Иджтихад

Иджтиха́д, или аль-иджтиха́д (араб. اجْتِهَاد‎, араб. الاجتهاد‎, «усердствование», «большое старание») — в исламе — деятельность богослова в изучении и решении вопросов богословско-правового комплекса, система принципов, аргументов, методов и приёмов, используемых при этом богословом-муджтахидом, а также степень авторитетности самого учёного (муджтахида) в знании, интерпретировании и комментировании богословско-правовых источников.

История иджтихада

Согласно традиции, иджтихад возник ещё при жизни пророка Мухаммеда в среде его сподвижников, которые считаются носителями совершенного иджтихада.

Как вид направленной деятельности иджтихад появился в конце 7 века от Р.Х., когда обнаружились расхождения (ихтиляф) в том, что передавали, как объясняли и чего требовали асхабы, ссылаясь на известные им высказывания и действия Мухаммада. Также в изменившихся условиях жизни мусульманской общины возникали различные проблемы правового характера. Поэтому главной целью иджтихада стало обнаружение и решение новых или нерешённых предшественниками вопросов таким образом, чтобы опирались на ислам и поддерживали его.

Главными центрами иджтихада были крупные города халифата, где жили учёные-богословы: Мекка, Медина, Куфа, Басра, Бейрут, Дамаск. В течение почти четырёх веков — с конца 7 по 11 век — шло соревнование за приоритет в теоретическом обосновании ислама, переходившее время от времени в прямые столкновения. К концу этого периода сформировались богословско-правовые школы — мазхабы, сложились принципы ислама как идеологии и как обоснования общественного устройства. Дальнейшая их разработка в мазхабах, кроме ханбалитского, прекратилась, «врата иджтихада закрылись», уточнялись отдельные второстепенные вопросы, переписывались и комментировались сочинения предшественников, богословский авторитет которых считался непререкаемым.

Однако, для понимания утверждения о закрытии врат иджтихада уместно привести цитату муфтия Татарстана Камиля Самигуллина: «Слова „с такого-то времени врата иджтихада закрыты“ следует понимать как отсутствие учёных, способных к иджтихаду и обладающих условиями иджтихада, т. е. с такого-то времени не воспитывались учёные-муджтахиды. Эти слова нельзя понимать в значении „достигшие уровня иджтихада учёные не могут совершать иджтихад“. Вышесказанные слова также могут означать то, что после знаменитых имамов мазхабов нет смысла приоткрывать двери абсолютного иджтихада. Эти учёные уже определили для уммы необходимые правовые правила и законы. Для абсолютного иджтихада сегодня места нет. В то же самое время в каждую эпоху возникают те или иные вопросы, требующие иджтихада. Никто не может сказать, что в иджтихаде такого рода нет нужды».

Имам ан-Навави в книге «Маджму’» отмечает: «Независимый и абсолютный иджтихад, не связанный с мазхабом, завершился в начале четвёртого века. Иджтихад, связанный с мазхабом, будет продолжаться вплоть до Судного дня. Иджтихад такого типа не может завершиться. Это ответственность, лежащая на всей умме. Если мусульмане отвернутся от этого, они впадут в грех всей уммой. Имам аль-Маварди, имам ар-Руяни и другие разъяснили этот вопрос в подробностях».

После слов некоторых учёных «врата иджтихада закрыты» все же появились новые учёные, достигшие уровня иджтихада. Шейх Халиль Гюненч привел слова Юсуфа аль-Кардави, по мнению которого к таким ученым относятся аль-‘Из ибн ‘Абд ас-Салям, Ибн Дакик аль-‘Ид, Ибн Сейид ан-Нас, Зейн ад-Дин аль-‘Ираки, Ибн Хаджар аль-‘Аскаляни, Джалаль ад-Дин Суюты.

В 19 веке с возникновением реформаторских течений в исламе появились тенденции к «открытию врат иджтихада», то есть к возрождению иджтихада, для того чтобы пересмотреть принципы ислама с позиций современной жизни. Однако широкой поддержки со стороны исламской общественности эти тенденции не находят. Исключение - сунниты-ханбалиты и шииты-джафариты, по мнению которых "врата иджтихада открыты". Поэтому все реформаторские учения в исламе, кроме последователей джадидов, обычно считают себя ханбалитами или шиитами.

Этимология (иджтихад и муджтахид)

Слово «иджтихад» происходит от того же корня, что и слово «джихад». Арабско-русский словарь Х. К. Баранова в качестве значений слова «иджтихад» перечисляет следующие:

1. Старание, усердие, прилежание.
2. юр.-богосл. Достижение высшей ступени знаний и получение права самостоятельно решать некоторые вопросы юридическо-богословского характера.
3. Самостоятельное творчество, свободное исследование (источников).

Для однокоренного слова «муджтахид» (араб. مُجْتهِد‎) приводятся такие значения:

1. Прилежный, старательный, усердный.
2. Достигший высшей ступени знаний (в юридическо-богословских науках).
3. Выносящий решение на основе свободного исследования источников.

Сущность иджтихада

Иджтихад состоит в выборе правовых источников, их оценке, определении их соотношения, выборе и классификации аргументов и методов, рассмотрении вопросов и выработке типовых формул их решения, а в случае несовпадения этих решений с реальностью — в поиске компромиссов.

Основным орудием иджтихада был арабский язык, на котором кроме Корана были записаны хадисы и все другие вспомогательные материалы (тафсир, таавил и др.). Поэтому знание арабского языка со всеми его грамматическими и лексическими «тонкостями» явилось первым условием иджтихада. Второе условие — знание Корана наизусть, умение его истолковывать грамматически и по смыслу, знание всех обстоятельств появления как целых сур, так и отдельных аятов. Третье условие — знание сунны и комментариев к ней со знанием хадисов (до 3 тысяч) наизусть. Четвёртое условие — знание обстоятельств сложения согласного мнения и расхождения (ихтиляф) по главным вопросам фикха. Пятое — владение методикой интерпретации правовых материалов. Муджтахид должен ясно понимать стоящую перед ним задачу, здраво оценивать полученные выводы, а также должен быть убеждён в вере и предан ей. Из всех этих условий складывался совершенный, или полный иджтихад (аль-иджтихад аль-кя́мил).

Иджтихад в шиизме

Понятие «иджтихад» не одинаково трактовалось на протяжении всей истории шиитского ислама: если вначале оно имело сугубо негативную коннотацию и считалось неприемлемым заимствованием из суннитского фикха, то впоследствии, изменив своё значение, оно заняло важное место в системе шиитского права, породив новый феномен — шиитских муджтахидов, высшие из которых имеют статус марджи ат-таклид («образец для подражания»).

Данное явление обрело свой законный и признанный статус в русле усулитского направления. Что касается ахбаритов, то они по-прежнему не считают иджтихад легитимным, а институт муджтахидов — уместным. Однако, как отмечали крупные и признанные шиитские учёные (такие, как, например, Муртаза Мутаххари и Мухаммад Бакир ас-Садр), такое негативное отношение к иджтихаду в его современной интерпретации обсуловлено фактором непонимания сути этого феномена со стороны ахбаритов.

Эволюция термина

На заре зарождения термина «иджтихад» в суннитской среде под этой практикой понималось личное мнение правоведа в тех случаях, когда в Коране и Сунне не находится ответа на какой-то вопрос. В шиитских источниках такой иджтихад носит название иджтихад би-р-ра'и. Важное место в рамках такого иджтихада приобрело и суждение по аналогии (кийас). Тем самым, субъективное человеческое мнение проецировалось на Откровение, замещая его. Кроме того, это означало, что Откровение не носит универсального и всеобъемлющего характера.

Двенадцать имамов шиитов не принимали подобной доктрины неполноты сакральных источников ислама, настаивая на том, что в Коране и Сунне имплицитно содержится ответ на любой правовой вопрос. Нужны лишь адекватные правовые методологии, чтобы их оттуда извлечь.

Так, в своей статье «Роль иджтихада в законодательстве» известный иранский мыслитель и богослов Муртаза Мутаххари поясняет, цитируя одного из наиболее авторитетных шиитских богословов, правоведов и хадисоведов шейха ат-Туси:

«Во введении к своему труду «Ал-Мабсут» Шейх ат-Туси пишет:

Я слышал от‘амма (т.е. суннитов) критику в том ключе, что наш фикх ограничен, ибо мы не используем кийас и ар-ра’и, а потому не способны дать ответы на все вопросы. На протяжении многих лет я жаждал написать работу о дедуктивном выводе [предписаний из источников] без апелляции к таким практикам, как кийас и ар-ра’и, извлекая конкретные нормы (фуру‘) из основополагающих общих принципов (‘усул), как нас тому учат хадисы. Однако разного рода обстоятельства и невзгоды помешали мне.

Муртаза Мутаххари также раскрывает причины, по которым шииты отвергли суннитское понимание иджтихада:

Шииты отвергали кийас и ар-ра’и в силу двух причин. Во-первых, сторонники кийаса утверждали, будто бы закон не содержится в Книге и Сунне в полном виде. Эта идея была неприемлема для Имамов Ахл аль-Бейт (мир им). В проповедях из «Нахдж аль-балага» и других шиитских сборниках хадисов идея о том, что Коран и Сунна не полны, яростно опровергается. В «Усул ал-кафи» есть глава об обращении к Книге и Сунне, где говорится, что, поистине, нет ничего из запретного (харам) и дозволенного (халал), и чего бы то ни было ещё, в чём нуждаются люди, чего не было бы в Книге и в Сунне. Вторая причина, по которой шииты выступали против кийаса, состояла в том, что в основе кийаса лежит предположение, что часто приводит к ошибкам. Эти две причины ясно изложены в книгах ранних шиитских учёных, а потому ради краткости мы не будем вдаваться в дальнейшие подробности касательно этой темы. Лучшим свидетельством тому, что шиитское неприятие кийаса и ар-ра’и не носит никакого оттенка враждебности по отношению к использованию разума в канонических вопросах, является то, что с самого начала в письменных трудах по шиитской юриспруденции разум указывался в качестве одного из источников (адилла) закона. Шиитские законоведы считали, что у Шариата четыре источника: Коран, Сунна, иджма («единогласие», «единодушное мнение») и акл («разум»), в то время как захириты и Ахл ал-хадис полагали, что источниками (адилла) являются Коран, Сунна и иджма; что же до сторонников ар-ра’и и кийас, то они утверждали, что есть четыре источника: Книга, Сунна, иджма и кийас. Критикуя кийас и ар-ра’и, шиитские законоведы принимали му‘тазилитское утверждение о том, что у моральных и правовых суждений есть рациональная основа.

Впрочем, во времена непосредственного присутствия двенадцати имамов в среде верующих шииты вообще не нуждались в иджтихаде и рациональных методологиях извлечения этих норм, т. к. Имам, который в шиизме является безгрешным, мог дать прямой ответ на любой правовой вопрос и легко вынести любой правовой вердикт.

Однако в период большого сокрытия имама аль-Махди шииты и их факихи столкнулись с новыми вызовами. Во-первых, многие хадисы и источники с течением времени были либо утеряны, либо целенаправленно уничтожены врагами шиитов. Во-вторых, многие арабские слова изменили свой смысл, и лексика, используемая в хадисах, стала не всегда понятной. В связи с этим, по выражению Мухаммада Бакира ас-Садра, в шиитском фикхе образовались «смысловые бреши», которые был призван заполнить иджтихад в его новой интерпретации: это не опора на собственное мнение, а попытка восстановить искомую утраченную норму путём дедуктивного вывода соответствующего шариатского предписания из источников — Корана и Сунны.

Мухаммад Бакир ас-Садр отмечает:

В соответствии с новым пониманием иджтихада, законоведу не разрешается обосновывать выведенные им законы Шариата иджтихадом [т. е. собственным субъективным мнением и личными пристрастиями] в то время, как, согласно второму значению, иджтихад — это не источник законов, а процесс выведения законов из их источников.

В 11 в. хиджры / 17 веке н.э. мулла Мухаммад Амин Астарабади, автор труда «Фаваид аль-маданиййа», стал инициатором создания движения ахбаритов, подвергавших сомнению легитимность иджтихада и илм аль-усуль в шиизме. Мухаммад Амин Астарабади считал неправомерным обращение к таким практикам, как иджма и акль (опора на разум и рациональные методики при выведении правового решения). Что касается Корана, то он был уверен, что его возможно правильно понимать только посредством хадисов. Иджтихад он считал недозволенным новшеством, а также критиковал классификацию, которую ввёл в шиитское хадисоведение Алламе Хилли: в соответствии с этой классификацией, все хадисы делятся на достоверные (сахих), хорошие (хасан), принимаемые (мувассак) и слабые (даиф). Мухаммад Амин Астарабади считал, что эта классификация заимствована у суннизма. Он в принципе отвергал роль разума, стоя скорее на позициях сенсуализма.

Ахбаритское движение стремилось нанести удар по иджтихаду и муджтахидам, однако усилиями учёных усулитской школы (т. е. школы сторонников илм аль-усуль) эти атаки на иджтихад были отбиты. В частности, данная заслуга принадлежит, главным образом, Вахиду Бахбахани, автору книги «Аль-фаваид аль-хаириййа». Именно этот учёный реабилитировал иджтихад и институт муджтахидов, придав новое дыхание усулитскому направлению, в рамках которого иджтихад, понимаемый как процесс дедуктивного вывода (а не изобретения!) норм Шариата из сакральных источников, играет одну из центральных ролей.

Дело Вахида Бахбахани было продолжено руками его учеников и последователей — таких, как сейид Махди Бахр аль-Улюм (ум. 1212 г. хиджры), шейх Джафар Кашиф аль-Гита (ум. 1227 г. хиджры), мирза Абу-ль-Касим Кумми (ум. 1227 г. хиджры), сейид Али Табатабаи (ум. 1121 г. хиджры), шейх Асадулла Тустари (ум. 1234 г. хиджры), шейх Мухаммад Таки ибн Абдуррахман (ум. 1248 г. хиджры), Шариф аль-Улама Мухаммад Шариф ибн Хасан Али (ум. 1245 г. хиджры), шейх Мухаммад Хасан Наджафи (ум. 1266 г. хиджры) и шейх Муртаза Ансари (шейх) (ум. 1281 г. хиджры).

Система подготовки

Подготовка муджтахидов происходит на базе хаузы. В этом направлении действуют две знаменитые хаузы — в Куме (Иран) и ан-Наджафе (Ирак); в иных регионах, населённых шиитами (включая Ливан, Сирию, Пакистан, Бахрейн и страны Запада со значительными шиитскими общинами), также действуют менее известные хаузы. Однако чтобы достигнуть уровня иджтихада, необходимо учиться в среднем порядка 20-30 лет.

На начальном уровне (мукаддимат) студенты хаузы (талабе) изучают шариатские науки: классический коранический арабский язык (''фусха'') — лексику и грамматику (сарф, нахв и и'раб), тафсир, историю ислама, фикх, философию, логику.

Далее следует уровень сутух (сатх), на котором студентам преподаются основы шиитской акыды и идеологии, хадисоведение: илм дирайат аль-хадис, илм ар-ривайа, илм ар-риджал, и другие исламские дисциплины.

На этом уровне начинается углублённое изучение двух основополагающих дисциплин — фикх и усуль аль-фикх. И ту, и другую науку изучают по классическим книгам: фикх — по трудам «Шараи аль-ислам» Алламе Хилли, «Люм'а» («Рауда») Первого мученика (аш-Шахид аль-авваль) и Второго мученика (аш-Шахид ас-сани) и «Макасим» шейха Муртазы Ансари; усуль аль-фикх — по книгам «Маалим аль-усуль», «Усуль аль-Музаффар» (или «Дурус Садра»), «Кифаят аль-усуль» Ахунда Хорасани и «Расаиль» шейха Муртазы Ансари.

После этого начинается обучение на уровне харидж, когда студент хаузы изучает фикх и усуль аль-фикх на индивидуальных уроках у знаменитых шиитских учёных и муджтахидов. На этих уроках муджтахид даёт ученикам подробное обоснование каждого шариатского положения (откуда оно выведено и с помощью каких методик) и развёрнутое объяснение собственной методологии в фикхе. Обучение на этом уровне длительно по времени, и самые прилежные, способные и умные ученики в конце этого курса достигают уровня иджтихада.

Самые прославленные муджтахиды, завоевавшие авторитет среди шиитов и достигшие высот знания, наделяются статусом марджи ат-таклид («образец для подражания»). Это значит, что их фетвам следуют миллионы шиитов по всему миру. Каждая новая эпоха даёт шиитскому миру новых муджтахидов, служащих образцом для подражания: обязательное шариатское условие, согласно предосторожности, заключается в том, что марджи ат-таклид должен быть живым, а также справедливым, шиитом, законнорожденным и достигшим вершин иджтихада. В современную эпоху наиболее авторитетными и популярными марджи ат-таклид являются лидер Ирана сейид Али Хаменеи, сейид Али Систани, Насер Макарем Ширази.

Литература

• Абу Захра, Мухаммад. Тарих аль-мазахиб. Каир, [б.г.]. Т.2.

Ссылки

• [islamcivil.ru/article.php?aid=207 Методология иджтихада и требования к муджтахиду]
• [www.e-riu.ru/knldg/prepod_publ/?id=624 «Иджтихад у Курсави в исламском фикхе»] — статья на сайте Российского исламского института

Отрывок, характеризующий Иджтихад

– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.


Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.
– Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! – сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно… В моем доме… Мерзавка, девчонка… Только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.