Альтист Данилов

Альтист Данилов
Жанр:	сатира, фантастика
Автор:	Владимир Орлов

«Альтист Данилов» — роман российского и советского писателя Владимира Орлова. Является первой частью цикла «Останкинские истории». Впервые издан в журнале «Новый мир» № 2—4 за 1980 год.

В создании романа Орлову помогал его друг, альтист из оркестра Большого театра Владимир Грот, который сам играл на альте работы Альбани.

Повествование и география

В основном повествование ведётся от третьего лица, но несколько раз автор упоминает, что близко знаком с Даниловым и даже весь сюжет услышал от него самого. В этих случаях появляется местоимение «я» или упоминается «мой сын» (в случае позаимствованной Даниловым карты звёздного неба).

Роман написан в жанре «фантастического реализма» — действие, в основном, происходит в Москве в 1970-х годах, но главный герой Данилов при этом обладает сверхъестественными («демоническими») способностями, которые иногда применяет в повседневной жизни. В частности, он может перемещаться в любую точку пространства со скоростью мысли, парить в облаках, любит «купаться в молниях». В связи с отпуском Кармадона (см. описание сюжета ниже) ему приходится несколько раз появиться в Испании. Во время своего «заключения» в Девяти Слоях он отлучается увидеть своего отца в какую-то отдалённую звёздную систему.

Сюжет

Владимир Алексеевич Данилов — демон (по отцовской линии) на договоре, сын жительницы города Данилова Ярославской области. Будучи в младенчестве перенесён в Девять Слоёв, мир демонов, он получил там образование, но в какой-то момент из-за происхождения был отправлен на вечное поселение на Землю, к людям. Там он в возрасте 7 лет был в 1943 году помещён в детский дом, далее Данилов попал в музыкальный интернат, далее в консерваторию, театр. Его инструментом был альт; причём в какой-то момент ему удалось достать инструмент, сделанный Альбани.

За нежелание нормально работать Данилов был наказан: стал демоном на договоре, причём, чтобы унизить, его прикрепили к компании останкинских домовых. Данилову было запрещено видеться с отцом и другими демонами, однако, он встречался с демонической женщиной Анастасией, от любви с которой происходили природные катаклизмы, и с демонессой Химеко.

Однажды Данилов получает в собрании домовых повестку о страшном времени «Ч», демоническом суде.

Пока Данилов ждёт вызова в высшие слои, он продолжает заниматься музыкой. У него крадут альт Альбани; Данилов подаёт заявление в милицию, ему удаётся ещё лучше начать играть на обыкновенном инструменте. Его бывшая жена Клавдия Петровна втягивает его в хлопоты вокруг странной организации «хлопобудов», кроме того, Данилов влюбляется в лаборантку и швею Наташу. В какой-то момент Данилов принимает у себя в гостях старого лицейского демона-приятеля Кармадона (которого отец назвал по имени посёлка на Кавказе), аса, едва закончившего спецзадание, во время которого он совершенно не спал. Кармадон превращается в синего быка, с которым происходят всяческие происшествия (в большинстве своём — во время дремоты демона), напоследок устраивает пир с путешествием по железным дорогам всей страны, после которого у одного из спутников начинает идти изо рта паровозный дым, и пытается соблазнить Наташу. Дело кончается дуэлью Кармадона и Данилова, действием запрещённым: Кармадон нарушает кодекс чести и ранит Данилова, но его спасает Анастасия; сам Данилов искривляет Кармадону лицо.

Через некоторое время после этого Данилову приходит окончательный вызов. Он отправляется на небо, и там попадает в Колодец Ожидания, где ему демонстрируют странные и удивительные картины. После Колодца он попадает в Четвёртый Слой, Слой Гостеприимства, и некоторое время просто общается со старыми знакомыми, посещает отца, несмотря на запрет, чешет спину Синему Быку, на котором стоят Девять Слоёв, несмотря на запрет даже смотреть на него.

Когда приходит суд, разбирается почти вся жизнь Данилова. Его обвиняют в том, что он стал, фактически, человеком, что его прецедент опасен, а потому надо стереть саму сущность его, Данилова. Однако, когда решение уже практически принято, демон Малибан (в дальнейшем берущий Данилова под своё покровительство) напоминает Начальнику Канцелярии, что следует испросить утверждение, и когда начальник его испросил у разверзшейся бездны, раздался голос: «Повременить». Данилов предполагает, что голос принадлежит Синему Быку. Суд резко меняет своё мнение, принимает решение отправить Данилова обратно, на Землю, расположив над его головой Люстру и заставив его чувствовать тоньше, если он добивается успехов в музыке (то есть теперь, если Данилов чего-то добивается, ему становится плохо от землетрясений, студенческих волнений и прочих бед, происходящих где-то). Новый Маргарит советует ему присмотреться к «хлопобудам».

Данилов возвращается на Землю и продолжает там жить. Ему подкидывают альт Альбани, но однажды коллега Данилова, Земский, распиливает этот инструмент, чтобы привлечь к себе внимание потомков. Тем не менее, как ни странно, ему приходит повестка из милиции, что украденный инструмент наконец-то найден, и Данилов едет забирать его.

Музыка в романе

Владимир Орлов показывает хорошую музыкальную эрудицию. Под его пером Данилов уважает и слушает не только таких известных композиторов, как Чайковский, Бетховен, Вагнер, Малер, Прокофьев, Шостакович и др., но и таких менее известных, как Пауль Хиндемит, Арнольд Шёнберг (с его [www.youtube.com/watch?v=zNisjpgQl78 Второй камерной симфонией] и [www.youtube.com/watch?v=rGWai0SEpUQ Спасшимся из Варшавы]), Дариюс Мийо, Жанно де Лекюрель. В душе Данилова «звучат маракасы, ситары, рабобы, сямисэны, кото, бамбуковые флейты-сякухати».

Важной в романе является тема экспериментальной музыки. Первое столкновение с ней у читателя происходит в лице коллеги Данилова по оркестру грузного скрипача Николая Земского, который проповедует «тишизм». По мнению скрипача, звуки настолько несовершенны и изжили себя, что музыка должна звучать лишь в душе, и тогда она будет истинным искусством. Поддавшись депрессивному взгляду на музыку Земского, кончает жизнь самоубийством друг Данилова.

Неожиданно для Данилова, он становится первым слушателем и пропагандистом нового композитора Переслегина. Симфония последнего, которую тщательно и вдохновенно готовил Данилов-солист с оркестром, достаточно необычна по звучанию, чтобы её не поняло большинство слушателей. Самому Данилову не чужды оригинальные музыкальные построения — в числе прочего он упоминает пятиступенные японские лады — миякабуси и инакабуси. В итоге Данилов решается представлять, а потом и записывать, свою необычную внутреннюю музыку внешнему слушателю. Моральную поддержку в этом ему оказывает Переслегин. Почти в самом конце романа, наряду с симфонией Переслегина, Данилов играет несколько своих импровизаций. Одна из них посвящается другу Данилова, «жертве тишизма».

Персонажи

• Владимир Алексеевич Данилов — альтист театрального оркестра, демон на договоре
• Наташа — возлюбленная Данилова, лаборантка и швея
• Клавдия Петровна Соболева — бывшая супруга Данилова
• Николай Борисович Земский — скрипач, создатель теории «тишизма»
• Переслегин — молодой композитор
• Юрий Ростовцев — один из инициаторов движения «хлопобудов»
• Валентин Сергеевич — демон, начальник Канцелярии от Того Света, в одном из воплощений — домовой
• Кармадон — демон, лицейский приятель Данилова, брат Нового Маргарита, до дуэли с Даниловым — ас со спецзаданием
• Новый Маргарит — учёный демон, лицейский приятель Данилова, брат Кармадона
• Бек Леонович — домовой, секундант Данилова в дуэли с Кармадоном
• Анастасия — демоническая женщина смоленских кровей, бывшая любовница Данилова
• Химеко — жрица и пророчица, бывшая любовница Данилова, возможно повлиявшая на судьбу Данилова с помощью жертвы дзисая.
• Виктор Михайлович Муравлев — приятель Данилова
• Валерий Степанович Кудасов — приятель Данилова, лектор по существенным вопросам

Переводы

• Ангийский перевод: Danilov, the violist, 1987 издательство W. Morrow.

Литература

• Елена Ковтун. Эволюция восточноевропейской фантастикиво второй половине XX столетия и на рубежк XX-XXI веков § Судьба fantasy и изменение соотношения разных типов фантастики в 1970–1980-х гг. // [www.slavcenteur.ru/Proba/Kovtun/kovtun_vymysel.pdf Художественный вымысел в литературе ХХ века]. — М.: Высшая школа, 2008. — С. 346-350. — 484 с. — 1500 экз. — ISBN 978-5-06-005661-7.

Ссылки

• [www.fantlab.ru/work13860 Информация о произведении «Альтист Данилов»] на сайте «Лаборатория Фантастики»
• [fandom.rusf.ru/about_fan/altist_1.htm Отзыв] о книге (К. Милов, 1980 г., Молодость Сибири (Новосибирск).- 1980.- 4 сент.- (№ 107 (7574)).- С. 3.)

Отрывок, характеризующий Альтист Данилов

Несмотря на то, что Кутузов выгонял всех лишних из штаба, Борис после перемен, произведенных Кутузовым, сумел удержаться при главной квартире. Борис пристроился к графу Бенигсену. Граф Бенигсен, как и все люди, при которых находился Борис, считал молодого князя Друбецкого неоцененным человеком.
В начальствовании армией были две резкие, определенные партии: партия Кутузова и партия Бенигсена, начальника штаба. Борис находился при этой последней партии, и никто так, как он, не умел, воздавая раболепное уважение Кутузову, давать чувствовать, что старик плох и что все дело ведется Бенигсеном. Теперь наступила решительная минута сражения, которая должна была или уничтожить Кутузова и передать власть Бенигсену, или, ежели бы даже Кутузов выиграл сражение, дать почувствовать, что все сделано Бенигсеном. Во всяком случае, за завтрашний день должны были быть розданы большие награды и выдвинуты вперед новые люди. И вследствие этого Борис находился в раздраженном оживлении весь этот день.
За Кайсаровым к Пьеру еще подошли другие из его знакомых, и он не успевал отвечать на расспросы о Москве, которыми они засыпали его, и не успевал выслушивать рассказов, которые ему делали. На всех лицах выражались оживление и тревога. Но Пьеру казалось, что причина возбуждения, выражавшегося на некоторых из этих лиц, лежала больше в вопросах личного успеха, и у него не выходило из головы то другое выражение возбуждения, которое он видел на других лицах и которое говорило о вопросах не личных, а общих, вопросах жизни и смерти. Кутузов заметил фигуру Пьера и группу, собравшуюся около него.
– Позовите его ко мне, – сказал Кутузов. Адъютант передал желание светлейшего, и Пьер направился к скамейке. Но еще прежде него к Кутузову подошел рядовой ополченец. Это был Долохов.
– Этот как тут? – спросил Пьер.
– Это такая бестия, везде пролезет! – отвечали Пьеру. – Ведь он разжалован. Теперь ему выскочить надо. Какие то проекты подавал и в цепь неприятельскую ночью лазил… но молодец!..
Пьер, сняв шляпу, почтительно наклонился перед Кутузовым.
– Я решил, что, ежели я доложу вашей светлости, вы можете прогнать меня или сказать, что вам известно то, что я докладываю, и тогда меня не убудет… – говорил Долохов.
– Так, так.
– А ежели я прав, то я принесу пользу отечеству, для которого я готов умереть.
– Так… так…
– И ежели вашей светлости понадобится человек, который бы не жалел своей шкуры, то извольте вспомнить обо мне… Может быть, я пригожусь вашей светлости.
– Так… так… – повторил Кутузов, смеющимся, суживающимся глазом глядя на Пьера.
В это время Борис, с своей придворной ловкостью, выдвинулся рядом с Пьером в близость начальства и с самым естественным видом и не громко, как бы продолжая начатый разговор, сказал Пьеру:
– Ополченцы – те прямо надели чистые, белые рубахи, чтобы приготовиться к смерти. Какое геройство, граф!
Борис сказал это Пьеру, очевидно, для того, чтобы быть услышанным светлейшим. Он знал, что Кутузов обратит внимание на эти слова, и действительно светлейший обратился к нему:
– Ты что говоришь про ополченье? – сказал он Борису.
– Они, ваша светлость, готовясь к завтрашнему дню, к смерти, надели белые рубахи.
– А!.. Чудесный, бесподобный народ! – сказал Кутузов и, закрыв глаза, покачал головой. – Бесподобный народ! – повторил он со вздохом.
– Хотите пороху понюхать? – сказал он Пьеру. – Да, приятный запах. Имею честь быть обожателем супруги вашей, здорова она? Мой привал к вашим услугам. – И, как это часто бывает с старыми людьми, Кутузов стал рассеянно оглядываться, как будто забыв все, что ему нужно было сказать или сделать.
Очевидно, вспомнив то, что он искал, он подманил к себе Андрея Сергеича Кайсарова, брата своего адъютанта.
– Как, как, как стихи то Марина, как стихи, как? Что на Геракова написал: «Будешь в корпусе учитель… Скажи, скажи, – заговорил Кутузов, очевидно, собираясь посмеяться. Кайсаров прочел… Кутузов, улыбаясь, кивал головой в такт стихов.
Когда Пьер отошел от Кутузова, Долохов, подвинувшись к нему, взял его за руку.
– Очень рад встретить вас здесь, граф, – сказал он ему громко и не стесняясь присутствием посторонних, с особенной решительностью и торжественностью. – Накануне дня, в который бог знает кому из нас суждено остаться в живых, я рад случаю сказать вам, что я жалею о тех недоразумениях, которые были между нами, и желал бы, чтобы вы не имели против меня ничего. Прошу вас простить меня.
Пьер, улыбаясь, глядел на Долохова, не зная, что сказать ему. Долохов со слезами, выступившими ему на глаза, обнял и поцеловал Пьера.
Борис что то сказал своему генералу, и граф Бенигсен обратился к Пьеру и предложил ехать с собою вместе по линии.
– Вам это будет интересно, – сказал он.
– Да, очень интересно, – сказал Пьер.
Через полчаса Кутузов уехал в Татаринову, и Бенигсен со свитой, в числе которой был и Пьер, поехал по линии.


Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или курганной батареи.
Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ], тоже тогда еще копаемые.
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.
Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.


Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!