Альтман, Моисей Элевич

Моисей Элевич Альтман

Мо́йше А́льтман (идиш ‏משה אַלטמאַן‏‎, Моисе́й Э́левич (Ильи́ч) А́льтман, 26 апреля (8 мая) 1890, Липканы, Хотинский уезд, Бессарабская губерния, Российская империя — 21 октября 1981, Черновцы, Черновицкая область) — еврейский писатель. Писал на идише.

Биография

Ранние годы

Мойше Альтман родился в бессарабском местечке Липканы (сейчас в Бричанском районе Молдовы) на левом берегу Прута в 1890 году. Липканы дали современной еврейской литературе целое созвездие имён, отчего еврейский поэт Хаим-Нахман Бялик прозвал их «бессарабским олимпом». Мойше Альтман учился в хедере и до 1908 года в частной каменец-подольской гимназии вместе с другим знаменитым в будущем поэтом и театралом Янкев Штернбергом.

С 1918 года жил в Бухаресте, где дебютировал стихами и литературной критикой в 1920 году. Позже почти целиком перешёл на прозу, печатаясь в различных периодических изданиях Румынии, Польши и США. Первый сборник новелл «Блэндэниш» (Мираж) вышел в Черновцах в 1926 году, за ним последовали сборник рассказов «Ди Винэр Каретэ» (Венская карета, 1935), романы «Медрэш-Пинхэс» (Сказание Пинхоса, 1936) и «Шмэтэрлинген» (Мотыльки, 1939). Альтман приобрёл широкую известность как блестящий стилист.

В Советском Союзе

В 1930 году эмигрирует в Аргентину, где служит директором еврейского детдома в Буэнос-Айресе, но уже через год возвращается в Бухарест и работает редактором литературного еженедельника «Ди Вох» (Неделя). В 1939 году Альтман вместе с уже именитым режиссёром Янкев Штернбергом переправляются через Днестр, по которому тогда проходила граница с СССР. Вскоре Бессарабия и Буковина переходят к Советскому Союзу и Альтман вновь возвращается в Бессарабию, ставшую к тому времени советской Молдавией. Становится членом Союза Писателей СССР.

В годы войны в эвакуации в Средней Азии. После войны селится в Черновцах, где работает литературным редактором переместившегося туда после эвакуации Киевского Еврейского Театра (Киевский ГОСЕТ под руководством Мойше Гольдблата). Печатает рассказы и пьесу «Дос Центэ Гебот» (Десятая заповедь, 1948) в московской еврейской периодике. В начале 1949 года в Москве выходит книга его рассказов военных лет, а 15 апреля его арестовывают в связи с т. н. делом № 5390 о троцкистско-националистической группе бессарабских литераторов. Из Черновцов его этапируют через Киев в Кишинёв, где к тому времени уже арестованы остальные обвиняемые из числа местных литераторов — Янкл Якир, Мотл Сакциер и Герцл Гайсинер-Ривкин. В конце сентября того же года каждого из обвиняемых осуждают на 10 лет исправительно-трудовых лагерей строгого режима и в ноябре отправляют в Куйбышев, где группу разделяют и шестидесятилетнего Альтмана с Сакциером пересылают на БАМ.

Поздний период

После освобождения и реабилитации в 1955 году возвращается к дочери в Черновцы, где живёт до конца жизни. В том же году в Нью-Йорке под редакцией Шлоймэ Бикла выходит книга избранной прозы Альтмана. В 1959 году в Москве выходит сборник его рассказов военных лет в переводе на русский язык и в том же году целиком посвящённый его произведениям номер журнала «Идише Шрифтн» (Еврейские тексты) в Варшаве. С 1961 года в Советском Союзе возобновляется публикация произведений советских еврейских писателей на идише и Альтман начинает сотрудничать с журналом «Советиш Геймланд» (Советская Родина). В последующие два десятилетия в этом журнале появляются пьеса «Мониш», стихи, эссе, рассказы, очерки, переводы русской и мировой литературы (А. Н. Островский, Леонид Леонов, Мольер и др.). В 1980 году в московском издательстве «Советский писатель» выходят сразу два тома избранной прозы писателя; журнал «Советиш Геймланд» посмертно публикует его пьесу «Ифтох-Шпил» (Пьеса Ифтаха) в 1988 году.

Мойше Альтман остаётся одним из самых тонких стилистов современной идишской прозы, чьё имя прочно связано с периодом её наивысшего расцвета.

Книги

• בלענדעניש (Блэндэниш — мираж: две новеллы), Култур: Черновцы, 1926.
• די װינער קאַרעטע (Ди Винэр Каретэ — венская карета, повести и новеллы), Бухарест, 1935.
• אױף די שפּאָרן פֿון מאָטל אומרו: מדרש-פּינחס (Аф Ди Шпорн Фун Мотл Умру: Медрэш-Пинхэс — по следам Мотла-Непоседы: Сказание Пинхоса, согласно листкам Мотла Непоседы, роман), Шолом-Алейхем: Бухарест, 1936.
• שמעטערלינגען (Шмэтэрлинген - мотыльки, роман), Бухарест, 1939.
• דער װאָרצל (Дэр Ворцл - корень: рассказы военных лет), Дэр Эмэс: Москва, 1949.
• געקליבענע װערק (Геклибэнэ Вэрк — избранные произведения), составитель Шлоймэ Бикл, ЦИКО-фарлаг: Нью-Йорк, 1955.
• Корни (рассказы), русский перевод О. Любомирского, Советский писатель: Москва, 1959.
• אױטאָביִאָגראַפֿישע בלעטלעך (Ойтобиографише Блэтлэх — автобиографические листки), Идише Шрифтн: Варшава, 1959.
• Бе-омек hа-рем сипурим ве-романим кецерим (избранные рассказы и романы в переводе на иврит), Тель-Авив, 1967.
• באַם פֿענצטער: זקנישע נאָטיצן (Бам Фэнцтэр: Зкейнише Нотицн — у окна: стариковские заметки), Библиотечка журнала «Советиш Геймланд», №7, Советский писатель: Москва, 1980.
• די װינער קאַרעטע (Ди Винэр Каретэ — венская карета, избранное), предисловие Ихила Шрайбмана, Советский писатель: Москва, 1980.

Ссылки

• [yiddish.forward.com/oldarchive/052402/cultlit.html Очерк «Апокалипсис»]

Отрывок, характеризующий Альтман, Моисей Элевич

«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.


Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.