Аль-Харис ибн Джабала

аль-Харис ибн Джабала (араб. الحارث بن جبلة‎), Флавий Арефа (греч. [Φλάβιος] Ἀρέθας) в греческих источниках и Халид ибн Джабала в поздних исламских источниках, был царём гассанидов, до-исламского арабского народа, жившего у восточной границы Византийской империи. Пятый филарх, носящий это имя, он правил с примерно 528 по 569 год и играл важную роль в войнах с Персией и вопросах, относящихся к становлению монофизитской сирийской церкви. За свои заслуги перед Византией он получил титулы патрикия и лат. gloriosissimus'.

Биография

Ранняя жизнь

Харит был сыном Джабалы (Габала в греческих источниках) и братом Абу Кариба (Абокарабуса), филарха Палестины III. Он стал правителем гассанидов и филархом Каменистой Аравии и Палестины Секунды, вероятно, в 528 году, после смерти своего отца в битве при Танурисе. Вскоре после (около 529 года) он был возвышен византийским императором Юстинианом I (527—565), говоря словами историка Прокопия Кесарийского, «в царское достоинство», что сделало его главой всех арабских союзников империи (федератов) на востоке с титулом патрикий (др.-греч. πατρίκιος καὶ φύλαρχος τῶν Σαρακηνῶν, «патрикий и филарх сарацинов»). Первоначально, вероятно, зона, непосредственно контролируемая им, была ограничена северо-восточной частью византийской границы с арабами. В этот период Византия и её арабские союзники была вовлечена в войну с Сасанидской империей и её арабскими союзниками, лахмидами, и действия Юстиниана были вызваны желанием уравновесить влияние авторитетного лахмидского правителя, Мундира, контролировавшего арабские племена со стороны персов.

Военная карьера

В этом качестве Харит сражался за Византию в её многочисленных войнах против Персии. Уже в 528 году он был одним из командиров, посланных с карательной экспедицией против Мундира. В 529 году он участвовал в подавлении возглавленного Юлианом бен Сабаром масштабного самаритянского мятежа, где «взял добычу в 20 тысяч юношей и девушек, которых он захватил как пленных и продал в персидских областях и Индике». Возможно, именно за этот успех Юстиниан и возвысил его до главного филарха византийских арабов. Возможно также, что он принимал участие в победоносном для Византии сражении при Даре в 530 году, хотя никакие источники об этом явно не упоминают. В 531 году он командовал пятитысячным арабским отрядом в битве при Каллинике. Прокопий, враждебно настроенный к гассанидскому правителю, отмечает, что арабы, стоявшие на правом фланге византийского войска, предали византийцев и бежали, что и привело к поражению. Иоанн Малала, однако, сообщает, что хотя некоторые арабы действительно бежали, Харит держался твёрдо. Обвинение в измене, выдвинутое Прокопием против Харита, может быть подвергнуто сомнению, так как в отличие от Велизария он остался командовать и участвовал в операциях около Мартирополиса в том же году..

В 537/538 или 539 году он вступил в столкновение с Мундиром по поводу спорных прав на земли к югу от Пальмиры, недалеко от старой страты Диоклетиана. Согласно позднейшим свидетельствам ат-Табари, гассанидский правитель вторгся на земли Мундира и захватил там богатую добычу. Персидский шахиншах Хосров I Ануширван использовал эти события как предлог для возобновления военных действий против Византии, начав новую войну в 540 году. В кампании 541 года Харит и его люди вместе с отрядом из 1200 византийцев под командованием генералов Иоанна Фаги и Траяна, были посланы Велизарием в рейд по Ассирии. Начавшись успешно, экспедиция глубоко проникла во вражескую территорию, причинив значительный ущерб. Однако через некоторое время византийский контингент повернул обратно, из-за чего Харит не смог ни соединиться с Велизарием, ни проинформировать его о своём положении. Согласно свидетельству Прокопия, это, вдобавок к разразившейся в армии эпидемии, вынудило Велизария отступить. Прокопий при этом обвиняет Харита в том, что действия последнего были намеренными и были вызваны нежеланием делиться награбленным. Впрочем, в своей «Тайной истории» он приводит совершенно другую версию причин поведения Велизария, не имеющую отношения к арабам. Около 544/545 года Харит оказался вовлечённым в вооружённый конфликт с другим арабским филархом, аль-Асвадом, известным по греческим источникам как Асуадес.

Начиная с ок. 546 года, несмотря на то, что две великие империи находились в мире в Месопотамии после перемирия 545 года, возобновился конфликт между их арабскими союзниками. Внезапным рейдом Мундир захватил, а затем принёс в жертву, одного из сыновей Харита. Вскоре после этого Лахмиды понесли тяжёлое поражение в генеральном сражении между двумя арабскими армиями. Тем не менее конфликт не был на этом прекращён, и Мундир продолжал совершать набеги на Сирию. Во время одного из них, в июне 554 года, в победоносном для Гассанидов сражении у сирийского города Халкис Харит потерял своего старшего сына Джабалу.

В ноябре 563 года Харит посетил императора Юстиниана в Константинополе с целью согласовать кандидатуру своего преемника, а также обсудить набеги лахмидского правителя Амра, также получавшего подарки от византийцев. Он определённо оставил о себе живое впечатление в столице, сохранявшееся и годы спустя: Иоанн Эфесский записал годы спустя, что император Юстин II, уже утративший рассудок, испугался и спрятался, когда Иоанн сказал ему «Арефа придёт за тобой».

Смерть

После смерти Харита, возможно произошедшей во время землетрясения 569 года, ему наследовал его сын аль Мундир (Аламундар в византийских источниках). Воспользовавшись смертью Харита, новый лахмидский правитель Кабус ибн аль-Мундир начал новую войну, но потерпел сокрушительное поражение.

Религиозная политика

В отличие от своих византийских хозяев, Харит был сторонником монофизитства и отрицал Халкидонский собор. В течение своего правления он поддерживал анти-халкидонские настроения в сирийском регионе, председательствуя на соборах и участвуя в многочисленных монофизитских спорах того времени как арбитр, активно способствуя становлению сирийской церкви. В 542 году, после двух десятилетий преследований, он обратился к известной своими монофизитскими симпатиями императрице Феодоре с просьбой назначить новых епископов в Сирию. В результате были назначены Иаков Барадей и Феодор, чьи организаторские способности способствовали формированию сирийской церковной иерархии.

Литература

• Greatrex, Geoffrey & Lieu, Samuel N. C. (2002), The Roman Eastern Frontier and the Persian Wars (Part II, 363–630 AD), Routledge, ISBN 0-415-14687-9 
• The Oxford Dictionary of Byzantium : [англ.] : in 3 vols. / ed. by Dr. Alexander Kazhdan. — N. Y. ; Oxford : Oxford University Press, 1991. — 2232 p. — ISBN 0-19-504652-8.</span>
• The Prosopography of the Later Roman Empire. — Cambridge University Press, 1992. — Vol. III. — ISBN 978-0521201608.
• Shahîd Irfan. [books.google.com/books?id=BEvEV9OVzacC Byzantium and the Arabs in the sixth century, Volume 1]. — Dumbarton Oaks, 1995. — ISBN 978-0-88402-214-5.

Отрывок, характеризующий Аль-Харис ибн Джабала

Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.