Амадо Нерво

Амадо Нерво
Amado Nervo
Имя при рождении:	Хуан Крисо́стомо Руис де Нерво-и-Ордас
Гражданство:	Мексика Мексика
Род деятельности:	прозаик, поэт, журналист, дипломат
Жанр:	фантастика, поэзия, публицистика
Язык произведений:	испанский
[amadonervo.net/ rvo.net]

Амадо Нерво (исп. Amado Nervo, настоящее имя Хуан Крисо́стомо Руис де Нерво-и-Ордас (исп. Juan Crisóstomo Ruiz de Nervo y Ordaz); 27 августа 1870, Тепик, штат Наярит, Мексика, — 24 мая 1919, Монтевидео, Уругвай) — мексиканский поэт, журналист, просветитель, принадлежал к направлению модернизма. Был мексиканским послом в Аргентине и Уругвае. Член-корреспондент Мексиканской Академии Языка (исп. la Academia Mexicana de la Lengua). В поэзии прославился использованием метафор и отсылкой к мистицизму. Объектами его поэзии часто выступали любовь и религия, христианство и иудаизм. Нерво считается одним из самых важных мексиканских поэтов XIX века.

Биография

Амадо Нерво родился в городе Тепик, штат Наярит. В детстве он и его шестеро младших братьев и сестер были окружены заботой родителей. В возрасте тринадцати лет Нерво потерял отца. На творчество писателя повлияли еще две смерти близких ему людей. Его родной брат Луис, который также был поэтом, покончил жизнь самоубийством. А после 11 лет брака ушла из жизни жена писателя — Анна Сесилия Луиса Даи́лес (исп. Ana Cecilia Luisa Daillez).

После смерти отца Нерво покидает родной дом. Свой первый учебный опыт он получил в Колледже Св. Луиса Гонсага (исп. el Colegio de San Luis Gonzaga), расположенном в городе Хакона-де-Планкарте, штат Мичоакан. После выпуска Нерво поступил в Римско-каталическую семинарию рядом с Самора-де-Идальго. В учебный план входили наука, биология, философия и курс права. Именно в семинарии у будущего писателя впервые проснулся интерес к мистическим теориям, которые впоследствии отразятся на его раннем творчестве.

После обучения у Нерво были планы стать священником, однако безденежье вынудило его найти работу в Тепике. Чуть позже он переехал в Масатлан, штат Синалоа, где он поочередно работал в адвокатской конторе и в газете «Вечерняя почта» (исп. El Correo de la Tarde). Позже Амадо Нерво стал успешным поэтом, журналистом и международным дипломатом.

Творчество и известность

Работая журналистом в газете «Вечерняя почта», Нерво не остался незамеченным.

«Газета конца XIX века „Вечерняя почта“ имела честь напечатать первые литературные произведения Амадо Нерво. Всего двадцати двух лет отроду, Нерво стал одним из самых видных журналистов этой газеты и северо-западной Мексики того времени».

Оригинальный текст (исп.)  

El periódico mazatleco de finales del siglo XIX El Correo de la Tarde tuvo el honor de transmitir sus primeros trabajos literarios fuera de su lugar de nacimiento. Con tan sólo 22 años de edad Nervo se enlista como periodista en el periódico más importante den noroeste de México en aquél tiempo.

— «La Voz del Norte»

В 1894 году писатель продолжил свою работу в Мексике, где его высоко оценили, и он получил известность. Нерво сотрудничал с «Лазурным журналом» (исп. ''Revista Azul''). Сам журнал основал Мануэль Гутьеррес Нахера, тоже мексиканский писатель и журналист, которого причисляют к представителям испано-американского модернизма. Его журнал познакомил латиноамериканских читателей с творчеством Толстого и Тургенева.

Нерво с восторгом относился к Гутьерресу как к предшественнику модернизма.

Работа журналистом и новостным репортером процветала, и Нерво начал писать для таких изданий, как «El Universal», «El Nacional», «El Mundo».

В октябре 1987 года газета «El Mundo» выпустила приложение «La Comedia del Mundo», и Нерво был назначен ответственным за общий выпуск. В январе 1898 года приложение получило свою независимость от газеты «El Mundo» и стало выпускаться отдельно под названием «La Comedia».

Нерво завоевал национальную литературную славу после публикации романа «Бакалавр» (исп. El Bachiller), а также нескольких сборников стихов, в том числе «Мистический» (исп. Místicas) и «Черный жемчуг» (исп. Perlas Negras).

В 1898 году Нерво и поэт Хесу́с Валенсуэ́ла (исп. Jesús Valenzuela) основали «Современный журнал» (исп. La Revista Moderna), который наследовал традиции «Лазурного журнала». Двоюродный брат Нерво — Роберто Монтенегро Нерво (исп. Roberto Montenegro Nervo) был прославленным живописцем, и именно к нему обратился Амадо за первыми иллюстрациями к своему журналу.

Начало XX века Нерво провел в Европе, преимущественно в Париже. Там он преподавал в la Academia Mexicana de la Lengua. В Париже одна за другой выходят его книги: «Героическая лира» (исп. Lira Heroica), «Голоса» (исп. En voz baja), «Сады моей души» (исп. Los jardines interiores). Там же Нерво публикует свои «Поэмы» (исп. Poemas publicada en París). Несмотря на литературную славу, писатель постоянно боролся с материальными трудностями. Нерво решил разбавить литературную деятельность дипломатической службой — по возвращении в Мексику его назначают послом в Аргентину и Уругвай.

С 1905 по 1918 годы писатель живет в Мадриде. Этот период оказался для него чрезвычайно плодотворным: он выпускает не только статьи, литературные исследования, рассказы, но и создает лирические исповеди «Вполголоса», «Безмятежность», «Недвижная возлюбленная» (исп. La amada inmóvil).

Личная жизнь

В 1901 году, когда писатель жил в Париже, он познакомился с Анной Сесилией Луисой Даилез, на которой вскоре женился. Они прожили счастливо в браке почти 12 лет, а после жена скончалась. Для Нерво смерть жены была большим горем, и он впал в отчаяние. В это время он пишет одну из самых важных своих работ — «Недвижная возлюбленная» (исп. La Amada Inmóvil), которая была опубликована посмертно в 1922 году и была признана шедевром любовной лирики писателя.

После смерти жены Нерво ходили слухи о том, что писатель навещал её могилу каждую ночь на протяжении года.

Смерть

Писатель скончался 24 мая 1919 года в Монтевидео. Президент Уругвая Бальтасар Брум отдал приказ, чтобы тело Амадо Нерво было доставлено военно-морскими силами Уругвая обратно в Мексику, где он был предан земле 14 ноября 1919 года в Ротонде выдающихся деятелей на территории гражданского пантеона Долорес (исп. Panteón de Dolores) в Мехико. После смерти писателя латиноамериканская критика отмечала, что «с его смертью Америка потеряла самого глубокого и проникновенного из своих бардов — как поэт он выполнил самую высокую миссию: он объединил латиноамериканцев духом и языком своей поэзии».

Наследие

• В доме, где родился писатель, сейчас находится музей, где можно найти фотографии из архива Нерво и его труды. Музей расположен на улице, названной в честь писателя.
• В честь Амадо Нерво назван главный аэропорт штата Наярит, расположенный в городе Тепик.
• Имя писателя носит частная школа в Камарго, штат Чиуауа.
• В 1929 году мексиканский писатель Франциско Монтерде (исп. Francisco Monterde) издал биографическую книгу о Нерво, назвав её «Amado Nervo».
• В 1943 году мексиканский поэт Бернардо Ортис де Монтейано (исп. Bernardo Ortiz de Montellano) также издал труд о писателе с названием «Образ, любовь и смерть Амадо Нерво» (исп. Figura, amor y muerte de Amado Nervo).

Произведения

• El bachiller, 1895 (роман, «Бакалавр»).
• Perlas negras ,1896, (поэзия, «Черный жемчуг»).
• Místicas, 1898 (поэзия, «Мистика»).
• El donador de almas, novela corta (1899) (поэзия, «Укротитель душ»).
• Poemas publicada en París, 1901 («Поэмы, опубликованные в Париже»)
• El éxodo y las flores del camino, poesía (1902) (поэзия, «Исход и придорожные цветы»).
• Lira heroica, poesía (1902) (поэзия, «Героическая лира»).
• Los jardines interiores, poesía (1905) (поэзия, «Сады моей души»).
• Almas que pasan, prosa (1906).
• En voz baja, poesía (1909) (поэзия, «Вполголоса»).
• Ellos, prosa (проза, «Они»)
• Juana de Asbaje, ensayo, biografía de Sor Juana Inés de la Cruz (1910).
• Serenidad, poesía (1912) (поэзия, «Безмятежность»).
• Mis filosofías, 1912 (эссе, «Моя философия»).
• Elevación, 1916 (поэзия, «Экзальтация»).
• El diablo desinteresado, novela (1916).
• Plenitud, prosa (1918) (проза, «Зрелость»).
• El estanque de los lotos, poesía (поэзия, «Пруд лотосов») (1919).
• El arquero divino, poesía., también póstuma (1919).
• Los balcones, novela (1922) (поэзия, «Балконы»).
• La amada inmóvil, 1922 (поэзия, «Недвижная возлюбленная»).

Ссылки

• [feb-web.ru/feb/litenc/encyclop/le8/le8-0241.htm?cmd=2&istext=1 Статья в Литературной энциклопедии]
• [feb-web.ru/feb/kle/kle-abc/ke5/ke5-2401.htm?cmd=2&istext=1 Статья в Краткой литературной энциклопедии]
• [vunsdorf.ru/0_nervo.php Амадо Нерво на сайте «Клуб изучающих иностранные языки»]
• [mir-es.com/poet.php?g=nervo Стихотворения Амадо Нерво на сайте «Испаноязычный мир: поэзия, изобразительное искусство, музыка, голос»]
• [mir-es.com/fp.php?dir=60&file=13 Фотогалерея поэта Амадо Нерво]

Отрывок, характеризующий Амадо Нерво

– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.
– И зачем император Александр принял начальство над войсками? К чему это? Война мое ремесло, а его дело царствовать, а не командовать войсками. Зачем он взял на себя такую ответственность?
Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашеву и с легкой улыбкой так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое нибудь не только важное, но и приятное для Балашева дело, поднял руку к лицу сорокалетнего русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами.
– Avoir l'oreille tiree par l'Empereur [Быть выдранным за ухо императором] считалось величайшей честью и милостью при французском дворе.
– Eh bien, vous ne dites rien, admirateur et courtisan de l'Empereur Alexandre? [Ну у, что ж вы ничего не говорите, обожатель и придворный императора Александра?] – сказал он, как будто смешно было быть в его присутствии чьим нибудь courtisan и admirateur [придворным и обожателем], кроме его, Наполеона.
– Готовы ли лошади для генерала? – прибавил он, слегка наклоняя голову в ответ на поклон Балашева.
– Дайте ему моих, ему далеко ехать…
Письмо, привезенное Балашевым, было последнее письмо Наполеона к Александру. Все подробности разговора были переданы русскому императору, и война началась.


После своего свидания в Москве с Пьером князь Андреи уехал в Петербург по делам, как он сказал своим родным, но, в сущности, для того, чтобы встретить там князя Анатоля Курагина, которого он считал необходимым встретить. Курагина, о котором он осведомился, приехав в Петербург, уже там не было. Пьер дал знать своему шурину, что князь Андрей едет за ним. Анатоль Курагин тотчас получил назначение от военного министра и уехал в Молдавскую армию. В это же время в Петербурге князь Андрей встретил Кутузова, своего прежнего, всегда расположенного к нему, генерала, и Кутузов предложил ему ехать с ним вместе в Молдавскую армию, куда старый генерал назначался главнокомандующим. Князь Андрей, получив назначение состоять при штабе главной квартиры, уехал в Турцию.
Князь Андрей считал неудобным писать к Курагину и вызывать его. Не подав нового повода к дуэли, князь Андрей считал вызов с своей стороны компрометирующим графиню Ростову, и потому он искал личной встречи с Курагиным, в которой он намерен был найти новый повод к дуэли. Но в Турецкой армии ему также не удалось встретить Курагина, который вскоре после приезда князя Андрея в Турецкую армию вернулся в Россию. В новой стране и в новых условиях жизни князю Андрею стало жить легче. После измены своей невесты, которая тем сильнее поразила его, чем старательнее он скрывал ото всех произведенное на него действие, для него были тяжелы те условия жизни, в которых он был счастлив, и еще тяжелее были свобода и независимость, которыми он так дорожил прежде. Он не только не думал тех прежних мыслей, которые в первый раз пришли ему, глядя на небо на Аустерлицком поле, которые он любил развивать с Пьером и которые наполняли его уединение в Богучарове, а потом в Швейцарии и Риме; но он даже боялся вспоминать об этих мыслях, раскрывавших бесконечные и светлые горизонты. Его интересовали теперь только самые ближайшие, не связанные с прежними, практические интересы, за которые он ухватывался с тем большей жадностью, чем закрытое были от него прежние. Как будто тот бесконечный удаляющийся свод неба, стоявший прежде над ним, вдруг превратился в низкий, определенный, давивший его свод, в котором все было ясно, но ничего не было вечного и таинственного.
Из представлявшихся ему деятельностей военная служба была самая простая и знакомая ему. Состоя в должности дежурного генерала при штабе Кутузова, он упорно и усердно занимался делами, удивляя Кутузова своей охотой к работе и аккуратностью. Не найдя Курагина в Турции, князь Андрей не считал необходимым скакать за ним опять в Россию; но при всем том он знал, что, сколько бы ни прошло времени, он не мог, встретив Курагина, несмотря на все презрение, которое он имел к нему, несмотря на все доказательства, которые он делал себе, что ему не стоит унижаться до столкновения с ним, он знал, что, встретив его, он не мог не вызвать его, как не мог голодный человек не броситься на пищу. И это сознание того, что оскорбление еще не вымещено, что злоба не излита, а лежит на сердце, отравляло то искусственное спокойствие, которое в виде озабоченно хлопотливой и несколько честолюбивой и тщеславной деятельности устроил себе князь Андрей в Турции.
В 12 м году, когда до Букарешта (где два месяца жил Кутузов, проводя дни и ночи у своей валашки) дошла весть о войне с Наполеоном, князь Андрей попросил у Кутузова перевода в Западную армию. Кутузов, которому уже надоел Болконский своей деятельностью, служившей ему упреком в праздности, Кутузов весьма охотно отпустил его и дал ему поручение к Барклаю де Толли.
Прежде чем ехать в армию, находившуюся в мае в Дрисском лагере, князь Андрей заехал в Лысые Горы, которые были на самой его дороге, находясь в трех верстах от Смоленского большака. Последние три года и жизни князя Андрея было так много переворотов, так много он передумал, перечувствовал, перевидел (он объехал и запад и восток), что его странно и неожиданно поразило при въезде в Лысые Горы все точно то же, до малейших подробностей, – точно то же течение жизни. Он, как в заколдованный, заснувший замок, въехал в аллею и в каменные ворота лысогорского дома. Та же степенность, та же чистота, та же тишина были в этом доме, те же мебели, те же стены, те же звуки, тот же запах и те же робкие лица, только несколько постаревшие. Княжна Марья была все та же робкая, некрасивая, стареющаяся девушка, в страхе и вечных нравственных страданиях, без пользы и радости проживающая лучшие годы своей жизни. Bourienne была та же радостно пользующаяся каждой минутой своей жизни и исполненная самых для себя радостных надежд, довольная собой, кокетливая девушка. Она только стала увереннее, как показалось князю Андрею. Привезенный им из Швейцарии воспитатель Десаль был одет в сюртук русского покроя, коверкая язык, говорил по русски со слугами, но был все тот же ограниченно умный, образованный, добродетельный и педантический воспитатель. Старый князь переменился физически только тем, что с боку рта у него стал заметен недостаток одного зуба; нравственно он был все такой же, как и прежде, только с еще большим озлоблением и недоверием к действительности того, что происходило в мире. Один только Николушка вырос, переменился, разрумянился, оброс курчавыми темными волосами и, сам не зная того, смеясь и веселясь, поднимал верхнюю губку хорошенького ротика точно так же, как ее поднимала покойница маленькая княгиня. Он один не слушался закона неизменности в этом заколдованном, спящем замке. Но хотя по внешности все оставалось по старому, внутренние отношения всех этих лиц изменились, с тех пор как князь Андрей не видал их. Члены семейства были разделены на два лагеря, чуждые и враждебные между собой, которые сходились теперь только при нем, – для него изменяя свой обычный образ жизни. К одному принадлежали старый князь, m lle Bourienne и архитектор, к другому – княжна Марья, Десаль, Николушка и все няньки и мамки.