Аль-Муграби, Далаль

Дала́ль Аль-Мугра́би (араб. دلال المغربي‎), 1958-11 марта 1978 — палестинка из Ливана, возглавившая «Теракт на Прибрежном шоссе», совершенный в Израиле 11 марта 1978 года организацией ФАТХ. Убита при штурме захваченного её группой автобуса израильскими силами безопасности. На момент совершения теракта аль-Муграби было около 20 лет(недоступная ссылка с 21-09-2015 (3139 дней))^{[неавторитетный источник? 3139 дней]}.

В результате теракта были убиты 39 израильтян, в том числе 13 детей и один полицейский.

Аль-Муграби родилась в 1958 году в Бейруте в семье палестинских беженцев из Яффо. Семья проживала в лагере беженцев Сабра в Бейруте, в ней было 11 детей. Далаль рано и тайно от родителей примкнула к Организации освобождения Палестины и прошла в ней курс боевой подготовки.

По результатам теракта, Кнессет Израиля принял 13 марта 1978 года специальную резолюцию. 14 марта Израиль начал в Ливане операцию «Литани», направленную против баз ФАТХ.

В 2008 году Израиль согласился передать останки аль-Муграби ливанской организации «Хезбалла» с вместе с рядом других тел и живых боевиков арабских организаций в обмен на тела двух израильских солдат, захваченных «Хезбаллой» за два года до этого. Было поставлено условие, что тело аль-Муграби будет похоронено в Ливане, а не на территории Палестинской автономии (ПНА). Впоследствии в печати появились сообщения о том, что останки аль-Муграби утеряны и не были переданы «Хезбалле». По заявлению израильской стороны, тела аль-Муграби и некоторых других боевиков было невозможно найти, так как они были «снесены подземным течением».

Далаль аль-Муграби посмертно была удостоена высшей награды ПНА, Почётной медали мученичества (англ. Martyrdom Medal of Honor). В ПНА её именем названы школа для девочек, полицейское училище, летние детские лагеря, детские сады. Многие передачи в СМИ, в том числе и официальных, прославляют возглавленную ей акцию.

Внешние изображения
	[www.jpost.com/HttpHandlers/ShowImage.ashx?ID=139732 Photo by: Palwatch.org]

15 марта 2010 года, несмотря на протесты Израиля, в честь Муграби была названа одна из площадей в Рамалле, временной столице территорий под управлением ПНА. Однако из-за опасений помешать визиту вице-президента США Джо Байдена в Рамаллу, церемония не была официальной. Кроме того, под эгидой «Military Science Academy» ПНА в Иерихоне был проведен семинар, названный «Martyr Dalal Mughrabi Camp» с участием 120 студентов.

5 июля 2008 года сестра Далаль аль-Муграби, полковник «Армии освобождения Палестины» Рашида аль-Муграби сказала в интервью каналу «Al-Jazeera»:

Я салютую всем мученикам, и шлю специальное приветствие — и пусть кто угодно злится на меня… Я хочу воздать должное Хусаму Давиату, герою бульдозерной операции в Иерусалиме (Jerusalem bulldozer attack, 2 июля 2008).

Оригинальный текст (англ.)  

I want to salute all the martyrs, and send a very special salutation – and whoever wants to be mad at me is free… I want to salute Husam Dweidat, the hero of the Jerusalem bulldozer operation.

В 2009 году в интервью израильскому порталу Ynet Рашида аль-Муграби сказала, что целью акции группы Муграби не было убийство гражданских лиц. По её словам, цель была в том, чтобы достичь Кнессета и добиться освобождения палестинских заключённых, а в смертях виноваты израильские силы безопасности, попытавшиеся освободить заложников. Кроме того, она сказала:

У меня нет никаких сожалений по поводу того, что сделала моя сестра. Именно израильтяне заставили её совершить нападение, потому что они изгнали нас и украли нашу землю. Они совершили по отношению к нам огромную несправедливость, превратив нас в нацию беженцев, и, если бы не оккупация, Далаль никогда бы не совершила этого нападения. Возможно, она бы обзавелась семьёй и сделала карьеру.

Оригинальный текст (англ.)  

I have no regrets about what my sister did. The Israelis are the ones who forced her to carry out the attack because they expelled us and stole our lands. They caused us a great injustice by turning us into a nation of refugees, and, if it weren't for the occupation, Dalal would never have carried out the attack. Maybe she would have raised a family and pursued a career.

Оставшиеся в живых террористы также заявляли на суде, что целью рейда не было убийство мирных граждан. Однако один из них, Хуссейн Файяд, рассказывал позже, что сразу после высадки в Израиле аль-Муграби без всякого повода расстреляла из автомата американку Гейл Рубин, занимавшуюся натурными съёмками, другой — объяснял убийство журналистки страхом, что она донесёт на них. Согласно Хаарец, оставшийся в живых боевик утверждал, что между полицией и ними происходили перестрелки на каждом перекрёстке по пути следования автобуса, но они ни разу не стреляли в заложников. При этом, выжившие пассажиры захваченного боевиками автобуса рассказывали корреспонденту журнала «Тайм», что во время движения по шоссе те обстреливали встречные машины и автобусы и бросали в них гранаты.

Отрывок, характеризующий Аль-Муграби, Далаль

Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?