Абу Хамид аль-Газали

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Аль-Газали»)
Перейти к: навигация, поиск
Абу Хами́д Мухамма́д ибн Мухамма́д аль-Газали́
араб. ابو حامد محمد بن محمد الغزالى
Дата рождения:

1058(1058)

Место рождения:

Тус, Иран

Дата смерти:

19 декабря 1111(1111-12-19)

Место смерти:

Тус

Школа/традиция:

Суфизм, ашаризм, шафиитский мазхаб

Направление:

Суннитский ислам, Ахль аль-Хадис

Период:

Золотой век ислама

Основные интересы:

Теология, философия, фикх, мистицизм, логика, космология

Испытавшие влияние:

Баха ад-Дин Валад

Цитаты в Викицитатнике
Произведения в Викитеке

Абу Хами́д Муха́ммад ибн Муха́ммад аль-Газали́ ат-Туси́ (араб. ابو حامد محمد بن محمد الغزالى‎, Абу Ха́мид Муха́ммад ибн Муха́ммад аль-Газа́ли; 1058, Тус — 19 декабря 1111, Тус) — исламский богослов, правовед, философ и мистик, родом из области Хорасан в Персии (современный Иран)[1]. Один из наиболее авторитетных учителей, входящих в число основателей суфизма. Деятельность аль-Газали была направлена на формирование всестороннего и систематического учения суфизма, а также на формулирование теоретических основ суфизма.





Биография

Абу Хамид аль-Газали родился в 1058 году[2]. Его семья жила в Тусе и имела персидское происхождение. Отец Абу Хамида был прядильщиком шерсти. Он рано ушёл из жизни и воспитанием Абу Хамида и его брата Абуль-Футуха Ахмада занялся один из друзей отца. Вскоре наследство, оставленное отцом иссякло и поскольку друг отца сам был очень беден он предложил братьям поступить в медресе в качестве учащихся, чтобы прокормить себя.

В 1070 году аль-Газали вместе с братом переехали в Джурджан (Горган) для продолжения обучения у имама Ахмада ар-Разикани и Абуль-Касима Джурджиани. В 1080 году аль-Газали поехал в Нишапур для того, чтобы стать студентом известного мусульманского ученого Абуль-Маали аль-Джувайни (ум. 1085), известного как Имам аль-Харамайн[3]. У имама аль-Джувайни Абу Хамид изучал фикх, усуль аль-фикх, ашаритский калам и другие дисциплины. Среди учителей аль-Газали обучивших его тонкостям суфизма были Фазл ибн Мухаммад аль-Фарамизи (ученик Абуль-Касима аль-Кушайри) и Юсуф ан-Насадж.

Вскоре молодого и талантливого богослова замечает сельджукский визирь Низам аль-Мульк. Он пригласил аль-Газали в Багдад и поручает ему возглавить медресе Низамия. С 1091 по 1095 он преподаёт исламское право в созданном им ученом заведении. В медресе училось около 300 учеников, среди которых были: Абу Бакр ибн аль-Араби[4], Абу Джильд ибн ар-Разар, Абу Гайс аль-Джайли, аль-Барбабази, Абуль-Байих аль-Бакраджи, Абуль-Аббас аль-Аклиши, Абдул-Кадир аль-Джилани, Мухаммад ибн Яхья аш-Шафии и другие известные исламские богословы.

В 1092 году Низам аль-Мульк погибает от рук исмаилитов и в 1095 году аль-Газали под предлогом совершения хаджа вместе с семьёй покидает Багдад[2]. Сам аль-Газали объясняет свой поступок следующим образом:

«Затем, понаблюдав за собой со стороны, я нашел своё положение опасным для меня, и что я очень привязался ко всему тому, что приобрел из благ земной жизни, и всему тому, что окружало меня. Затем я, проследив за своими делами, заметил, что лучшее, чем я могу быть занят, — это преподавание и обучение. Но это были науки, не приносящие пользы на том свете и не столь важные для земной тленной жизни. Я вспомнил о своем намерении обучать, и оказалось, что делаю это не чисто ради Аллаха, а ради славы и почета. Тогда я убедился, что нахожусь на краю пропасти и в итоге могу попасть в Ад, если не возьмусь за исправление своего положения. И поэтому я решил выехать из Багдада, поскольку мысли о моем положении не давали мне покоя, но моей душе (нафсу) это отнюдь не понравилось, и она стала мне противиться. И, таким образом, я стал колебаться между своей необузданной страстью и эгоизмом и призывами того света до тех пор, пока дело не перешло от выбора к необходимости…»

— Биография имама Аль-Газали ат-Туси[5]

В течение 11 лет до 1106 года аль-Газали провёл жизнь отшельника. Сначала он прибыл в Шам. В Дамаске он приобщился к суфийской практике уединяясь (халват), совершая внутренние упражнения (риязат) и духовные старания (муджахадат). Некоторое время он пребывал в служении (итикаф) в мечети Омейядов. Затем он отправился в Иерусалим (Байт уль-Мукаддас). Там он большую часть времени проводил в мечети Купол Скалы, расположенной рядом с мечетью аль-Акса. В Иерусалиме была начата самая знаменитая книга имама аль-Газали «Воскрешение наук о Вере», которую он закончил в Дамаске. После возвращения а Дамаск аль-Газали совершил паломничество в Мекку и посетил могилу пророка Мухаммеда в Медине. В эти годы он написал наиболее значительные свои сочинения.

В 1106 году сын Низам аль-Мулька, Фахр аль-Мульк пригласил аль-Газали вернуться к преподаванию, аль-Газали начинает снова читать лекции в медресе Низамия в Нишапуре[2]. В Нишапуре аль-Газали познакомился с шейхом Абу Али аль-Фармади, являющимся седьмым в цепочке (сильсиля) шейхов накшбандийского тариката. Под руководством и наставлением аль-Фармади он прошел все ступени (макам) суфизма.

Незадолго до смерти аль-Газали снова бросает преподавание и возвращается в Тус. Живёт в келье и учит молодых последователей суфийскому образу жизни. Аль-Газали умер в декабре 1111 года в возрасте 53 лет[6]. По словам Абдул-Гафура Фариси у аль-Газали было несколько дочерей и ни одного сына[7].

Богословская деятельность

Абу Хамид аль-Газали был последователем шафиитской правовой школы (мазхаб) и ашаритской акиды. Его труды способствовали развитию систематического представления суфизма и его интеграции в ортодоксальный суннитский ислам. Аль-Газали подвергал критическому рассмотрению положения всех основных направлений исламской мысли от исламской теологии, суфизма, исмаилизма до философии[8].

Калам

Мысли аль-Газали оказали важное влияние не только на мусульманских, но и на христианских средневековых философов[1]. Аль-Газали считают и виднейшим представителем ашаритского калама (фактически последним великим философом калама, завершившим создание ашаритской метафизики) и основополагающим теологом суфизма. Его личность самоуглубленного мыслителя и мистика, не отказывающегося от передачи своих знаний другим, но избегающего мирских почестей и власти, очень популярен как пример «настоящего» мусульманина — мумина.

Аль-Газали ввёл новую интерпретацию понятия джихад в Коране. По мнению аль-Газали в 95 аяте суры Ан-Ниса («Женщины») речь не идёт о борьбе на поле боя, а о преодолении своего низшего «я» (нафс)[9]. Тему джихада затронул в книге «Аль-Васит филь-мазхаб» (том 6)[10].

По уровню познавательных способностей людей аль-Газали делил их на две категории: «широкую публику», «массу» (аль-амма, аль-’авамм), и «избранных» (аль-хасса). К первой категории он относил рядовых верующих, которые слепо следуют религиозной традиции. Перед такими людьми нельзя давать символико-аллегорическое толкование священным текстам. К первой категории он также относил и мутакаллимов, функция которых должна ограничиваться защитой догм ислама от нововведений (бида). Ко второй категории он причислял, прежде всего философов (фаласифа) и суфиев, которые приходят к монистическому взгляду на бытие с помощью интуиции (ильхам)[2].

Из философов основными субъектами его критики стали Аристотель, аль-Фараби и Ибн Сина. Доказывая несостоятельность философского пути познания, аль-Газали постоянно использовал философские методы опровержения, широко прибегая к приемам аристотелевской логики. Движущими силами его поиска истины были сомнение, скепсис[8].

Суфизм

Аль-Газали сыграл очень важную роль в объединении понятий суфизма и законов шариата. Он был тем, кто в своих работах дал формальное описание суфизма[1]. Когда (особенно в годы уединения) он стал тщательно изучать науки (калам, философию, исмаилизм, суннитскую догматику), он пришёл к выводу, что рационально сконструированная вера не жизненна, и всерьёз обратился к суфизму. Он понял, что нравственные устои должны основываться на непосредственном общении с Аллахом, а также на личном опыте переживаний. При этом важно обретение просветления или божественной благодати, для которой надо освободиться от всего искусственного.

Аль-Газали выделял три уровня бытия.

  1. Высший уровень занимал Аллах, который самодостаточен
  2. Низший уровень составляет материальный мир, определённый Аллахом
  3. Между ними находится мир людей, души которых обладают свободой воли. От Аллаха им даются идеи и наклонности, однако дела определяются только волей людей.

Практическую пользу суфизма аль-Газали видел в направленности его учения к нравственному совершенствованию человека. Он отвергал притязания суфиев на онтологическое единение с Богом и признавал «единение» лишь как символ постижения божества высшей познавательной силой[2].

Титулы

Труды аль-Газали высоко оценены в исламском мире. Он получил много титулов, среди них Шарафуль-А’имма (араб. شرف الائمة‎), Зайнуд-дин (араб. زین الدین‎ — красота религии), Худжатуль-Ислам (араб. حجة الاسلام‎ — довод ислама) и другие[1]. Такие исламские богословы как аз-Захаби, ас-Суюти, ан-Навави, Ибн Асакир считали его «обновителем» 5 века хиджры. Многоликость учения аль-Газали стала причиной того, что мусульманские догматики одновременно подвергали его критике и превозносили в качестве «довода ислама». В современном мире аль-Газали считается одним из авторитетнейших исламских теологов[2]. Шейх Хамза Юсуф[en] пишет о нём как о человеке, который «буквально спас ислам»[11].

После того, как аль-Газали будучи ещё молодым человеком написал книгу «аль-Манхуль фи усуль аль-фикх» (Основы исламского права, 1109 г.), его учитель Абдул-Малик аль-Джувейни сказал: «Ты похоронил меня, в то время когда я ещё жив, неужели ты не мог потерпеть пока я умру. Твоя книга покрывает мою книгу»[12].

Хафиз аз-Захаби (ум. в 1348 г.) в биографии аль-Газали писал: «Аль-Газали, шейх, имам, океан знаний, довод Ислама, феномен своего времени, красота религии, Абу Хамид Мухаммад ибн Мухаммад ибн Мухаммад ибн Мухаммад ибн Ахмад ат-Туси аш-Шафии аль-Газали. Обладатель многих сочинений, очень остроумный. Обучался в начале исламскому праву в своем городе, далее переселился в Найсабур и находился в кружке студентов, учился у имама аль-Харамайн, и вобрал в себя исламское право за короткое время, и стал красноречивым и искусным в дискуссии и был основным из дискутирующих»[13].

Влияние Аль-Газали на мировую философию и мировоззрение

Аль-Газали сразу же стал переводиться на многие языки, получил известность в христианской Европе и в еврейских общинах.[14][15]

Влияние на христианство

С его сочинениями был знаком Фома Аквинский, который его высоко ценил.[16]

В конце XII века сочинение «Намерения философов» было переведено на латинский язык и широко распространилось. «Logica et philosophia Algazelis» перевёл Доминик Гундиссалин совместно с еврейским учёным Авендаутом. Этот перевод стал основным источником в Европе по изучению арабской философии. При этом он ошибочно считался последователем Авиценны.

Влияние на еврейскую мысль

В XII — XIII веках еврейское население арабской Испании активно владело арабским языком, и еврейские мыслители могли непосредственно воспринимать арабскую литературу. Иехуда Галеви в своих полемических работах против Аристотеля следовал позиции аль-Газали («Самоопровержение философов»), противопоставляя нечёткость философии математике и логике. Абрахам ибн Дауд (Abraham ibn Daud) в сочинении Эмунах Рамах наоборот следовал Авиценне и аль-Газали в концепции воли, намерения и экстаза (по работе аль-Газали «Намерения философов»).[15]

В дальнейшем сочинения аль-Газали многократно переводились на еврейский язык, одним из первых переводчиков был Исаак Альбалаг (en:Isaac Albalag). Его работы имели большой резонанс, после него появилось ещё два перевода.[15]

Еврейские переводы «Намерений философов» Аль-Газали под названием «De’ôt ha-Fîlôsôfîm» или «Kavvanôt ha-Fîlôsôfîm» стали чуть ли не самыми распространёнными философскими текстами среди европейских евреев.

Выдержки из аль-Газали включали в свои сочинения о еврейском законе и образе жизни такие мыслители, как Маймонид, Авраам Хасид, Обадия Маймонид, Авраам ибн Хасдай (Abraham ben Samuel ibn Chasdai) и каббалист Авраам Гависон из Тлемсена.

Скептицизм

Рационализм Газали, попытки подвергнуть сомнению причинность и разорвать связи между причинами и следствиями, которые могут оказаться не чем иным, как простой последовательностью событий, — комментируется многими авторами как преддверие современного скептицизма[17].

Труды

Абу Хамид аль-Газали является автором более чем 70 книг по богословским наукам, философии и суфизму[1]. Его главные труды носят полемический характер.

Воскрешение религиозных наук

Основным сочинением аль-Газали является трактат «Воскрешение религиозных наук» (араб. إحياء علوم الدين‎), в котором раскрываются вопросы культовой практики (ибадат), социально значимых обычаев (адат), «пагубных» черт характера (мухликат) и черт, ведущих к спасению (мунджийат)[2]. В этом трактате аль-Газали определяет основные суфийские ценности и идеалы — терпение, любовь, бедность, аскетизм. «Воскрешение» означает стремление оживить закосневшую суннитскую систему взглядов, определяя способы познания истины, сочетающие разум, искренность и любовь, честность и стремление к Аллаху. С одной стороны он ценит разум как необходимый для познания, которое включает в себя логику, практику, сомнения и объективность. С другой стороны он определяет уровни проблесков интуиции и экстаза по мере приближения к Аллаху и говорит о коллективных суфийских ритуалах.

Суфизм
  • Кимийя-йе са’дат (араб. كمياء السعادة ‎ — Эликсир счастья) — книга о суфизме, написанная на фарси. В этой книге аль-Газали критикует современных ему улемов, превративших религиозное знание в средство достижения мирских целей[18]
  • Мишкат аль-анвар («Ниша Света») — объяснение хадиса о семидесяти тысячах завесах[19]
Философия
  • Макасид аль-фаласифа (1094) (араб. مقاصد الفلاسفة‎ — намерения философов) — книга, в которой дано объективное и систематизированное изложение основных положений логики, физики и метафизики восточных перипатетиков.
  • Тахафут аль-фаласифа (араб. تهافت الفلاسفة‎ — самоопровержение философов) — сочинение, ставшее знаменитым на западе и считающееся опровержением философской школы, известной в арабской среде под названием «фалясифа» (главным образом, последователи аль-Кинди). Понимание названия этой книги как атаки на философию вообще представляет собой типичный образец ложных друзей переводчика. Хорошо известна полемическая книга Ибн Рушда c опровержением аль-Газали «Тахафут аль-тахафут» (Самоопровержение самоопровержения), известная также и в еврейской традиции.
Теология
  • Аль-иктисад фи ль-итикад (1095) (араб. الاقتصاد في الاعتقاد‎ — срединный путь теологии)
  • Ар-рисаля аль-Кудсийя (1097) («Письмо из Иерусалима»)
  • Китаб аль-арбаин фи усуль аль-дин («Сорок глав о принципах Веры»)
  • Мизан аль-хамаль (1095) (араб. ميزان العمل‎)
  • Файсаль ат-тафрик байна аль-ислам ва аз-зандака (араб. فيصل التفرقة بين الإسلام والزندقة‎ — Критерии различения ислама от еретических учений) — полемический труд против исмаилитов (батинитов)
Логика

В своих работах по логике аль-Газали популяризировал логику восточных перипатетиков. Делал он это изменяя её терминологию и представляя правила логики так, как будто они выводятся им из Корана и сунны.

  • Мияр аль-ильм (1095)
  • Аль-Кустас аль-Мустаким (1096) (араб. القسطاس المستقيم‎ — Правильные весы)
  • Михакк ан-назар (1095) (араб. (محك النظر (منطق‎)

Публикации

  • Абу Хамид ал-Газали. Воскрешение наук о вере («Ихйа улум ад-Дин»). Избранные главы / Перевод В. В. Наумкина. — М.: Наука, 1980.
  • Аль-Газали Абу Хамид. Исследование сокровенных тайн сердца. — Ансар, 2006. — ISBN 5-98443-020-7.
  • Аль-Газали Абу Хамид. «Наставление правителям» и другие сочинения. — Ансар, 2005. — ISBN 5-98443-011-8.
  • Аль-Газали Абу Хамид. «Весы деяний» и другие сочинения. — Ансар, 2004. — ISBN 5-98443-006-1.

Напишите отзыв о статье "Абу Хамид аль-Газали"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 [philosoma.ru/gazali.html Аль-Газали]. Философы древности. Проверено 7 апреля 2013. [www.peeep.us/e0aed64d Архивировано из первоисточника 7 апреля 2013].
  2. 1 2 3 4 5 6 7 Ибрагим, Т. К., Сагадеев А.В. [www.academia.edu/800250/_._M._1991 аль-Газали] // Ислам: энциклопедический словарь / отв. ред. С. М. Прозоров. — М. : Наука, 1991. — С. 51-52.</span>
  3. Имам аль-Харамайн означает «имам двух харамов» (Мекки и Медины)
  4. The Encyclopaedia of Islam. New edition. London, 1968, p. 707
  5. [www.sufizm.ru/lib/gasali/boigraphy/ Биография имама Аль-Газали ат-Туси] sufizm.ru
  6. Al-Ghazali. [www.ghazali.org/works/abstin.htm Abstinence in Islam] / Transl. and notes by Caesar E. Farah. — Minneapolis: Bibliotheca Islamica. — ISBN 0-88297-048-8.
  7. Griffel Frank. Al-Ghazālī's Philosophical Theology. — Oxford: Oxford University Press, 2009. — ISBN 9780195331622.
  8. 1 2 Рыбалкин В. С. [www.pravenc.ru/text/161419.html Газали]. Православная энциклопедия. Проверено 7 апреля 2013. [www.peeep.us/050357b8 Архивировано из первоисточника 7 апреля 2013].
  9. Ан-Ниса [koran.islamnews.ru/?syra=4&ayts=95&aytp=95&kul=on&orig=on&original=og1&dictor=8&s= 4:95]
  10. Ибрагим Десаи. [askimam.ru/publ/9-1-0-18 Почему аль-Газали не писал о джихаде?]. Ask imam.ru (14 января 2009). Проверено 7 апреля 2013. [www.peeep.us/adcb66fa Архивировано из первоисточника 7 апреля 2013].
  11. [sheikhhamza.com/transcript/Alchemy-of-Happiness Transcript for Alchemy of Happiness] / Sheikh Hamza Yusuf
  12. Аз-Захаби «Сияр а’лям ан-нубаля», том 19, стр. 335
  13. Аз-Захаби «Сияр а’лям ан-нубаля», том 9, стр. 323
  14. [biu.academia.edu/TzviLangermann/Papers/133233/A_Judaeo-Arabic_Poem_Attributed_to_al-Ghazali A Judaeo-Arabic Poem Attributed to al-Ghazali by Tzvi Langermann]
  15. 1 2 3 [www.jewishvirtuallibrary.org/jsource/judaica/ejud_0002_0007_0_07265.html GHAZĀLĪ, ABU ḤAMID MUḤAMMAD IBN MUḤAM-MAD AL-TŪSĪ AL-, Influence on Jewish Philosophy]
  16. Shanab, R. E. A. 1974. Ghazali and Aquinason Causation. The Monist: The International Quarterly Journal of General Philosophical Inquiry 58.1: p.140
  17. Степанянц М. Т. [filosof.historic.ru/books/item/f00/s00/z0000004/st141.shtml Вера и знание в мусульманской культуре.] — В кн.: История философии. Запад-Россия-Восток. Книга первая. Философия древности и средневековья. — М.:Греко-латинский кабинет, 1995. — с.429-441.
  18. [www.sufizm.ru/lib/gasali/selected/ Эликсир счастья] / Русский перевод (избранное)
  19. [www.sufizm.ru/lib/gasali/hadiszaves/ Ниша Света] / Русский перевод
  20. </ol>

Литература

  • Али-заде, А. А. [dic.academic.ru/dic.nsf/islam/198/Газали Газали Мухаммад] : [[web.archive.org/web/20111001002831/slovar-islam.ru/books/g.html арх.] 1 октября 2011] // Исламский энциклопедический словарь. — М. : Ансар, 2007.</span>
  • Али-заде А. А. [www.portal-credo.ru/site/?act=fresh&id=217 Воззрения Абу Хамида аль- Газали о качествах мусульманских правителей]. Portal-Credo.ru. Проверено 7 апреля 2013. [www.peeep.us/ed62e9c3 Архивировано из первоисточника 7 апреля 2013].
  • Григорян С. Н. Из истории философии народов Средней Азии и Ирана 7-12 вв.. — М., 1960.
  • Ибрагим, Т. К., Сагадеев А.В. [www.academia.edu/800250/_._M._1991 аль-Газали] // Ислам: энциклопедический словарь / отв. ред. С. М. Прозоров. — М. : Наука, 1991. — С. 51-52.</span>
  • Гогиберидзе Г. М. Исламский толковый словарь. — Ростов н/Д: Феникс, 2009. — 266 с. — (Словари). — 3000 экз. — ISBN 978-5-222-15934-7.
  • Игнатенко А. А. Познать непознаваемое (аль-Газали о рациональном познании трансцендентного) // Средневековая арабская философия. Проблемы и решения. — М., 1998.
  • Керимов Г. М. Газали и суфизм. — Баку, 1969.
  • Ньюби Г. Краткая энциклопедия ислама = A Concise Encyclopedia of Islam / Пер. с англ.. — М.: Фаир-пресс, 2007. — 384 с. — 3000 экз. — ISBN 978-5-8183-1080-0.
  • Уманская Т. А. Поиски знания и веры: сравнительный анализ «Избавляющего от заблуждений» аль-Газали и «Исповеди» Аврелия Августина // Актуальные проблемы философской и общественной мысли зарубежного Востока. — Душанбе, 1983. — С. 158-169.

Ссылки

  • [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/persien.html Сочинения аль-Газали] на vostlit.info
  • [www.sufizm.ru/lib/gasali/ Сочинения имама аль-Газали] на sufizm.ru

Отрывок, характеризующий Абу Хамид аль-Газали

Наполеон утвердительно кивнул головой.
Адъютант поскакал к дивизии Клапареда. И чрез несколько минут молодая гвардия, стоявшая позади кургана, тронулась с своего места. Наполеон молча смотрел по этому направлению.
– Нет, – обратился он вдруг к Бертье, – я не могу послать Клапареда. Пошлите дивизию Фриана, – сказал он.
Хотя не было никакого преимущества в том, чтобы вместо Клапареда посылать дивизию Фриана, и даже было очевидное неудобство и замедление в том, чтобы остановить теперь Клапареда и посылать Фриана, но приказание было с точностью исполнено. Наполеон не видел того, что он в отношении своих войск играл роль доктора, который мешает своими лекарствами, – роль, которую он так верно понимал и осуждал.
Дивизия Фриана, так же как и другие, скрылась в дыму поля сражения. С разных сторон продолжали прискакивать адъютанты, и все, как бы сговорившись, говорили одно и то же. Все просили подкреплений, все говорили, что русские держатся на своих местах и производят un feu d'enfer [адский огонь], от которого тает французское войско.
Наполеон сидел в задумчивости на складном стуле.
Проголодавшийся с утра m r de Beausset, любивший путешествовать, подошел к императору и осмелился почтительно предложить его величеству позавтракать.
– Я надеюсь, что теперь уже я могу поздравить ваше величество с победой, – сказал он.
Наполеон молча отрицательно покачал головой. Полагая, что отрицание относится к победе, а не к завтраку, m r de Beausset позволил себе игриво почтительно заметить, что нет в мире причин, которые могли бы помешать завтракать, когда можно это сделать.
– Allez vous… [Убирайтесь к…] – вдруг мрачно сказал Наполеон и отвернулся. Блаженная улыбка сожаления, раскаяния и восторга просияла на лице господина Боссе, и он плывущим шагом отошел к другим генералам.
Наполеон испытывал тяжелое чувство, подобное тому, которое испытывает всегда счастливый игрок, безумно кидавший свои деньги, всегда выигрывавший и вдруг, именно тогда, когда он рассчитал все случайности игры, чувствующий, что чем более обдуман его ход, тем вернее он проигрывает.
Войска были те же, генералы те же, те же были приготовления, та же диспозиция, та же proclamation courte et energique [прокламация короткая и энергическая], он сам был тот же, он это знал, он знал, что он был даже гораздо опытнее и искуснее теперь, чем он был прежде, даже враг был тот же, как под Аустерлицем и Фридландом; но страшный размах руки падал волшебно бессильно.
Все те прежние приемы, бывало, неизменно увенчиваемые успехом: и сосредоточение батарей на один пункт, и атака резервов для прорвания линии, и атака кавалерии des hommes de fer [железных людей], – все эти приемы уже были употреблены, и не только не было победы, но со всех сторон приходили одни и те же известия об убитых и раненых генералах, о необходимости подкреплений, о невозможности сбить русских и о расстройстве войск.
Прежде после двух трех распоряжений, двух трех фраз скакали с поздравлениями и веселыми лицами маршалы и адъютанты, объявляя трофеями корпуса пленных, des faisceaux de drapeaux et d'aigles ennemis, [пуки неприятельских орлов и знамен,] и пушки, и обозы, и Мюрат просил только позволения пускать кавалерию для забрания обозов. Так было под Лоди, Маренго, Арколем, Иеной, Аустерлицем, Ваграмом и так далее, и так далее. Теперь же что то странное происходило с его войсками.
Несмотря на известие о взятии флешей, Наполеон видел, что это было не то, совсем не то, что было во всех его прежних сражениях. Он видел, что то же чувство, которое испытывал он, испытывали и все его окружающие люди, опытные в деле сражений. Все лица были печальны, все глаза избегали друг друга. Только один Боссе не мог понимать значения того, что совершалось. Наполеон же после своего долгого опыта войны знал хорошо, что значило в продолжение восьми часов, после всех употрсбленных усилий, невыигранное атакующим сражение. Он знал, что это было почти проигранное сражение и что малейшая случайность могла теперь – на той натянутой точке колебания, на которой стояло сражение, – погубить его и его войска.
Когда он перебирал в воображении всю эту странную русскую кампанию, в которой не было выиграно ни одного сраженья, в которой в два месяца не взято ни знамен, ни пушек, ни корпусов войск, когда глядел на скрытно печальные лица окружающих и слушал донесения о том, что русские всё стоят, – страшное чувство, подобное чувству, испытываемому в сновидениях, охватывало его, и ему приходили в голову все несчастные случайности, могущие погубить его. Русские могли напасть на его левое крыло, могли разорвать его середину, шальное ядро могло убить его самого. Все это было возможно. В прежних сражениях своих он обдумывал только случайности успеха, теперь же бесчисленное количество несчастных случайностей представлялось ему, и он ожидал их всех. Да, это было как во сне, когда человеку представляется наступающий на него злодей, и человек во сне размахнулся и ударил своего злодея с тем страшным усилием, которое, он знает, должно уничтожить его, и чувствует, что рука его, бессильная и мягкая, падает, как тряпка, и ужас неотразимой погибели обхватывает беспомощного человека.
Известие о том, что русские атакуют левый фланг французской армии, возбудило в Наполеоне этот ужас. Он молча сидел под курганом на складном стуле, опустив голову и положив локти на колена. Бертье подошел к нему и предложил проехаться по линии, чтобы убедиться, в каком положении находилось дело.
– Что? Что вы говорите? – сказал Наполеон. – Да, велите подать мне лошадь.
Он сел верхом и поехал к Семеновскому.
В медленно расходившемся пороховом дыме по всему тому пространству, по которому ехал Наполеон, – в лужах крови лежали лошади и люди, поодиночке и кучами. Подобного ужаса, такого количества убитых на таком малом пространстве никогда не видал еще и Наполеон, и никто из его генералов. Гул орудий, не перестававший десять часов сряду и измучивший ухо, придавал особенную значительность зрелищу (как музыка при живых картинах). Наполеон выехал на высоту Семеновского и сквозь дым увидал ряды людей в мундирах цветов, непривычных для его глаз. Это были русские.
Русские плотными рядами стояли позади Семеновского и кургана, и их орудия не переставая гудели и дымили по их линии. Сражения уже не было. Было продолжавшееся убийство, которое ни к чему не могло повести ни русских, ни французов. Наполеон остановил лошадь и впал опять в ту задумчивость, из которой вывел его Бертье; он не мог остановить того дела, которое делалось перед ним и вокруг него и которое считалось руководимым им и зависящим от него, и дело это ему в первый раз, вследствие неуспеха, представлялось ненужным и ужасным.
Один из генералов, подъехавших к Наполеону, позволил себе предложить ему ввести в дело старую гвардию. Ней и Бертье, стоявшие подле Наполеона, переглянулись между собой и презрительно улыбнулись на бессмысленное предложение этого генерала.
Наполеон опустил голову и долго молчал.
– A huit cent lieux de France je ne ferai pas demolir ma garde, [За три тысячи двести верст от Франции я не могу дать разгромить свою гвардию.] – сказал он и, повернув лошадь, поехал назад, к Шевардину.


Кутузов сидел, понурив седую голову и опустившись тяжелым телом, на покрытой ковром лавке, на том самом месте, на котором утром его видел Пьер. Он не делал никаких распоряжении, а только соглашался или не соглашался на то, что предлагали ему.
«Да, да, сделайте это, – отвечал он на различные предложения. – Да, да, съезди, голубчик, посмотри, – обращался он то к тому, то к другому из приближенных; или: – Нет, не надо, лучше подождем», – говорил он. Он выслушивал привозимые ему донесения, отдавал приказания, когда это требовалось подчиненным; но, выслушивая донесения, он, казалось, не интересовался смыслом слов того, что ему говорили, а что то другое в выражении лиц, в тоне речи доносивших интересовало его. Долголетним военным опытом он знал и старческим умом понимал, что руководить сотнями тысяч человек, борющихся с смертью, нельзя одному человеку, и знал, что решают участь сраженья не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этой силой и руководил ею, насколько это было в его власти.
Общее выражение лица Кутузова было сосредоточенное, спокойное внимание и напряжение, едва превозмогавшее усталость слабого и старого тела.
В одиннадцать часов утра ему привезли известие о том, что занятые французами флеши были опять отбиты, но что князь Багратион ранен. Кутузов ахнул и покачал головой.
– Поезжай к князю Петру Ивановичу и подробно узнай, что и как, – сказал он одному из адъютантов и вслед за тем обратился к принцу Виртембергскому, стоявшему позади него:
– Не угодно ли будет вашему высочеству принять командование первой армией.
Вскоре после отъезда принца, так скоро, что он еще не мог доехать до Семеновского, адъютант принца вернулся от него и доложил светлейшему, что принц просит войск.
Кутузов поморщился и послал Дохтурову приказание принять командование первой армией, а принца, без которого, как он сказал, он не может обойтись в эти важные минуты, просил вернуться к себе. Когда привезено было известие о взятии в плен Мюрата и штабные поздравляли Кутузова, он улыбнулся.
– Подождите, господа, – сказал он. – Сражение выиграно, и в пленении Мюрата нет ничего необыкновенного. Но лучше подождать радоваться. – Однако он послал адъютанта проехать по войскам с этим известием.
Когда с левого фланга прискакал Щербинин с донесением о занятии французами флешей и Семеновского, Кутузов, по звукам поля сражения и по лицу Щербинина угадав, что известия были нехорошие, встал, как бы разминая ноги, и, взяв под руку Щербинина, отвел его в сторону.
– Съезди, голубчик, – сказал он Ермолову, – посмотри, нельзя ли что сделать.
Кутузов был в Горках, в центре позиции русского войска. Направленная Наполеоном атака на наш левый фланг была несколько раз отбиваема. В центре французы не подвинулись далее Бородина. С левого фланга кавалерия Уварова заставила бежать французов.
В третьем часу атаки французов прекратились. На всех лицах, приезжавших с поля сражения, и на тех, которые стояли вокруг него, Кутузов читал выражение напряженности, дошедшей до высшей степени. Кутузов был доволен успехом дня сверх ожидания. Но физические силы оставляли старика. Несколько раз голова его низко опускалась, как бы падая, и он задремывал. Ему подали обедать.
Флигель адъютант Вольцоген, тот самый, который, проезжая мимо князя Андрея, говорил, что войну надо im Raum verlegon [перенести в пространство (нем.) ], и которого так ненавидел Багратион, во время обеда подъехал к Кутузову. Вольцоген приехал от Барклая с донесением о ходе дел на левом фланге. Благоразумный Барклай де Толли, видя толпы отбегающих раненых и расстроенные зады армии, взвесив все обстоятельства дела, решил, что сражение было проиграно, и с этим известием прислал к главнокомандующему своего любимца.
Кутузов с трудом жевал жареную курицу и сузившимися, повеселевшими глазами взглянул на Вольцогена.
Вольцоген, небрежно разминая ноги, с полупрезрительной улыбкой на губах, подошел к Кутузову, слегка дотронувшись до козырька рукою.
Вольцоген обращался с светлейшим с некоторой аффектированной небрежностью, имеющей целью показать, что он, как высокообразованный военный, предоставляет русским делать кумира из этого старого, бесполезного человека, а сам знает, с кем он имеет дело. «Der alte Herr (как называли Кутузова в своем кругу немцы) macht sich ganz bequem, [Старый господин покойно устроился (нем.) ] – подумал Вольцоген и, строго взглянув на тарелки, стоявшие перед Кутузовым, начал докладывать старому господину положение дел на левом фланге так, как приказал ему Барклай и как он сам его видел и понял.
– Все пункты нашей позиции в руках неприятеля и отбить нечем, потому что войск нет; они бегут, и нет возможности остановить их, – докладывал он.
Кутузов, остановившись жевать, удивленно, как будто не понимая того, что ему говорили, уставился на Вольцогена. Вольцоген, заметив волнение des alten Herrn, [старого господина (нем.) ] с улыбкой сказал:
– Я не считал себя вправе скрыть от вашей светлости того, что я видел… Войска в полном расстройстве…
– Вы видели? Вы видели?.. – нахмурившись, закричал Кутузов, быстро вставая и наступая на Вольцогена. – Как вы… как вы смеете!.. – делая угрожающие жесты трясущимися руками и захлебываясь, закричал он. – Как смоете вы, милостивый государь, говорить это мне. Вы ничего не знаете. Передайте от меня генералу Барклаю, что его сведения неверны и что настоящий ход сражения известен мне, главнокомандующему, лучше, чем ему.
Вольцоген хотел возразить что то, но Кутузов перебил его.
– Неприятель отбит на левом и поражен на правом фланге. Ежели вы плохо видели, милостивый государь, то не позволяйте себе говорить того, чего вы не знаете. Извольте ехать к генералу Барклаю и передать ему назавтра мое непременное намерение атаковать неприятеля, – строго сказал Кутузов. Все молчали, и слышно было одно тяжелое дыхание запыхавшегося старого генерала. – Отбиты везде, за что я благодарю бога и наше храброе войско. Неприятель побежден, и завтра погоним его из священной земли русской, – сказал Кутузов, крестясь; и вдруг всхлипнул от наступивших слез. Вольцоген, пожав плечами и скривив губы, молча отошел к стороне, удивляясь uber diese Eingenommenheit des alten Herrn. [на это самодурство старого господина. (нем.) ]
– Да, вот он, мой герой, – сказал Кутузов к полному красивому черноволосому генералу, который в это время входил на курган. Это был Раевский, проведший весь день на главном пункте Бородинского поля.
Раевский доносил, что войска твердо стоят на своих местах и что французы не смеют атаковать более. Выслушав его, Кутузов по французски сказал:
– Vous ne pensez donc pas comme lesautres que nous sommes obliges de nous retirer? [Вы, стало быть, не думаете, как другие, что мы должны отступить?]
– Au contraire, votre altesse, dans les affaires indecises c'est loujours le plus opiniatre qui reste victorieux, – отвечал Раевский, – et mon opinion… [Напротив, ваша светлость, в нерешительных делах остается победителем тот, кто упрямее, и мое мнение…]
– Кайсаров! – крикнул Кутузов своего адъютанта. – Садись пиши приказ на завтрашний день. А ты, – обратился он к другому, – поезжай по линии и объяви, что завтра мы атакуем.
Пока шел разговор с Раевским и диктовался приказ, Вольцоген вернулся от Барклая и доложил, что генерал Барклай де Толли желал бы иметь письменное подтверждение того приказа, который отдавал фельдмаршал.
Кутузов, не глядя на Вольцогена, приказал написать этот приказ, который, весьма основательно, для избежания личной ответственности, желал иметь бывший главнокомандующий.
И по неопределимой, таинственной связи, поддерживающей во всей армии одно и то же настроение, называемое духом армии и составляющее главный нерв войны, слова Кутузова, его приказ к сражению на завтрашний день, передались одновременно во все концы войска.
Далеко не самые слова, не самый приказ передавались в последней цепи этой связи. Даже ничего не было похожего в тех рассказах, которые передавали друг другу на разных концах армии, на то, что сказал Кутузов; но смысл его слов сообщился повсюду, потому что то, что сказал Кутузов, вытекало не из хитрых соображений, а из чувства, которое лежало в душе главнокомандующего, так же как и в душе каждого русского человека.
И узнав то, что назавтра мы атакуем неприятеля, из высших сфер армии услыхав подтверждение того, чему они хотели верить, измученные, колеблющиеся люди утешались и ободрялись.


Полк князя Андрея был в резервах, которые до второго часа стояли позади Семеновского в бездействии, под сильным огнем артиллерии. Во втором часу полк, потерявший уже более двухсот человек, был двинут вперед на стоптанное овсяное поле, на тот промежуток между Семеновским и курганной батареей, на котором в этот день были побиты тысячи людей и на который во втором часу дня был направлен усиленно сосредоточенный огонь из нескольких сот неприятельских орудий.
Не сходя с этого места и не выпустив ни одного заряда, полк потерял здесь еще третью часть своих людей. Спереди и в особенности с правой стороны, в нерасходившемся дыму, бубухали пушки и из таинственной области дыма, застилавшей всю местность впереди, не переставая, с шипящим быстрым свистом, вылетали ядра и медлительно свистевшие гранаты. Иногда, как бы давая отдых, проходило четверть часа, во время которых все ядра и гранаты перелетали, но иногда в продолжение минуты несколько человек вырывало из полка, и беспрестанно оттаскивали убитых и уносили раненых.
С каждым новым ударом все меньше и меньше случайностей жизни оставалось для тех, которые еще не были убиты. Полк стоял в батальонных колоннах на расстоянии трехсот шагов, но, несмотря на то, все люди полка находились под влиянием одного и того же настроения. Все люди полка одинаково были молчаливы и мрачны. Редко слышался между рядами говор, но говор этот замолкал всякий раз, как слышался попавший удар и крик: «Носилки!» Большую часть времени люди полка по приказанию начальства сидели на земле. Кто, сняв кивер, старательно распускал и опять собирал сборки; кто сухой глиной, распорошив ее в ладонях, начищал штык; кто разминал ремень и перетягивал пряжку перевязи; кто старательно расправлял и перегибал по новому подвертки и переобувался. Некоторые строили домики из калмыжек пашни или плели плетеночки из соломы жнивья. Все казались вполне погружены в эти занятия. Когда ранило и убивало людей, когда тянулись носилки, когда наши возвращались назад, когда виднелись сквозь дым большие массы неприятелей, никто не обращал никакого внимания на эти обстоятельства. Когда же вперед проезжала артиллерия, кавалерия, виднелись движения нашей пехоты, одобрительные замечания слышались со всех сторон. Но самое большое внимание заслуживали события совершенно посторонние, не имевшие никакого отношения к сражению. Как будто внимание этих нравственно измученных людей отдыхало на этих обычных, житейских событиях. Батарея артиллерии прошла пред фронтом полка. В одном из артиллерийских ящиков пристяжная заступила постромку. «Эй, пристяжную то!.. Выправь! Упадет… Эх, не видят!.. – по всему полку одинаково кричали из рядов. В другой раз общее внимание обратила небольшая коричневая собачонка с твердо поднятым хвостом, которая, бог знает откуда взявшись, озабоченной рысцой выбежала перед ряды и вдруг от близко ударившего ядра взвизгнула и, поджав хвост, бросилась в сторону. По всему полку раздалось гоготанье и взвизги. Но развлечения такого рода продолжались минуты, а люди уже более восьми часов стояли без еды и без дела под непроходящим ужасом смерти, и бледные и нахмуренные лица все более бледнели и хмурились.
Князь Андрей, точно так же как и все люди полка, нахмуренный и бледный, ходил взад и вперед по лугу подле овсяного поля от одной межи до другой, заложив назад руки и опустив голову. Делать и приказывать ему нечего было. Все делалось само собою. Убитых оттаскивали за фронт, раненых относили, ряды смыкались. Ежели отбегали солдаты, то они тотчас же поспешно возвращались. Сначала князь Андрей, считая своею обязанностью возбуждать мужество солдат и показывать им пример, прохаживался по рядам; но потом он убедился, что ему нечему и нечем учить их. Все силы его души, точно так же как и каждого солдата, были бессознательно направлены на то, чтобы удержаться только от созерцания ужаса того положения, в котором они были. Он ходил по лугу, волоча ноги, шаршавя траву и наблюдая пыль, которая покрывала его сапоги; то он шагал большими шагами, стараясь попадать в следы, оставленные косцами по лугу, то он, считая свои шаги, делал расчеты, сколько раз он должен пройти от межи до межи, чтобы сделать версту, то ошмурыгывал цветки полыни, растущие на меже, и растирал эти цветки в ладонях и принюхивался к душисто горькому, крепкому запаху. Изо всей вчерашней работы мысли не оставалось ничего. Он ни о чем не думал. Он прислушивался усталым слухом все к тем же звукам, различая свистенье полетов от гула выстрелов, посматривал на приглядевшиеся лица людей 1 го батальона и ждал. «Вот она… эта опять к нам! – думал он, прислушиваясь к приближавшемуся свисту чего то из закрытой области дыма. – Одна, другая! Еще! Попало… Он остановился и поглядел на ряды. „Нет, перенесло. А вот это попало“. И он опять принимался ходить, стараясь делать большие шаги, чтобы в шестнадцать шагов дойти до межи.