Альфонсо I д’Эсте

Альфонсо I д’Эсте итал. Alfonso I d'Este, Alfonso di Ferrara<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Портрет работы Доссо Досси</td></tr>
герцог Феррары, Модены и Реджио
1505 — 31 октября 1534
Предшественник:	Эрколе I д'Эсте
Преемник:	Эрколе II д'Эсте
Рождение:	21 июля 1476(1476-07-21) Феррара
Смерть:	31 октября 1534(1534-10-31) (58 лет) Феррара
Род:	дом Эсте
Отец:	Эрколе I д'Эсте
Мать:	Элеонора Арагонская
Супруга:	1. Анна Сфорца; 2. Лукреция Борджиа
Дети:	от 1-го брака: Алессандро; от 2-го брака: Эрколе II, Ипполито II, Элеонора, Франческо; бастард: Альфонсо, Альфонсино

Альфонсо I д’Эсте (итал. Alfonso I d'Este; 21 июля 1476, Феррара — 31 октября 1534, Феррара) — герцог Феррары, Модены и Реджио (1505—1534), участник Итальянских войн и войн Камбрейской Лиги, третий муж Лукреции Борджиа. Практически все правление герцога прошло в попытках спасти государство от стремлений Ватикана поглотить его.

Биография

Сын герцога Эрколе I д'Эсте и его супруги Элеоноры Арагонской, унаследовал герцогство в 1505 году.

Будучи ещё наследником, в 1502 году женился на Лукреции Борджиа, дочери папы Александра VI, который на следующий год скончался. Новый папа Юлий II предложил ему свою внебрачную дочь Феличе делла Ровере в качестве супруги, предлагая избавиться от Лукреции, но этот план не увенчался успехом и её выдали за другого.

На первом году своего правления раскрыл заговор своего родного брата Ферранте и единокровного брата Джулио, направленный против его самого и их брата Ипполито. В сентябре 1506 года они были осуждены, но смертный приговор о повешении был заменён на заключение в башне Torre dei Leoni, где Ферранте умер в своей камере через 34 года заключения, а Джулио был освобожден в 1559 году после 53 лет заключения (ум. в 1561 году). Согласно легенде, причиной заговора была кузина Лукреции — Анджела Борджиа, которой увлеклись одновременно и Джулио, и Ипполлито. Однажды во время разговора Анджела будто бы сказала Ипполито, что тот не стоит и глаза своего брата Джулио — и через несколько дней на улице Джулио кто-то выколол глаз. Старший брат, Альфонсо, выслал Ипполито из города, но мягкость этого наказания толкнула Джулио к заговору.

Военные кампании

Во время Итальянских войн Альфонсо удалось сохранить своё государство благодаря гибкости политики и укреплённым стенам Феррары. Он вошёл в Камбрейскую лигу (1508) против Венеции и оставался союзником Людовика XII даже после того, как папа Юлий заключил с морской республикой мир. Его пригласили в новую коалицию Ватикана и Венеции против французов, но он отказался. Король Людовик взял его, де юре папского вассала, под свою протекцию. 10 апреля 1508 года Альфонсо уехал во Францию, чтобы навестить своего союзника, вернувшись оттуда 13 мая.

Существуют отрывистые данные о его участии во множестве кампаний. Некоторое время он скрывался в Л’Акуила. Во время осады Bastia di Zaniolo он штурмовал стену и был ранен брошенным камнем (упомянуто Ариосто в Orlando Furioso, 42. 3-5). В 1509 году помогал отражать осаду Падуи.

Вскоре политика Альфонсо привела его к серьёзным проблемам. Одной из причин конфликта с папой, который начался летом 1509 года, помимо его верности французам, был город Комаккьо, который, как говорил Альфонсо во время мирных переговоров с Венецией, он получил как фьеф от императора, а не от папы. Альфонсо отверг приказ папы остановить добычу чрезвычайно ценной в те времена соли из рудников Комаккьо. Это нарушало папскую монополию (рудники Червиа). Кроме того, Альфонсо и его сестра Изабелла защитили семью Джованни Бентивольо, с которым враждовал папа, так как их побочная сестра Лукреция была замужем за Аннибале Бентивольо (при этом до этого Альфонсо помог папе сохранить Болонью, откуда бежали Бентивольо).

Папа рассматривал Феррару как форпост французов в Италии, мешающий ему изгнать интервентов. 24 сентября 1510 года Юлий II отлучил Альфонсо от церкви и объявил, что феодальные владения Альфонсо отчуждаются в пользу церкви. Альфонсо, разумеется, не подчинился и не отдал Феррарское герцогство, и успешно отразил нападение армий папы и венецианцев в битве при Полезелле (22 декабря 1509 года), захватив Болонью и сыграв важную роль в победе французов при Равенне (11 апреля 1512 года): пушки д’Эсте уничтожили венецианский флот в реке По (Ариосто написал об этом стихи), французский полководец Оде де Фуа, виконт де Лотрек, раненый в битве, лечился в доме Эсте и стал ему благодарен за это. Несмотря на победу в этой битве, она не принесла Альфонсо больших выгод. Папа, в свою очередь, силами своей армии в 1510—1512 годах захватил его города Модену и Реджио, и уже было пала сама Феррара, как Альфонсо успел подвести французские подкрепления.

После отвода французских войск

Вскоре французы покинули Италию, и оставшийся в одиночестве Альфонсо попытался наладить отношения с папой через Фабрицио Колонна, которого он взял в плен при Равенне. 14 июля 1512 года он приехал в Рим. Его брат кардинал Иполлито, оставленный регентом, уничтожил соляные шахты в Комаккьо, чтобы Альфонсо более тепло приняли в Ватикане, но напрасно. Папа сказал венецианскому послу, что причинять вреда Альфонсо он не будет, но его герцогство заберет себе — он собирался отдать ему взамен нищий фьеф Асти. После двух безуспешных недель переговоров Альфонсо удалось покинуть город при помощи семьи Колонна. 25 ноября того же года было объявлено мирное соглашение между папой и императором Максимилианом, причем последний объявил, что он всецело поддерживает герцога Феррарского.

Следующий папа — Лев X — оставался непреклонным, намереваясь разрушить дом Эсте, однако смерть оборвала его планы. Новый папа Адриан VI, ставленник императора, не имел к Альфонсо претензий, и даже наоборот — воспользовался его помощью, чтобы обеспечить свои войска всем необходимым.

В 1518 году Альфонсо отправился в Париж на встречу с королём Франции. Вскоре после возвращения домой в 1519 году его жена Лукреция скончалась во время родов.

В 1526—1527 годах участвовал в кампании императора Карла V против следующего папы Клемента VII. Он воспользовался проблемами папского государства, чтобы вернуть себе Реджио (1523) и Модену (6 июня 1527 года). В ноябре 1527 он помирился с Венецией (ему даже вернули особняк на Гран Палаццо) и вошёл вместе с ней и французами в антиимператорскую Лигу, гарантировав её войскам проход по своей территории. Он обручил своего наследника Эрколе II д'Эсте с дочерью французского короля Рене, потребовал от папы предоставить кардинальскую шапку его сыну Ипполито (что, впрочем, так и не было сделано) и довести добычу соли из своих рудников до 20 тыс. мешков. Несмотря на финансовые затруднения, он одолжил деньги французскому королю и генералу Лотреку.

Впрочем, вскоре герцог попал в сложное положение, когда его единственный союзник, король Франциск I, заключил Камбрейский мир с Карлом. Летом 1529 года папа Климент и император Карл пришли к соглашению, намереваясь отнять у Альфонсо его владения. Но благодаря серии дипломатических манёвров герцог завоевал симпатии Карла и пригласил его быть арбитром в разбирательствах д’Эсте с Ватиканом. 21 декабря 1530 года, к разочарованию папы, император принял сторону Альфонсо с условием, что тот выплатит в папскую казну компенсацию в 100 тыс. скудо единовременно плюс 7 тыс. скудо ежегодно. В 1530 году папа официально признал, что изъятые прежде земли Феррары всё же принадлежат Альфонсо д’Эсте.

Маккиавелли упоминает его в «Государе»:

Итак, я скажу, что значительно менее трудно сохранить за собой государства наследственные и привыкшие к роду своего князя, чем новые; достаточно князю не нарушать строй, установленный его предками, и затем править, сообразуясь с обстоятельствами; такой князь, даже при среднем искусстве, всегда удержится в своём государстве, если только какая-нибудь необычайная и особенная сила не лишит его владений; однако, даже лишённый государства, князь при первой неудаче захватчика вернёт его вновь.

Мы видим в Италии пример герцога Феррарского, который выдержал все нападения венецианцев в 1484 году и папы Юлия в 1510 году единственно потому, что издавна управлял этим владением: дело в том, что у исконного государя меньше оснований и он реже бывает поставлен в необходимость угнетать; поэтому его должны больше любить, и если особенные пороки не сделают его ненавистным, то вполне в порядке вещей, что подданные естественно будут желать ему добра.

Артиллерия

Военные успехи Альфонсо во многом основывались на пушках Феррары, отливавшихся на собственном литейном заводе — лучшем для своего времени. На двух своих портретах герцог позирует, опершись о пушечное жерло. Современники отмечали, что сам д’Эсте обладал большим талантом в этой сфере. Феррара стала первой крепостью, где были устроены угловые бастионы, и именно там впервые стали использовать артиллерию наступательно. К моменту смерти Альфонсо на вооружении его армии было 300 пушек, причем за отливкой некоторых из них он следил лично.

Когда болонцы восстали против папы Юлия и сбросили его бронзовую статую работы Микеланджело с ворот, где она была установлена, Альфонсо приказал собрать осколки и переплавить в орудие, названное в его честь La Giulia. Эта пушка была установлена на крепостных валах. Пушки по имени «Землетрясение» и «Большой Дьявол» помогли ему разбить испанцев под Равенной.

Браки и дети

Первая жена Альфонсо, дочь герцога миланского Галеаццо Мария Сфорца, вышла за него замуж в 1491 году, а её брат Лодовико Моро женился на сестре Альфонсо Беатриче д'Эсте. Анна Мария Сфорца рано скончалась (при родах). В 1502 году папа Александр Борджиа посватал ему, ещё наследнику герцогства, свою дочь Лукрецию, два предыдущих брака которой не увенчались успехом. Этот союз должен был способствовать альянсу Чезаре Борджиа как с Феррарой, так и с Францией, что помогло бы ему взять под контроль Романью и увеличить шансы на завоевание Болоньи и Флоренции. Переговоры вел отец Альфонсо, герцог Эрколе, агенты которого описали ему невесту из Рима, утверждая, что все слухи о ней — клевета. Поначалу сопротивлявшийя Эрколе в конце концов дал согласие. За невесту дали колоссальное приданое. Этот брак стал поворотным для Лукреции — с этого момента она перестала быть расходной картой для своей семьи и обратила свои способности на службу новому дому. Свадьба состоялась в Риме в декабре 1501 года, отсутствующего жениха замещал его брат Ферранте. Бартоломео Тромбончино сочинил в 1502 году несколько интермедий к двум комедиям Плато, поставленным на свадьбе.

Спустя год папа Александр VI скончался. Лукреция потеряла могущественную опору, сохранив, тем не менее, любовь феррарцев. Новая жена создала при дворе Альфонса, ставшего через три года герцогом, блестящий двор, полный поэтов.

Не известно, изменяла ли Лукреция мужу физически. Тем не менее, сохранившаяся переписка свидетельствует о её страстном романе с поэтом-кардиналом Пьетро Бембо (1502—1505), а также с мантуанским маркизом Франческо II Гонзага, который был женат на сестре Альфонсо — Изабелле д’Эсте. Поэт Эрколе Строцци, находившийся при её дворе, помогавший переписке с ними обеими и предоставлявший своё загородное поместье для встреч, был зарезан. По одной из версий это была ревность Альфонсо, который желал его наказать за помощь Лукреции. С политической точки зрения их брак оказался успешным союзом: она родила ему достаточное количество детей и удачно управляла герцогством во время его отсутствия по военным причинам.

Переписка с Бембо велась Лукрецией при жизни тестя, герцога Эрколе. Когда тот умер и Альфонсо стал герцогом, жизнь при дворе изменилась. Альфонсо продемонстрировал, что он ценит способности своей жены и считает, что она может делить с ним заботы по управлению государством. В своем замке он приказал построить новый коридор, который соединял бы его комнаты с комнатами супруги. Возможно, как и другие, он пал жертвой её обаяния; вероятно, также он хотел иметь возможность контролировать её действия. Считается, что недовольный браком с бастардом понтифика, он высказывал ей холодное уважение, хотя и ценил её административные способности, не переставая при этом предъявлять права на физическую близость и ревновать. Одна из дам Лукреции, Полиссена Мальвецци, которая писала письма Гонзага в конце 1504 года и потом неожиданно была уволена (говорят, за то, что знала слишком много), распространяла историю о том, что Альфонсо однажды застал своего брата кардинала Ипполито в комнатах жены. В 1506 году, покинув город ради военной компании против Венеции, герцог назначил регентом свою жену Лукрецию, которая де факто правила городом до 1512 года. Когда она скончалась, Альфонсо написал своему племяннику, что плакал.

Через несколько лет после её смерти герцог связал свою судьбу с незнатной горожанкой, видимо, куртизанкой, красавицей Лаурой Дианти, которая оставалась с ним до конца его жизни и родила ему двоих сыновей.

Потомство

1. 12 января 1491 года Анна Мария Сфорца (1473 — 30 ноября 1497). Дети:
   1. Алессандро (1497—1514).
2. 2 февраля 1502 года Лукреция Борджиа (1480—1519), графиня ди Песаро. Всего 8 детей, из них выжило:
   1. Эрколе II (1508—1559), герцог Феррары, Модены и Реджио
   2. Ипполито II (1509—1572), архиепископ Милана (1519), кардинал (1538), губернатор Тиволи (1550)
   3. Элеонора (1515—1575)
   4. Франческо (1516—1578).
3. Лаура Дианте (ум. 1573), скорее всего, просто конкубина. Дети (узаконены в завещании):
   1. Альфонсо (1527—1587), маркиз Монтеччио
   2. Альфонсино (1530—1547).

Покровитель искусств

Подобно своему брату, кардиналу Ипполито, был одним из крупнейших патронов искусств своего времени: для него пожилой Джованни Беллини написал «Пиршество богов» (1514), свою последнюю законченную картину. Затем Альфонсо обратился к его ученику, Тициану, заказав ему серию полотен.

В 1529 году Альфонсо создал самую великолепную галерею своего времени — studiolo или camerino d’alabastro («алебастровый кабинет»), где стены, чтобы картины смотрелись лучше, были облицованы белоснежным мрамором, а потолок был позолочен. Как считается, облицовка кабинета (38 рельефов работы скульптора Антонио Ломбардо) хранится в Эрмитаже.

Тициан писал его портреты, а также «Праздник Венеры», «Вакханалию» и «Вакха и Ариадну». Доссо Досси написал для него ещё одну «Вакханалию», а также сцены из «Энеиды». Герцогом, как рассказал Вазари, была заказана у Микеланджело не дошедшая до наших дней «Леда».

От своего брата-кардинала Альфонсо унаследовал покровительство над поэтом Лодовико Ариосто. Следуя примеру своего отца Эрколе, который сделал Феррару одним из музыкальных центров Европы, Альфонсо приглашал ко двору самых знаменитых музыкантов своего времени.

Иллюминированный часослов Альфонсо находится в музее Гульбекяна (Лиссабон) с отдельными миниатюрами в Загребе.

Родословная Альфонсо д’Эсте

Альфонсо I д’Эсте, герцог Феррары, Модены и Реджио	Отец: Эрколе I д'Эсте, герцог Феррары, Модены и Реджио (1431—1505)	Дед: Никколо III д'Эсте, сеньор Модены (1383—1441)	Прадед: Альберто д'Эсте, сеньор Модены (1347—1393)
			Прабабка: Исотта Альбаресани
		Бабка: Риччиарда ди Салюццо (ум. 1474)	Прадед: Томазо III ди Салюццо, маркиз Салюццо (1356—1416)
			Прабабка: Маргарита де Пьерпон, Дама де Русси (ум.1419)
	Мать: Элеонора Арагонская (1450—1493)	Дед: Фернандо I Неаполитанский (1423—1494)	Прадед: Альфонсо V Великодушный (1396—1458)
			Прабабка: Лукреция д'Аланон
		Бабка: Изабелла Клермон-Лодеви, принцесса ди Таранто (1424—1465)	Прадед: Тристан де Клермон, граф Копертино, сеньор де Клермон-Лодеви (1380—1432)
			Прабабка: Катерина дель Бальзо Орсини, графиня Копертино (1400—1429)

Литература

• Fernando Checa Cremades. Alfonso I d’Este, Tiziano y la pintura de los antiguos // Tiziano y el legado veneciano / coord. por José Alvarez Lopera, 2005, ISBN 84-8109-515-X , pags. 41-72

Отрывок, характеризующий Альфонсо I д’Эсте

– А! хорошее дело. Что ж, хотите, мой милый, послужить царю и отечеству? Время военное. Такому молодцу служить надо, служить надо. Что ж, во фронте?
– Нет, князь. Полк наш выступил. А я числюсь. При чем я числюсь, папа? – обратился Анатоль со смехом к отцу.
– Славно служит, славно. При чем я числюсь! Ха ха ха! – засмеялся князь Николай Андреевич.
И Анатоль засмеялся еще громче. Вдруг князь Николай Андреевич нахмурился.
– Ну, ступай, – сказал он Анатолю.
Анатоль с улыбкой подошел опять к дамам.
– Ведь ты их там за границей воспитывал, князь Василий? А? – обратился старый князь к князю Василью.
– Я делал, что мог; и я вам скажу, что тамошнее воспитание гораздо лучше нашего.
– Да, нынче всё другое, всё по новому. Молодец малый! молодец! Ну, пойдем ко мне.
Он взял князя Василья под руку и повел в кабинет.
Князь Василий, оставшись один на один с князем, тотчас же объявил ему о своем желании и надеждах.
– Что ж ты думаешь, – сердито сказал старый князь, – что я ее держу, не могу расстаться? Вообразят себе! – проговорил он сердито. – Мне хоть завтра! Только скажу тебе, что я своего зятя знать хочу лучше. Ты знаешь мои правила: всё открыто! Я завтра при тебе спрошу: хочет она, тогда пусть он поживет. Пускай поживет, я посмотрю. – Князь фыркнул.
– Пускай выходит, мне всё равно, – закричал он тем пронзительным голосом, которым он кричал при прощаньи с сыном.
– Я вам прямо скажу, – сказал князь Василий тоном хитрого человека, убедившегося в ненужности хитрить перед проницательностью собеседника. – Вы ведь насквозь людей видите. Анатоль не гений, но честный, добрый малый, прекрасный сын и родной.
– Ну, ну, хорошо, увидим.
Как оно всегда бывает для одиноких женщин, долго проживших без мужского общества, при появлении Анатоля все три женщины в доме князя Николая Андреевича одинаково почувствовали, что жизнь их была не жизнью до этого времени. Сила мыслить, чувствовать, наблюдать мгновенно удесятерилась во всех их, и как будто до сих пор происходившая во мраке, их жизнь вдруг осветилась новым, полным значения светом.
Княжна Марья вовсе не думала и не помнила о своем лице и прическе. Красивое, открытое лицо человека, который, может быть, будет ее мужем, поглощало всё ее внимание. Он ей казался добр, храбр, решителен, мужествен и великодушен. Она была убеждена в этом. Тысячи мечтаний о будущей семейной жизни беспрестанно возникали в ее воображении. Она отгоняла и старалась скрыть их.
«Но не слишком ли я холодна с ним? – думала княжна Марья. – Я стараюсь сдерживать себя, потому что в глубине души чувствую себя к нему уже слишком близкою; но ведь он не знает всего того, что я о нем думаю, и может вообразить себе, что он мне неприятен».
И княжна Марья старалась и не умела быть любезной с новым гостем. «La pauvre fille! Elle est diablement laide», [Бедная девушка, она дьявольски дурна собою,] думал про нее Анатоль.
M lle Bourienne, взведенная тоже приездом Анатоля на высокую степень возбуждения, думала в другом роде. Конечно, красивая молодая девушка без определенного положения в свете, без родных и друзей и даже родины не думала посвятить свою жизнь услугам князю Николаю Андреевичу, чтению ему книг и дружбе к княжне Марье. M lle Bourienne давно ждала того русского князя, который сразу сумеет оценить ее превосходство над русскими, дурными, дурно одетыми, неловкими княжнами, влюбится в нее и увезет ее; и вот этот русский князь, наконец, приехал. У m lle Bourienne была история, слышанная ею от тетки, доконченная ею самой, которую она любила повторять в своем воображении. Это была история о том, как соблазненной девушке представлялась ее бедная мать, sa pauvre mere, и упрекала ее за то, что она без брака отдалась мужчине. M lle Bourienne часто трогалась до слез, в воображении своем рассказывая ему , соблазнителю, эту историю. Теперь этот он , настоящий русский князь, явился. Он увезет ее, потом явится ma pauvre mere, и он женится на ней. Так складывалась в голове m lle Bourienne вся ее будущая история, в самое то время как она разговаривала с ним о Париже. Не расчеты руководили m lle Bourienne (она даже ни минуты не обдумывала того, что ей делать), но всё это уже давно было готово в ней и теперь только сгруппировалось около появившегося Анатоля, которому она желала и старалась, как можно больше, нравиться.
Маленькая княгиня, как старая полковая лошадь, услыхав звук трубы, бессознательно и забывая свое положение, готовилась к привычному галопу кокетства, без всякой задней мысли или борьбы, а с наивным, легкомысленным весельем.
Несмотря на то, что Анатоль в женском обществе ставил себя обыкновенно в положение человека, которому надоедала беготня за ним женщин, он чувствовал тщеславное удовольствие, видя свое влияние на этих трех женщин. Кроме того он начинал испытывать к хорошенькой и вызывающей Bourienne то страстное, зверское чувство, которое на него находило с чрезвычайной быстротой и побуждало его к самым грубым и смелым поступкам.
Общество после чаю перешло в диванную, и княжну попросили поиграть на клавикордах. Анатоль облокотился перед ней подле m lle Bourienne, и глаза его, смеясь и радуясь, смотрели на княжну Марью. Княжна Марья с мучительным и радостным волнением чувствовала на себе его взгляд. Любимая соната переносила ее в самый задушевно поэтический мир, а чувствуемый на себе взгляд придавал этому миру еще большую поэтичность. Взгляд же Анатоля, хотя и был устремлен на нее, относился не к ней, а к движениям ножки m lle Bourienne, которую он в это время трогал своею ногою под фортепиано. M lle Bourienne смотрела тоже на княжну, и в ее прекрасных глазах было тоже новое для княжны Марьи выражение испуганной радости и надежды.
«Как она меня любит! – думала княжна Марья. – Как я счастлива теперь и как могу быть счастлива с таким другом и таким мужем! Неужели мужем?» думала она, не смея взглянуть на его лицо, чувствуя всё тот же взгляд, устремленный на себя.
Ввечеру, когда после ужина стали расходиться, Анатоль поцеловал руку княжны. Она сама не знала, как у ней достало смелости, но она прямо взглянула на приблизившееся к ее близоруким глазам прекрасное лицо. После княжны он подошел к руке m lle Bourienne (это было неприлично, но он делал всё так уверенно и просто), и m lle Bourienne вспыхнула и испуганно взглянула на княжну.
«Quelle delicatesse» [Какая деликатность,] – подумала княжна. – Неужели Ame (так звали m lle Bourienne) думает, что я могу ревновать ее и не ценить ее чистую нежность и преданность ко мне. – Она подошла к m lle Bourienne и крепко ее поцеловала. Анатоль подошел к руке маленькой княгини.
– Non, non, non! Quand votre pere m'ecrira, que vous vous conduisez bien, je vous donnerai ma main a baiser. Pas avant. [Нет, нет, нет! Когда отец ваш напишет мне, что вы себя ведете хорошо, тогда я дам вам поцеловать руку. Не прежде.] – И, подняв пальчик и улыбаясь, она вышла из комнаты.


Все разошлись, и, кроме Анатоля, который заснул тотчас же, как лег на постель, никто долго не спал эту ночь.
«Неужели он мой муж, именно этот чужой, красивый, добрый мужчина; главное – добрый», думала княжна Марья, и страх, который почти никогда не приходил к ней, нашел на нее. Она боялась оглянуться; ей чудилось, что кто то стоит тут за ширмами, в темном углу. И этот кто то был он – дьявол, и он – этот мужчина с белым лбом, черными бровями и румяным ртом.
Она позвонила горничную и попросила ее лечь в ее комнате.
M lle Bourienne в этот вечер долго ходила по зимнему саду, тщетно ожидая кого то и то улыбаясь кому то, то до слез трогаясь воображаемыми словами рauvre mere, упрекающей ее за ее падение.
Маленькая княгиня ворчала на горничную за то, что постель была нехороша. Нельзя было ей лечь ни на бок, ни на грудь. Всё было тяжело и неловко. Живот ее мешал ей. Он мешал ей больше, чем когда нибудь, именно нынче, потому что присутствие Анатоля перенесло ее живее в другое время, когда этого не было и ей было всё легко и весело. Она сидела в кофточке и чепце на кресле. Катя, сонная и с спутанной косой, в третий раз перебивала и переворачивала тяжелую перину, что то приговаривая.
– Я тебе говорила, что всё буграми и ямами, – твердила маленькая княгиня, – я бы сама рада была заснуть, стало быть, я не виновата, – и голос ее задрожал, как у собирающегося плакать ребенка.
Старый князь тоже не спал. Тихон сквозь сон слышал, как он сердито шагал и фыркал носом. Старому князю казалось, что он был оскорблен за свою дочь. Оскорбление самое больное, потому что оно относилось не к нему, а к другому, к дочери, которую он любит больше себя. Он сказал себе, что он передумает всё это дело и найдет то, что справедливо и должно сделать, но вместо того он только больше раздражал себя.
«Первый встречный показался – и отец и всё забыто, и бежит кверху, причесывается и хвостом виляет, и сама на себя не похожа! Рада бросить отца! И знала, что я замечу. Фр… фр… фр… И разве я не вижу, что этот дурень смотрит только на Бурьенку (надо ее прогнать)! И как гордости настолько нет, чтобы понять это! Хоть не для себя, коли нет гордости, так для меня, по крайней мере. Надо ей показать, что этот болван об ней и не думает, а только смотрит на Bourienne. Нет у ней гордости, но я покажу ей это»…
Сказав дочери, что она заблуждается, что Анатоль намерен ухаживать за Bourienne, старый князь знал, что он раздражит самолюбие княжны Марьи, и его дело (желание не разлучаться с дочерью) будет выиграно, и потому успокоился на этом. Он кликнул Тихона и стал раздеваться.
«И чорт их принес! – думал он в то время, как Тихон накрывал ночной рубашкой его сухое, старческое тело, обросшее на груди седыми волосами. – Я их не звал. Приехали расстраивать мою жизнь. И немного ее осталось».
– К чорту! – проговорил он в то время, как голова его еще была покрыта рубашкой.
Тихон знал привычку князя иногда вслух выражать свои мысли, а потому с неизменным лицом встретил вопросительно сердитый взгляд лица, появившегося из под рубашки.
– Легли? – спросил князь.
Тихон, как и все хорошие лакеи, знал чутьем направление мыслей барина. Он угадал, что спрашивали о князе Василье с сыном.
– Изволили лечь и огонь потушили, ваше сиятельство.
– Не за чем, не за чем… – быстро проговорил князь и, всунув ноги в туфли и руки в халат, пошел к дивану, на котором он спал.
Несмотря на то, что между Анатолем и m lle Bourienne ничего не было сказано, они совершенно поняли друг друга в отношении первой части романа, до появления pauvre mere, поняли, что им нужно много сказать друг другу тайно, и потому с утра они искали случая увидаться наедине. В то время как княжна прошла в обычный час к отцу, m lle Bourienne сошлась с Анатолем в зимнем саду.
Княжна Марья подходила в этот день с особенным трепетом к двери кабинета. Ей казалось, что не только все знают, что нынче совершится решение ее судьбы, но что и знают то, что она об этом думает. Она читала это выражение в лице Тихона и в лице камердинера князя Василья, который с горячей водой встретился в коридоре и низко поклонился ей.
Старый князь в это утро был чрезвычайно ласков и старателен в своем обращении с дочерью. Это выражение старательности хорошо знала княжна Марья. Это было то выражение, которое бывало на его лице в те минуты, когда сухие руки его сжимались в кулак от досады за то, что княжна Марья не понимала арифметической задачи, и он, вставая, отходил от нее и тихим голосом повторял несколько раз одни и те же слова.
Он тотчас же приступил к делу и начал разговор, говоря «вы».
– Мне сделали пропозицию насчет вас, – сказал он, неестественно улыбаясь. – Вы, я думаю, догадались, – продолжал он, – что князь Василий приехал сюда и привез с собой своего воспитанника (почему то князь Николай Андреич называл Анатоля воспитанником) не для моих прекрасных глаз. Мне вчера сделали пропозицию насчет вас. А так как вы знаете мои правила, я отнесся к вам.
– Как мне вас понимать, mon pere? – проговорила княжна, бледнея и краснея.
– Как понимать! – сердито крикнул отец. – Князь Василий находит тебя по своему вкусу для невестки и делает тебе пропозицию за своего воспитанника. Вот как понимать. Как понимать?!… А я у тебя спрашиваю.
– Я не знаю, как вы, mon pere, – шопотом проговорила княжна.
– Я? я? что ж я то? меня то оставьте в стороне. Не я пойду замуж. Что вы? вот это желательно знать.
Княжна видела, что отец недоброжелательно смотрел на это дело, но ей в ту же минуту пришла мысль, что теперь или никогда решится судьба ее жизни. Она опустила глаза, чтобы не видеть взгляда, под влиянием которого она чувствовала, что не могла думать, а могла по привычке только повиноваться, и сказала:
– Я желаю только одного – исполнить вашу волю, – сказала она, – но ежели бы мое желание нужно было выразить…
Она не успела договорить. Князь перебил ее.
– И прекрасно, – закричал он. – Он тебя возьмет с приданным, да кстати захватит m lle Bourienne. Та будет женой, а ты…
Князь остановился. Он заметил впечатление, произведенное этими словами на дочь. Она опустила голову и собиралась плакать.
– Ну, ну, шучу, шучу, – сказал он. – Помни одно, княжна: я держусь тех правил, что девица имеет полное право выбирать. И даю тебе свободу. Помни одно: от твоего решения зависит счастье жизни твоей. Обо мне нечего говорить.
– Да я не знаю… mon pere.
– Нечего говорить! Ему велят, он не только на тебе, на ком хочешь женится; а ты свободна выбирать… Поди к себе, обдумай и через час приди ко мне и при нем скажи: да или нет. Я знаю, ты станешь молиться. Ну, пожалуй, молись. Только лучше подумай. Ступай. Да или нет, да или нет, да или нет! – кричал он еще в то время, как княжна, как в тумане, шатаясь, уже вышла из кабинета.
Судьба ее решилась и решилась счастливо. Но что отец сказал о m lle Bourienne, – этот намек был ужасен. Неправда, положим, но всё таки это было ужасно, она не могла не думать об этом. Она шла прямо перед собой через зимний сад, ничего не видя и не слыша, как вдруг знакомый шопот m lle Bourienne разбудил ее. Она подняла глаза и в двух шагах от себя увидала Анатоля, который обнимал француженку и что то шептал ей. Анатоль с страшным выражением на красивом лице оглянулся на княжну Марью и не выпустил в первую секунду талию m lle Bourienne, которая не видала ее.
«Кто тут? Зачем? Подождите!» как будто говорило лицо Анатоля. Княжна Марья молча глядела на них. Она не могла понять этого. Наконец, m lle Bourienne вскрикнула и убежала, а Анатоль с веселой улыбкой поклонился княжне Марье, как будто приглашая ее посмеяться над этим странным случаем, и, пожав плечами, прошел в дверь, ведшую на его половину.
Через час Тихон пришел звать княжну Марью. Он звал ее к князю и прибавил, что и князь Василий Сергеич там. Княжна, в то время как пришел Тихон, сидела на диване в своей комнате и держала в своих объятиях плачущую m lla Bourienne. Княжна Марья тихо гладила ее по голове. Прекрасные глаза княжны, со всем своим прежним спокойствием и лучистостью, смотрели с нежной любовью и сожалением на хорошенькое личико m lle Bourienne.
– Non, princesse, je suis perdue pour toujours dans votre coeur, [Нет, княжна, я навсегда утратила ваше расположение,] – говорила m lle Bourienne.
– Pourquoi? Je vous aime plus, que jamais, – говорила княжна Марья, – et je tacherai de faire tout ce qui est en mon pouvoir pour votre bonheur. [Почему же? Я вас люблю больше, чем когда либо, и постараюсь сделать для вашего счастия всё, что в моей власти.]
– Mais vous me meprisez, vous si pure, vous ne comprendrez jamais cet egarement de la passion. Ah, ce n'est que ma pauvre mere… [Но вы так чисты, вы презираете меня; вы никогда не поймете этого увлечения страсти. Ах, моя бедная мать…]
– Je comprends tout, [Я всё понимаю,] – отвечала княжна Марья, грустно улыбаясь. – Успокойтесь, мой друг. Я пойду к отцу, – сказала она и вышла.
Князь Василий, загнув высоко ногу, с табакеркой в руках и как бы расчувствованный донельзя, как бы сам сожалея и смеясь над своей чувствительностью, сидел с улыбкой умиления на лице, когда вошла княжна Марья. Он поспешно поднес щепоть табаку к носу.
– Ah, ma bonne, ma bonne, [Ах, милая, милая.] – сказал он, вставая и взяв ее за обе руки. Он вздохнул и прибавил: – Le sort de mon fils est en vos mains. Decidez, ma bonne, ma chere, ma douee Marieie qui j'ai toujours aimee, comme ma fille. [Судьба моего сына в ваших руках. Решите, моя милая, моя дорогая, моя кроткая Мари, которую я всегда любил, как дочь.]
Он отошел. Действительная слеза показалась на его глазах.
– Фр… фр… – фыркал князь Николай Андреич.
– Князь от имени своего воспитанника… сына, тебе делает пропозицию. Хочешь ли ты или нет быть женою князя Анатоля Курагина? Ты говори: да или нет! – закричал он, – а потом я удерживаю за собой право сказать и свое мнение. Да, мое мнение и только свое мнение, – прибавил князь Николай Андреич, обращаясь к князю Василью и отвечая на его умоляющее выражение. – Да или нет?
– Мое желание, mon pere, никогда не покидать вас, никогда не разделять своей жизни с вашей. Я не хочу выходить замуж, – сказала она решительно, взглянув своими прекрасными глазами на князя Василья и на отца.
– Вздор, глупости! Вздор, вздор, вздор! – нахмурившись, закричал князь Николай Андреич, взял дочь за руку, пригнул к себе и не поцеловал, но только пригнув свой лоб к ее лбу, дотронулся до нее и так сжал руку, которую он держал, что она поморщилась и вскрикнула.
Князь Василий встал.
– Ma chere, je vous dirai, que c'est un moment que je n'oublrai jamais, jamais; mais, ma bonne, est ce que vous ne nous donnerez pas un peu d'esperance de toucher ce coeur si bon, si genereux. Dites, que peut etre… L'avenir est si grand. Dites: peut etre. [Моя милая, я вам скажу, что эту минуту я никогда не забуду, но, моя добрейшая, дайте нам хоть малую надежду возможности тронуть это сердце, столь доброе и великодушное. Скажите: может быть… Будущность так велика. Скажите: может быть.]