Амадис Гальский

«Амади́с Га́льский» (Amadís de Gaula, то есть «Амадис из Уэльса») — средневековый рыцарский роман об Амадисе, созданный Гáрси Родри́гесом де Монтáльво. Этот роман не имеет корней в испанской культуре, его герой является плодом вымысла и фантазии. Он был написан в конце XIII — начале XIV вв., когда изначальное эпическое начало героического романа стало вытесняться аллегорическими и воспитательными элементами, а идеи рыцарства потеряли свою актуальность и значение. В романе заметно влияние более ранних героических циклов, однако автор оригинального «Амадиса» придал героическому роману новое направление, выразившееся впоследствии в романах-подражаниях менее талантливых последователей в неуместных преувеличениях и неестественности, которые клеймил знаменитый Сервантес. Первое известное печатное издание было опубликовано в Сарагосе в 1508 году, по Гарси Родригесу де Монтальво. Оно было опубликовано в виде четырех книг на кастильском языке.

Сюжет романа

Амадис — плод добрачной любовной связи короля Периона Гальского и принцессы Элисены, дочери короля Малой Британии. Связь нужно скрыть, и новорожденного помещают в ковчежец и бросают в реку. Река впадает в море, и в море младенца подбирает шотландский рыцарь, при дворе шотландского короля найденыш воспитывается под именем «Дитяти Моря» (Doncel del Mar), там же встречает свою первую и единственную любовь — Ориану, дочь английского короля Лизуарте, оттуда же отправляется в свой первый рыцарский выезд. Родителей и имя герой обретает очень быстро — уже в десятой главе первой книги, но мотив потаенности рождения вернется с историей его сына Эспландиана, который тоже будет зачат и рожден вне брака, потерян сразу после своего явления на свет и воспитан в неведении своего истинного происхождения. Урганда Неведомая, опекающая своим магическим искусством главного героя и размечающая его судьбу вехами туманных, но безошибочных пророчеств, исполняет роль Мерлина. Роль феи Морганы берет на себя чернокнижник Аркалаус, постоянный антагонист всех светлых героев «Амадиса». Значительную роль в романе играет также Галаор — галантный брат главного героя, подобно Амадису совершающий подвиги в различных странах.

В одном из эпизодов показано, как Амадис Гальский овладел скалистым островом под названием Бедная Стремнина и вернул его законой владелице принцессе Бриолане. Ориана, поверив ложным известиям об измене Амадиса, отлучает его от своего лица. Выполняя её приказ, Амадис отрекается от своего имени и, назвавшись Бельтенéбросом («Сумрачным Красавцем»; отсюда французскoe beau ténébreux), удаляется на Бедную Стремнину, где безысходным отчаянием и суровым постом торопит вожделенную смерть (в подражание именно этому эпизоду Дон Кихот наложил на себя покаяние в Сьерра-Морене). Раскаявшись, Ориана снимает с возлюбленного отлучение. Клеветники сеют в короле Лизуарте недоверие к Амадису, Амадис с родичами и друзьями отъезжает на Остров Стойкий, а король объявляет ему войну. В этой войне Амадис, не способный перешагнуть через узы личной преданности королю, не принимает участия, сражаются его друзья (и терпят поражение), а сам он томится в вынужденной праздности (приговоренный к ней приказом Орианы). Амадис вместе с отцом и единокровным братом Флорестаном, все трое инкогнито, принимает участие в битве короля Лизуарте с войском семи королей, решая её исход в пользу своего нынешнего врага. Под именем Рыцаря Зелёного Меча Амадис странствует по Германии, оказывает важную услугу богемскому королю и с почетом принят в Константинополе после того, как одолел чудовище, в которое вселился дьявол. Под именем Греческого Рыцаря возвращается в Англию и в турнирном бою посрамляет римлян, прибывших сватать для своего императора Ориану. Вернувшись к своему настоящему имени, Амадис перехватывает в море римские корабли, увозящие Ориану, помещает её на Острове Стойком, собирает подкрепления и разбивает войско короля Лизуарте. Отшельник Насиан, воспитатель Эспландиана, умиротворяет враждующие стороны, открывая королю глаза на любовь Амадиса и Орианы, не оставшуюся бесплодной.

В результате примирения Амадис женится на прекрасной шотландской принцессе и заканчивает свои дни королём Великобритании.

Повествование в романе ведется на высокой романтической ноте. То, что действие его приурочено ко временам «до воцарения короля Артура», совершенно освобождает автора от необходимости прибегать к какой-либо исторической, географической, социальной или бытовой конкретизации. Но у него все-таки есть определенная цель: нарисовать идеальный образ рыцаря, главными достоинствами которого являются безупречная доблесть и нравственная чистота. Понятно, что такой идеальный герой, невосприимчивый ко злу, лишенный корыстных побуждений, мог существовать лишь в совершенно условном мире, населенном сказочными персонажами.

Генезис

Прямые и косвенные свидетельства о существовании этого романа восходят к XIV веку. Именно к этому времени, если не к концу XIII века, следует отнести создание его первоначального варианта.

В 1508 г. в Сарагосе вышли в свет четыре книги «Амадиса Гальского», «исправленные и улучшенные славным и доблестным рыцарем Гарси Родригесом де Монтальво, рехидором в Медина-дель-Кампо». Славный рыцарь, обновивший «дурной стиль старинных рукописей», именовался в дальнейшем Гарси Ордоньесом де Монтальво и даже Гарси Гутьересом, так что имя его нам в точности не известно. Взятие Гранады (1492) он застал, видимо, уже в зрелых летах; и почти вся его работа по «исправлению и улучшению» старинной книги проводилась, как явствует из мизерных исторических аллюзий «Амадиса», до этой даты.

Монтальво утверждает, что имел в руках не только древнейшую версию, но и текст, исправленный по воле Альфонса IV, короля Португалии. До нас от этих ранних стадий дошли незначительные фрагменты в рукописи первой четверти XV века, обнаруженные и опубликованные в 1956 г.

Сличение фрагментов с текстом Монтальво показывает, что последний сократил роман более чем на треть — обычная процедура для авторов XV в. Многие персонажи, считавшиеся его собственным изобретением (например, Эспландиан), фигурируют уже в первоначальном тексте. В языке нет никаких следов гипотетического португальского происхождения «Амадиса».

Что касается личного вклада Монтальво в средневековый роман, общепринятая точка зрения сводится к следующему. Первые две книги ближе всего стоят к древнейшему прототипу, являясь его несколько сокращенным, но в целом верным пересказом. Третья книга, а также четвёртая, которую Монтальво относит целиком на свой авторский счет, опираются на реформированный текст древнего «Амадиса», значительно его сокращая и внося существенные сюжетные перестановки (согласно одной гипотезе, «Амадис» до вмешательства Монтальво заканчивался поединком заглавного героя и Эспландиана, не узнающих друг друга, и смертью отца от руки сына).

«Амадис», каким мы его знаем, хранит многочисленные следы былой укорененности в классической эпохе средневекового романа. Действие в основном придерживается географии бретонского цикла: его идеальный центр — двор английского короля (далекого предшественника короля Артура в фантастической хронологии «Амадиса»). Галия, откуда идет род героя,— это Уэльс (хотя временами в ней проступают черты приморской Франции).

Продолжения

Продолжения с их авторами и именами их главных персонажей: Книга V: 1510 (Гарси Родригес де Монтальво): Эспландиáн

Книга VI: 1510 (Паес де Рибера): дон Флорисандо

Книга VII: 1514 (Фелисиано де Сильва): Лизуарте Греческий

Книга VIII: 1526 (Хуан Диас) — Амадис Гальский

Книга IX: 1530 (Фелисиано де Сильва): Амадис Греческий

Книга X: 1532 (Фелисиано де Сильва): Флорисель де Нигуе

Книга XI: 1535 и 1551 (Фелисиано де Сильва): Родхель Греческий

Книга XII: 1546 (Педро де Лухан): Сильвес Пустыннородный

Итальянские Продолжение: Книги XIII—XVIII: (Мамбрино Розео де Фабриано): ?

Немецкие Продолжения: Книги XIX—XXI: 1594-5

• Монтальво добавил в 1510 году пятую книгу «Деяния Эспландиана, сына Амадиса Гальского».
• В том же году Пазе де Ривера посвятил шестой том судьбе дона Флорисандо, племянника Амадиса.
• В 1514 г. Фелисиано де Сильва прибавил ещё одно звено к родословию героя, и на сцену вышел внук Амадиса Лизуарте Греческий (седьмая книга).
• В восьмой книге (1526) Хуан Диас похоронил Амадиса и отправил брата его, Галаора, искупать грехи монастырским покаянием.
• Встреченная единодушным читательским протестом, восьмая книга была опровергнута девятой, издав которую в 1530 г. под названием «Амадис Греческий» (сын Лизуарте и правнук Амадиса Гальского), Фелисиано де Сильва воскресил Амадиса, а Галаора заставил сбросить рясу. Восьмая книга никогда не переиздавалась и нигде не переводилась.
• Десятая (1532) и одиннадцатая (1535—1551) книги принадлежат неутомимому перу де Сильвы и рассказывают о приключениях сына Амадиса Греческого, дона Флориселя, и его внука, Рохеля Греческого.
• Анонимная двенадцатая книга, изданная в 1546 г. и посвященная другому сыну Амадиса Греческого, Сильвесу Пустыннородному, закрывает цикл Амадиса в Испании.
• После того, как в Италии был переведен весь цикл, за исключением восьмой книги, Мамбрино Розео да Фабриано выпустил с 1558 по 1565 г. ещё шесть книг, доведя общее их число до восемнадцати. Он же сделал обширные добавления к книгам четвёртой, пятой, седьмой, десятой, одиннадцатой и двенадцатой — будучи переведены на французский, они вошли в зачет серии, вытеснив из неё шестую и восьмую испанские книги.
• Три книги, добавленные немецкими авторами в 1594—1595 гг., передвинули действие из Европы и Азии в Новый Свет.
• В полном объёме роман насчитывает двадцать четыре книги и в таком виде существует в немецкой и французской версиях.

Португалец Жиль Висенти и испанец Андрес Рей де Артьеда написали на темы «Амадиса» две испанские комедии. Огюст Крезе де Лессер и Уильям Стюарт Роуз создали на его основе эпические стихотворные поэмы («Amadis de Gaul e, poê me faisant suite aux chevaliers de la table-ronde» (Париж, 1813); «Amadis de Gaul, a poem in three books» (Лондон, 1803). Зато «Новейший Амадис» («Neuer Amadis») Виланда не имеет с оригинальными романами об Амадисе ничего общего кроме заглавия и разнообразия испытываемых героем приключений.

Популярность

В Испании «Амадис» переиздавался в течение XVI века 30 раз. Роман был переведен на французский в 1540 г., на иврит - в 1541 г., на итальянский — в 1546 г., на немецкий — в 1569 г., на английский — в 1589 г. Были переводы и на другие языки.

Монтень отнес «Амадиса» в разряд «дрянных книжонок» (Опыты, 1, XXVI). Калифорния названа в честь острова амазонок, о котором идет речь в «Подвигах Эспландиана». Император Священной Римской империи и король Испании (1516—1556) Карл V был усердным читателем «Амадиса». Его политический противник французский король Франциск I, очутившись в испанском плену, заразился страстью своего августейшего врага и тюремщика, и, по возвращении на родину, изъявил монаршую волю видеть «Амадиса» во французском переводе. Мотивы «Амадиса» явственно ощущаются в оформлении торжественных королевских выездов и придворных увеселений: вступление Екатерины Медичи в Лион в 1548 г., празднество в Фонтенбло в 1564 г., церемонии бракосочетания особ королевской крови, дуэли и турниры. Мода на «Амадиса» во Франции не убывает в течение почти четырёх царствований. Его по праву называли «молитвенником двора Генриха II».

Издания на русском языке

• Гарси Ордоньес де Монтальво. Очень храбрый и непобедимый рыцарь Амадис Гальский / Пер. и обраб. А. П. Простосердова. — СПб.: Летний сад, 2008. 271 с — ISBN 978-5-89740-034-8

Литература

• Андреев М.Л. Рыцарский роман в эпоху Возрождения. М., 1993, с. 124—137.
• Пуришев Б. И. Литература эпохи Возрождения. Идея «универсального человека». Курс лекций. — М.: Высш. шк., 1996.

См. также

• Амадис

Ссылки

• [www.hi-edu.ru/e-books/LR/lit012.htm Литература эпохи возрождения]

Отрывок, характеризующий Амадис Гальский

– Любит ли? – повторила Наташа с улыбкой сожаления о непонятливости своей подруги. – Ведь ты прочла письмо, ты видела его?
– Но если он неблагородный человек?
– Он!… неблагородный человек? Коли бы ты знала! – говорила Наташа.
– Если он благородный человек, то он или должен объявить свое намерение, или перестать видеться с тобой; и ежели ты не хочешь этого сделать, то я сделаю это, я напишу ему, я скажу папа, – решительно сказала Соня.
– Да я жить не могу без него! – закричала Наташа.
– Наташа, я не понимаю тебя. И что ты говоришь! Вспомни об отце, о Nicolas.
– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.
Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.

В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.