Амадор, Мануэль

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Амадор Герреро, Мануэль»)
Перейти к: навигация, поиск
У этого человека испанская фамилия; здесь Амадор — фамилия отца, а Герреро — фамилия матери.
Мануэль Амадор Герреро
исп. Manuel Amador Guerrero
Президент Панамы
20 февраля 1904 — 30 сентября 1908
Предшественник: Должность учреждена
Преемник: Хосе Доминго де Обальдия
 

Мануэ́ль Амадо́р Герре́ро (исп. Manuel Amador Guerrero; 30 июня 1833, Турбако, Республика Новая Гранада — 2 мая 1909, Панама) — первый президент Панамы, по первоначальной специальности врач.



Биография

Родился в 1833 году в Турбако; его родителями были Хосе Мария Амадор и Легина Мария Мерседес Герреро-Кордоба. В 1855 году закончил университет, несколько месяцев проработал в Картахене-де-Индиас, но затем перебрался на Панамский перешеек, где в это время шло строительство Панамской железной дороги. Принимал активное участие в колумбийской политике, был членом Консервативной партии, был представителем провинции Верагуас в Конгрессе Республики Новая Гранада. В 1866 году стал первым заместителем главы Суверенного штата Панама. В следующем году он был избран президентом штата, но вооружённое восстание не дало ему приступить к обязанностям; разбитый на поле боя, он был вынужден провести год в изгнании.

На некоторое время он прекратил участие в политической жизни, занимаясь делами Госпиталя Св. Фомы, в котором работал врачом, но в 1866 году ушёл в отставку военный и гражданский глава штата — Рамон Сантодоминго Вила[es], и Амадор некоторое время был высшим главой администрации.

В 1890 году стало ясно, что французская компания, строящая Панамский канал, не сможет завершить работы в предусмотренный контрактом срок. Так как это грозило экономическим упадком для всего региона, было решено отправить в Боготу для переговоров с центральным правительством четырёх представителей: Мануэля Амадора, инженера Педро Сосу[es], епископа Хосе Алехандро Перальту и Рикардо Аранго (впоследствии ставшего губернатором Департамента Панама). Правительство согласилось продлить на 10 лет, начиная с 1894 года, срок, в течении которого следовало организовать новую компанию и продолжить работу.

После краха французской попытки начались переговоры о строительстве канала с правительством США. Тысячедневная война причинила огромный ущерб региону, и договор Хэя—Эррана стал единственной надеждой региона на возрождение. Поэтому, когда Конгресс Колумбии отказался ратифицировать договор, Хосе Агустин Аранго начал подготовку к выделению Панамского перешейка в независимое государство. 4 ноября 1903 года произошло отделение Панамы от Колумбии, и Мануэль Амадор стал министром финансов Временной правящей хунты. В США тут же была послана делегация из Мануэля Амадора, Федерико Бойда и Пабло Аросемены для обсуждения вопросов, связанных с Панамским каналом, однако по прибытии на место она обнаружила, что США уже только что заключили соответствующий договор. В феврале 1904 года Национальный Конституционный Конвент избрал Мануэля Амадора первым официальным президентом страны. За время его президентства были созданы институты независимого государства, и созданы условия для реализации договора Хэя — Бюно-Варийи.

После окончания срока своего президентства Амадор удалился от общественной жизни и умер вскоре после этого в своём доме в Сан-Фелипе. Его последним желанием было быть похороненным под звуки национального гимна, что было исполнено.

Напишите отзыв о статье "Амадор, Мануэль"

Литература

  • Ministerio de la Presidencia. Los presidentes de Panamá.Estudio Cronológico y análisis estadístico.
  • Castillero, Ernesto J. Galería de Presidentes de Panamá. Panamá, 1935.

Отрывок, характеризующий Амадор, Мануэль


Князь Багратион, выехав на самый высокий пункт нашего правого фланга, стал спускаться книзу, где слышалась перекатная стрельба и ничего не видно было от порохового дыма. Чем ближе они спускались к лощине, тем менее им становилось видно, но тем чувствительнее становилась близость самого настоящего поля сражения. Им стали встречаться раненые. Одного с окровавленной головой, без шапки, тащили двое солдат под руки. Он хрипел и плевал. Пуля попала, видно, в рот или в горло. Другой, встретившийся им, бодро шел один, без ружья, громко охая и махая от свежей боли рукою, из которой кровь лилась, как из стклянки, на его шинель. Лицо его казалось больше испуганным, чем страдающим. Он минуту тому назад был ранен. Переехав дорогу, они стали круто спускаться и на спуске увидали несколько человек, которые лежали; им встретилась толпа солдат, в числе которых были и не раненые. Солдаты шли в гору, тяжело дыша, и, несмотря на вид генерала, громко разговаривали и махали руками. Впереди, в дыму, уже были видны ряды серых шинелей, и офицер, увидав Багратиона, с криком побежал за солдатами, шедшими толпой, требуя, чтоб они воротились. Багратион подъехал к рядам, по которым то там, то здесь быстро щелкали выстрелы, заглушая говор и командные крики. Весь воздух пропитан был пороховым дымом. Лица солдат все были закопчены порохом и оживлены. Иные забивали шомполами, другие посыпали на полки, доставали заряды из сумок, третьи стреляли. Но в кого они стреляли, этого не было видно от порохового дыма, не уносимого ветром. Довольно часто слышались приятные звуки жужжанья и свистения. «Что это такое? – думал князь Андрей, подъезжая к этой толпе солдат. – Это не может быть атака, потому что они не двигаются; не может быть карре: они не так стоят».
Худощавый, слабый на вид старичок, полковой командир, с приятною улыбкой, с веками, которые больше чем наполовину закрывали его старческие глаза, придавая ему кроткий вид, подъехал к князю Багратиону и принял его, как хозяин дорогого гостя. Он доложил князю Багратиону, что против его полка была конная атака французов, но что, хотя атака эта отбита, полк потерял больше половины людей. Полковой командир сказал, что атака была отбита, придумав это военное название тому, что происходило в его полку; но он действительно сам не знал, что происходило в эти полчаса во вверенных ему войсках, и не мог с достоверностью сказать, была ли отбита атака или полк его был разбит атакой. В начале действий он знал только то, что по всему его полку стали летать ядра и гранаты и бить людей, что потом кто то закричал: «конница», и наши стали стрелять. И стреляли до сих пор уже не в конницу, которая скрылась, а в пеших французов, которые показались в лощине и стреляли по нашим. Князь Багратион наклонил голову в знак того, что всё это было совершенно так, как он желал и предполагал. Обратившись к адъютанту, он приказал ему привести с горы два баталиона 6 го егерского, мимо которых они сейчас проехали. Князя Андрея поразила в эту минуту перемена, происшедшая в лице князя Багратиона. Лицо его выражало ту сосредоточенную и счастливую решимость, которая бывает у человека, готового в жаркий день броситься в воду и берущего последний разбег. Не было ни невыспавшихся тусклых глаз, ни притворно глубокомысленного вида: круглые, твердые, ястребиные глаза восторженно и несколько презрительно смотрели вперед, очевидно, ни на чем не останавливаясь, хотя в его движениях оставалась прежняя медленность и размеренность.
Полковой командир обратился к князю Багратиону, упрашивая его отъехать назад, так как здесь было слишком опасно. «Помилуйте, ваше сиятельство, ради Бога!» говорил он, за подтверждением взглядывая на свитского офицера, который отвертывался от него. «Вот, изволите видеть!» Он давал заметить пули, которые беспрестанно визжали, пели и свистали около них. Он говорил таким тоном просьбы и упрека, с каким плотник говорит взявшемуся за топор барину: «наше дело привычное, а вы ручки намозолите». Он говорил так, как будто его самого не могли убить эти пули, и его полузакрытые глаза придавали его словам еще более убедительное выражение. Штаб офицер присоединился к увещаниям полкового командира; но князь Багратион не отвечал им и только приказал перестать стрелять и построиться так, чтобы дать место подходившим двум баталионам. В то время как он говорил, будто невидимою рукой потянулся справа налево, от поднявшегося ветра, полог дыма, скрывавший лощину, и противоположная гора с двигающимися по ней французами открылась перед ними. Все глаза были невольно устремлены на эту французскую колонну, подвигавшуюся к нам и извивавшуюся по уступам местности. Уже видны были мохнатые шапки солдат; уже можно было отличить офицеров от рядовых; видно было, как трепалось о древко их знамя.