Кристиани Буркард, Альфредо

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Альфредо Кристиани»)
Перейти к: навигация, поиск
Альфредо Феликс Кристиани Буркард
Alfredo Félix Cristiani Burkard<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Президент Сальвадора
1 июня 1989 — 1 июня 1994
Предшественник: Хосе Наполеон Дуарте
Преемник: Армандо Кальдерон Соль
 
Рождение: 22 ноября 1947(1947-11-22) (76 лет)
Сан-Сальвадор
Партия: Националистический республиканский альянс
Образование: Джорджтаунский университет
 
Сайт: [www.mauriciofunestv.com/ riciofunestv.com]

Альфредо Феликс Кристиани Буркард (род. 22 ноября 1947, Сан-Сальвадор) — сальвадорский политический деятель, президент страны в 1989—1994 годах.

Окончил Джорджтаунский университет и колледж Сан-Сальвадора по специальности «управление бизнесом». После возвращения в Сальвадор занимался семейным бизнесом[1].

Член правой партии АРЕНА с 1984 года, представитель её реформистского крыла. В 1985 году сменил во главе партии известного своими радикальными взглядами Роберто д’Обюссона. В 1987 году участвовал в работе Комиссии по национальному примирению[1]. В 1988 избран депутатом парламента. В 1989 году выиграл президентские выборы у представителя христианских демократов. Во время правления проявил недюжинный талант политика, поскольку сумел и добиться заключения мирного договора с повстанцами из Фронта национального освобождения имени Фарабундо Марти и нейтрализовать требовавших эскалации военных действий «правых» радикалов.

Напишите отзыв о статье "Кристиани Буркард, Альфредо"



Примечания

  1. 1 2 Ежегодник БСЭ 1990 года. — М.: СЭ, 1990. — С. 537


Отрывок, характеризующий Кристиани Буркард, Альфредо


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.