Аль-Масуди

Али аль-Масуди
أبو الحسن ، علي بن الحسين المسعودي
Дата рождения:	896(0896)
Место рождения:	Багдад, Аббасидский халифат
Дата смерти:	956(0956)
Место смерти:	Фустат (совр. Каир), Аббасидский халифат
Научная сфера:	история, география
Известен как:	автор трудов «Золотые копи и россыпи самоцветов» (947) и «Книга указания и наблюдения» (956)

В Википедии есть статьи о других людях с куньей Абуль-Хасан, именем Али и нисбой Масуди.

Абуль-Хасан Али ибн аль-Хусейн аль-Масу́ди (араб. أبو الحسن ، علي بن الحسين المسعودي‎, ок. 896, Багдад, — сентябрь 956, Фустат, современный Каир) — арабский историк, географ и путешественник. Как первый арабский автор, объединивший разрозненные прежде исторические и географические наблюдения в крупномасштабную работу энциклопедического характера, заработал прозвище «арабского Геродота». Ибн Халдун назвал его «имамом» (главой) всех историков.

Путешествия

Сведений о жизни аль-Масуди почти не сохранилось. Из его собственных сочинений можно сделать вывод, что Аль-Масуди родился в Багдаде. Происходил из рода потомков Абдуллаха ибн Масуда — сподвижника пророка Мухаммеда. После многих лет странствий обосновался в Дамаске, но уже через два года перебрался в Фустат, где написал «Книгу указаний и наблюдений».

Аль-Масуди во время своих путешествий побывал в различных провинциях халифата Аббасидов, в Индии, на Кавказе, в регионах, прилегающих к Каспийскому морю, в Сирии, Аравии и Египте. Некоторые исследователи предполагают, что аль-Масуди также мог посетить Китай, Занзибар, острова Шри-Ланка и даже Мадагаскар. Аль-Масуди также упоминает в своих работах Древнерусское государство и Хазарию, и его работы являются важным историческим источником по истории этих стран.

Труды

В источниках упоминается не менее двадцати работ аль-Масуди, в том числе книга о ядах. Из них по крайней мере семь касались вопросов истории и географии. Его magnum opus в 30 томах — «Известия времени» («Ахбар-аз-заман») — утрачен, равно как и приложение к нему — «Средняя книга» («Китаб аль-аусат»). Уцелело сокращённое изложение «Известий времени» с замысловатым наименованием Мурудж аззахаб ва ма’адин ал-джавахир («Золотые копи и россыпи самоцветов», в устаревшем варианте перевода «Золотые луга»). Незадолго до смерти Аль-Масуди закончил второе дошедшее до нас сочинение Китаб ат-танбих ва-л-ишраф («Книга указания и наблюдения»), где исправил и уточнил информацию, изложенную ранее.

«Золотые копи» состоят из 132 разделов.

• Первая часть начинается с сотворения мира и ветхозаветной истории. Далее Аль-Масуди трактует об общественной жизни и нравах древних народов Индии, Эллады и Рима, попутно пересказывая систему Птолемея, рассуждая о климате, календарях и величайших храмах. Наряду с перипетиями политической жизни рассматриваются социально-экономические и религиозные вопросы, причём не только исламские, но и касающиеся индуизма, зороастризма, иудаизма и христианства. Со слов выкупленного в 845 году аль-Джарми, аль-Масуди сообщает о граничащем с Византией государстве славян. Сообщив о походе русов на Каспийское море в 912—913 годах, аль-Масуди принял реальный волок за мнимую протоку, связывающую Волгу с Доном или с Азовским морем.
• Вторая часть «Золотых копей» не представляет такого же интереса. В ней довольно поверхностно пересказываются известные по Ат-Табари и другим авторам биографии Мухаммеда и всех халифов, причём повествование пересыпано многочисленными анекдотами.

Оба произведения аль-Масуди отличаются как наличием важных исторических подробностей, зачастую почерпнутых у античных авторов, так и изложением фантастических легенд и преданий в виде новелл, которые сродни сказкам «Тысячи и одной ночи» и, возможно, послужили одним из источников этой компиляции. Подобно другим средневековым географам, Аль-Масуди некритично воспроизводит слышанные им рассказы купцов и путешественников о далёких странах.

Переводы

• Абу-л-Хасан `Али ибн ал-Хусайн ибн `Али ал-Мас`уди. Золотые копи и россыпи самоцветов [История Аббасидской династии: 749—947 гг.] / сост., пер. с араб., прим., комм. и указатели Д. В. Микульского. М: Наталис, 2002. 800 с. (Серия: Восточная коллекция). ISBN 5-8062-0058-2

Литература

• Гаркави А. Я. Из сочинений Абуль-Хасана Али ибн-Хуссейна, известного под прозванием Аль-Масуди (писал от 20 или 30 до 50-х годов X века по Р. X.) // [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Russ/X/Garkavi_mus_pis/frame11.htm Сказания мусульманских писателей о славянах и русских (с половины VII века до конца X века по Р. Х.)]. — СПб., 1870.
• Микульский Д. В. Арабский Геродот / Отв. редактор Л. Ю. Сергиенко. — М.: Алетейа, 1998. — 229 с. — («VITA MEMORIAE»). — 3000 экз. — ISBN 5-89321-014-X.

Ссылки

• [www.vostlit.info/haupt-Dateien/index-Dateien/M.phtml?id=2053 Аль-Масуди]. — на сайте Восточная литература. Проверено 23 сентября 2008. [www.webcitation.org/616VYbuJ3 Архивировано из первоисточника 21 августа 2011].
• [bse.sci-lib.com/article074255.html Масуди]. Большая советская энциклопедия. Проверено 23 сентября 2008. [www.webcitation.org/65jfZYlKZ Архивировано из первоисточника 26 февраля 2012].

Отрывок, характеризующий Аль-Масуди

Пьер находился после двух последних, уединенно и необычайно проведенных дней в состоянии, близком к сумасшествию. Всем существом его овладела одна неотвязная мысль. Он сам не знал, как и когда, но мысль эта овладела им теперь так, что он ничего не помнил из прошедшего, ничего не понимал из настоящего; и все, что он видел и слышал, происходило перед ним как во сне.
Пьер ушел из своего дома только для того, чтобы избавиться от сложной путаницы требований жизни, охватившей его, и которую он, в тогдашнем состоянии, но в силах был распутать. Он поехал на квартиру Иосифа Алексеевича под предлогом разбора книг и бумаг покойного только потому, что он искал успокоения от жизненной тревоги, – а с воспоминанием об Иосифе Алексеевиче связывался в его душе мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершенно противоположных тревожной путанице, в которую он чувствовал себя втягиваемым. Он искал тихого убежища и действительно нашел его в кабинете Иосифа Алексеевича. Когда он, в мертвой тишине кабинета, сел, облокотившись на руки, над запыленным письменным столом покойника, в его воображении спокойно и значительно, одно за другим, стали представляться воспоминания последних дней, в особенности Бородинского сражения и того неопределимого для него ощущения своей ничтожности и лживости в сравнении с правдой, простотой и силой того разряда людей, которые отпечатались у него в душе под названием они. Когда Герасим разбудил его от его задумчивости, Пьеру пришла мысль о том, что он примет участие в предполагаемой – как он знал – народной защите Москвы. И с этой целью он тотчас же попросил Герасима достать ему кафтан и пистолет и объявил ему свое намерение, скрывая свое имя, остаться в доме Иосифа Алексеевича. Потом, в продолжение первого уединенно и праздно проведенного дня (Пьер несколько раз пытался и не мог остановить своего внимания на масонских рукописях), ему несколько раз смутно представлялось и прежде приходившая мысль о кабалистическом значении своего имени в связи с именем Бонапарта; но мысль эта о том, что ему, l'Russe Besuhof, предназначено положить предел власти зверя, приходила ему еще только как одно из мечтаний, которые беспричинно и бесследно пробегают в воображении.
Когда, купив кафтан (с целью только участвовать в народной защите Москвы), Пьер встретил Ростовых и Наташа сказала ему: «Вы остаетесь? Ах, как это хорошо!» – в голове его мелькнула мысль, что действительно хорошо бы было, даже ежели бы и взяли Москву, ему остаться в ней и исполнить то, что ему предопределено.
На другой день он, с одною мыслию не жалеть себя и не отставать ни в чем от них, ходил с народом за Трехгорную заставу. Но когда он вернулся домой, убедившись, что Москву защищать не будут, он вдруг почувствовал, что то, что ему прежде представлялось только возможностью, теперь сделалось необходимостью и неизбежностью. Он должен был, скрывая свое имя, остаться в Москве, встретить Наполеона и убить его с тем, чтобы или погибнуть, или прекратить несчастье всей Европы, происходившее, по мнению Пьера, от одного Наполеона.
Пьер знал все подробности покушении немецкого студента на жизнь Бонапарта в Вене в 1809 м году и знал то, что студент этот был расстрелян. И та опасность, которой он подвергал свою жизнь при исполнении своего намерения, еще сильнее возбуждала его.
Два одинаково сильные чувства неотразимо привлекали Пьера к его намерению. Первое было чувство потребности жертвы и страдания при сознании общего несчастия, то чувство, вследствие которого он 25 го поехал в Можайск и заехал в самый пыл сражения, теперь убежал из своего дома и, вместо привычной роскоши и удобств жизни, спал, не раздеваясь, на жестком диване и ел одну пищу с Герасимом; другое – было то неопределенное, исключительно русское чувство презрения ко всему условному, искусственному, человеческому, ко всему тому, что считается большинством людей высшим благом мира. В первый раз Пьер испытал это странное и обаятельное чувство в Слободском дворце, когда он вдруг почувствовал, что и богатство, и власть, и жизнь, все, что с таким старанием устроивают и берегут люди, – все это ежели и стоит чего нибудь, то только по тому наслаждению, с которым все это можно бросить.
Это было то чувство, вследствие которого охотник рекрут пропивает последнюю копейку, запивший человек перебивает зеркала и стекла без всякой видимой причины и зная, что это будет стоить ему его последних денег; то чувство, вследствие которого человек, совершая (в пошлом смысле) безумные дела, как бы пробует свою личную власть и силу, заявляя присутствие высшего, стоящего вне человеческих условий, суда над жизнью.
С самого того дня, как Пьер в первый раз испытал это чувство в Слободском дворце, он непрестанно находился под его влиянием, но теперь только нашел ему полное удовлетворение. Кроме того, в настоящую минуту Пьера поддерживало в его намерении и лишало возможности отречься от него то, что уже было им сделано на этом пути. И его бегство из дома, и его кафтан, и пистолет, и его заявление Ростовым, что он остается в Москве, – все потеряло бы не только смысл, но все это было бы презренно и смешно (к чему Пьер был чувствителен), ежели бы он после всего этого, так же как и другие, уехал из Москвы.
Физическое состояние Пьера, как и всегда это бывает, совпадало с нравственным. Непривычная грубая пища, водка, которую он пил эти дни, отсутствие вина и сигар, грязное, неперемененное белье, наполовину бессонные две ночи, проведенные на коротком диване без постели, – все это поддерживало Пьера в состоянии раздражения, близком к помешательству.

Был уже второй час после полудня. Французы уже вступили в Москву. Пьер знал это, но, вместо того чтобы действовать, он думал только о своем предприятии, перебирая все его малейшие будущие подробности. Пьер в своих мечтаниях не представлял себе живо ни самого процесса нанесения удара, ни смерти Наполеона, но с необыкновенною яркостью и с грустным наслаждением представлял себе свою погибель и свое геройское мужество.
«Да, один за всех, я должен совершить или погибнуть! – думал он. – Да, я подойду… и потом вдруг… Пистолетом или кинжалом? – думал Пьер. – Впрочем, все равно. Не я, а рука провидения казнит тебя, скажу я (думал Пьер слова, которые он произнесет, убивая Наполеона). Ну что ж, берите, казните меня», – говорил дальше сам себе Пьер, с грустным, но твердым выражением на лице, опуская голову.
В то время как Пьер, стоя посередине комнаты, рассуждал с собой таким образом, дверь кабинета отворилась, и на пороге показалась совершенно изменившаяся фигура всегда прежде робкого Макара Алексеевича. Халат его был распахнут. Лицо было красно и безобразно. Он, очевидно, был пьян. Увидав Пьера, он смутился в первую минуту, но, заметив смущение и на лице Пьера, тотчас ободрился и шатающимися тонкими ногами вышел на середину комнаты.