским предгорьям в конце III в. до н. э., в результате покорения Цизальпинской Галлии. Освоение альпийского региона поначалу осуществлялось экономическим путём, так как римские дельцы стремились завладеть золотыми месторождениями в землях салассов и Норике. Также римляне были заинтересованы в безопасности торговых путей через альпийские перевалы, а после завоевания Нарбонской Галлии, и в обеспечении военных коммуникаций. Все это приводило к конфликтам с горцами, к которым добавлялась старая вражда между альпийскими племенами и населением паданской равнины. В ходе ряда военных кампаний во II в. до н. э. римляне несколько усилили свой контроль над предгорьями, но большинство горных племен оставалось независимым и после завоевания Галлии Цезарем.

Вплоть до XX века считалось, что альпийские походы Августа были предприняты в оборонительных целях, чтобы обезопасить от нападений разбойников Северную Италию и дороги в Галлию. Затем Р. Сайм указал на то, что эта точка зрения отражает пропагандистскую концепцию самого Августа, утверждавшего, что альпийские народы были покорены «по справедливости». Поскольку римляне формально уважали «право народов» (ius gentium) и утверждали, что воздерживаются от «несправедливых» (то есть, неспровоцированных противником) войн, то для оправдания агрессии всегда старались представить себя обороняющейся стороной. Отголоски пропаганды Августа историки видят в сообщениях Страбона и Диона Кассия, повествующих о чрезвычайной жестокости племен ретов и винделиков, которые не только грабили и убивали торговцев, пересекавших Альпы, но во время набегов на италийские поселения поголовно истребляли мужчин и мальчиков, и даже младенцев в чреве матерей, определяя их пол посредством гадания.

Сходные подробности о жестоком нраве горцев сообщает Флор:

«Какова была дикость альпийских племен, легко показать на примере их женщин. За нехваткой метательных орудий они разбивали о землю головы своим младенцам и швыряли их в лицо воинам».

— Флор. II, 22.

Борьба с салассами

Кампании 30-х годов до н. э.

Первый поход против салассов, обитавших в Грайских и Пеннинских Альпах, был предпринят в 35 до н. э. в ходе Иллирийской войны 35—33 до н. э. Легат Октавиана Гай Антистий Вет неожиданным нападением и с помощью хитрости захватил узкие горные проходы и блокировал это племя в течение двух лет. Испытывая нехватку соли, салассы подчинились и приняли римские гарнизоны.

Когда Вет ушел, они немедленно изгнали гарнизоны и заняли перевалы. Посланные против них войска ничего не смогли сделать, тогда Октавиан, ввиду приближавшейся войны с Антонием, согласился признать их независимость. По словам Аппиана, салассы с подозрением отнеслись к его предложению, сделали большие запасы соли, и продолжили набеги на римские владения. Против них был направлен Мессала Корвин, который с помощью блокады добился капитуляции..

Покорение салассов

Окончательно салассы были покорены в 25 до н. э. Дион Кассий пишет, что они восстали против римлян. Август направил против них легата Авла Теренция Варрона Мурену. Будучи не в силах сопротивляться крупному римскому войску, салассы сдались, когда Варрон пообещал, что ограничится взиманием контрибуции. Под предлогом сбора денег он повсюду разослал отряды солдат, которые захватили 8 тыс. человек, способных носить оружие. Этих пленников продали в рабство с условием, что они могут быть освобождены только через 20 лет. Страбон уточняет, что помимо этих 8 тысяч были схвачены ещё 36 тыс. человек, которых всех продали как военную добычу в Эпоредии (Иврея). Таким образом народ салассов был уничтожен; в долине Аосты 3 тысячи преторианцев, посланных Августом, основали на месте лагеря Варрона город Августу Преторию (Аоста), и «в настоящее время вся соседняя страна живёт в мире вплоть до высочайших проходов, ведущих через горы».

Походы 16—14 до н. э.

Предположительно, предгорья Восточных Альп и пограничье Норика и Паннонии были поставлены под римский контроль ещё во время Иллирийской войны в результате походов Мессалы Корвина. Дион Кассий пишет, что Мессала помимо салассов покорил и какие-то другие племена, «восставшие против римлян». На основании одного упоминания у Страбона и в элегии Тибулла предполагается, что Мессала Корвин в 34—33 до н. э. действовал против карнов, ретов и таврисков Норика.

В 16 до н. э. племена венниев (восточные Альпы) и камунниев (жили, по-видимому между озёрами Комо и Гарда) восстали против римлян одновременно с паннонцами и далматами. Тавриски Норика, соединившись с паннонцами, напали на Истрию. Проконсул Иллирика Публий Силий Нерва нанес им поражение, а затем вторгся в Норик и восточные Альпы.

Ретийская война

В 15 до н. э. римляне перешли в решительное наступление на области ретов и винделиков, располагавшиеся между землями гельветов и бойев у верховий Рейна, верхним течением Дуная и альпийскими предгорьями в районе Вероны и озера Комо (современные центральная и восточная Швейцария, юг Баден-Вюртемберга и Баварии, Форарльберг и Тироль). Август, наблюдавший за ходом военных действий из Галлии, послал в Альпы своих пасынков Друза и Тиберия. Полагают, что одной из целей этой кампании было дать молодым военачальникам набраться опыта перед более крупными операциями в Германии. В походе по-видимому участвовали легионы, прибывшие из Испании, где они накопили большой опыт действий в горах за время Кантабрийских войн.

Общий ход кампании известен по краткому очерку Диона Кассия и двум одам Горация. Первым в поход выступил Друз, наступавший с юга вверх по течению Атесиса (Адидже) и разгромивший противника в предгорьях близ Тридента. Затем он вторгся в Ретийские Альпы, где разрушил крепости генавнов и бревнов, после чего прошел перевалами Бреннер и Решен, и спустился в долину Инна. Затем в район верхнего Рейна и Боденского озера с запада вторгся Тиберий и две римские армии двинулись по сходящимся направлениям, рассекая территорию противника и направляя отдельные отряды для покорения горных проходов и крепостей. Горцы оказывали отчаянное сопротивление, но силы были неравны и исход борьбы предрешен заранее.

«Проведя осаду многочисленных городов и крепостей, упорно сражаясь в открытом бою, скорее с опасностями, чем с потерями для римского войска, они [Друз и Тиберий] укротили, пролив потоки крови, многочисленные народы, защищенные непроходимой местностью и жестокие до свирепости.»

— Веллей Патеркул. II, 95.

В сражении на Боденском озере Тиберий разгромил флотилию винделиков, после чего развернул наступление в долине Рейна, в районе современных Фельдкирха, Дорнбирна и Брегенца. Генеральное сражение Тиберий дал ретам 1 августа 15 до н. э., в священный для императора день. В августе войска Тиберия и Друза должны были соединиться в землях винделиков, возможно, в Дамасии, и выйти к берегам верхнего Дуная.

Чтобы предотвратить выступления против Рима в будущем, Тиберий и Друз депортировали из Реции значительную часть населения, «оставив число людей, достаточное для обработки земли, но недостаточное для восстания».

Завоевание Приморских Альп

Предположение о покорении в 14 до н. э. независимых лигурских племен (так называемых «косматых лигуров»), живших в Приморских Альпах делается на основании краткого упоминания Диона Кассия, и надписей на Альпийском трофее в Турбии (Ла-Тюрби) и Анкирском памятнике. Подробности этой кампании совершенно неизвестны, так как в ней не участвовали ни император, ни его пасынки. Регион между Приморскими Альпами и долиной Аосты (Коттийские Альпы) был оставлен под управлением клиента Августа царя Коттия.

Покорение Норика

Точная дата и обстоятельства установления римской власти в Норике неизвестны, но так как в 16 до н. э. римляне вышли к его восточной границе, а в следующем году — к западной, то очевидно, что вскоре они оккупировали и эту страну. Поскольку о военных действиях в Норике ничего не известно, предполагается, что он был включен в состав империи мирным путём. Помимо наличия золота и других металлов эта территория была важна для обеспечения связи между войсками в Реции и Иллирике, а также для установления границы по всему верхнему Дунаю.

Итоги

Масштаб операций в ходе Альпийских походов опровергает демагогические утверждения Августа о превентивной оборонительной войне. Выход к верхнему Дунаю давал римлянам прекрасную возможность применить стандартный тактический прием — нанесение удара по Германии с запада и юга по сходящимся направлениям, не опасаясь восстаний в тылу.

В Альпийском регионе было введено провинциальное управление. На землях лигуров была образована провинция Приморские Альпы, на землях салассов — Пеннинские Альпы, с центром в Августе Претории, на землях ретов и винделиков — Реция. Для обеспечения более плотного контроля повсюду прокладывались военные дороги.

Как сообщает Страбон,

…в настоящее время некоторые племена полностью уничтожены, другие совершенно покорены, так что горные проходы, ведущие через их области, прежде редкие и труднопроходимые, теперь многочисленны и безопасны [от бесчинств] людей и легко проходимы, насколько это возможно. Август Цезарь не только уничтожил разбойников, но и отстроил дороги, где и насколько это оказывалось возможным…

— Страбон. IV, с. 204.

В Реции римская дорога шла от Тридента через Бреннер и современный Тироль к Августе Винделиков. Другая дорога соединяла Медиолан, озеро Комо и Бригантий на Боденском озере.

Литература

• Gruen E. S. The expansion of the empire under Augustus. IV. The Alps // The Cambridge Ancient History. Vol. 10: The Augustan Empire, 43 BC — AD 69, Second edition. — Cambridge University Press, 1996. — ISBN 978-0521-264-303
• Oberziner, Giovanni. Le guerre di Augusto contro i popoli Alpini. — Roma: Ermanno Loescher, 1900 [archive.org/details/leguerrediaugust00oberuoft archive.org]
• Парфёнов В. Н. Император Цезарь Август. Армия. Война. Политика. — СПб.: Алетейя, 2001—278 с. — ISBN 5-89329-396-7
• Свиридова И. Н. Восстание на Среднем Дунае в 34—33 гг. до н. э. // Из истории античного общества. Горький 1979. С. 110—122

Отрывок, характеризующий Альпийские походы Августа

– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.