Аматус
Аматус или Амафунт (греч. Αμαθούς) — один из древнейших городов Кипра, находящийся на южном побережье острова в 24 милях к западу от Ларнаки. Аматус, как и Пафос, был одним из важнейших мест поклонения Афродите в древности,[1] но развалины города менее хорошо сохранились.
Древнейшие времена и античность
История Аматуса является смесью мифов и истории.[2] В бронзовом веке города на его месте ещё не было, а первые следы человеческой деятельности в этой местности датируются археологами в эпоху раннего железного века около 1100 года до н. э..[3] Легендарным основателем города считается Кинир, отец Адониса и основатель культа Афродиты на острове, который назвал город в честь своей покойной матери Аматус (Аматеи). Так же существует легенда, согласно которой Тесей бросил свою возлюбленную Ариадну в священной роще под названием Аматуса, где та умерла во время рождения ребёнка и была там же похоронена.[4] В этой роще находилось святилище Афродиты и её священный лес, и впоследствии этим же именем стал именоваться появившийся город. Также, согласно преданиям древними жителями Аматуса были представители народа пеласгов.
Аматус был построен на прибрежной скале с естественной гаванью в непосредственной близости, и на ранних этапах своей истории был процветающим городом. В VIII веке до н. э. в городе был сооружён дворец и порт, который способствовал развитию торговли с Грецией и Левантом. Своё богатство город нажил в основном за счёт экспорта своего зерна,[5] а также благодаря своим рудникам меди и развитому овцеводству.[6]
Наиболее древними археологическими объектами являются гробницы раннего железного века (1000-600 до н. э.) периода греко-финикийского влияния. Аматус упоминается как один из десяти городов-государств в анналах (табличках) ассирийского царя Асархаддона (668 до н. э.), где идентифицировался с городом Картихадасти (по-финикийски «Новый город»)[7].
Население Аматуса в период X—V вв. до н. э. говорило в основном на этеокипрском языке (однако греческий язык использовался и имел высокий статус), в отличие от остальной части острова, где греческий язык был разговорным. Тем не менее, признаки этнической обособленности Аматуса от остального Кипра отсутствуют, а имена местных правителей являются греческими.
На высокой скале вблизи города был построен храм Афродиты, которая стала считаться покровительницей города под именем Афродиты Аматузы. В I веке до н. э. началось сооружения ещё одного храма Афродиты в местности, где устраивались празднества в честь Адониса, на которых спортсмены соревновались в охоте на кабанов, а также в танцах и пении. Но строительство храма так и не было завершено и прекратилось на заключительном этапе.
Аматус на протяжении своей древней истории был в основном профиникийским городом, что продемонстрировано его отказом вступить в греческую лигу наместника Саламина Онесилуса, из-за которого вскоре на Кипре произошло восстание против империи Ахеменидов (500 — 494 год до н. э.)[8] и Аматус даже подвергся вражеской осаде, хотя и неудачной. Вскоре Амутус отомстил Онесилусу, и по сообщениям Плутарха[9] жители Аматуса отрезали ему голову и повесили над своими городскими воротами. За время, что она там висела, в ней поселился рой пчёл.[10] По совету оракула жители затем сняли голову и с почестями её похоронили, а также стали устраивать в его честь ежегодные почести, как герою.
Около 385 — 380 годов до н. э. Аматусу противостоял Саламин, под руководством Эвагора, а также Китиону и Солам.[11] Даже после захвата Кипра Александром Македонским он продолжил сопротивление против аннексии и власти Селевкидов.[12] В то же время её политическое значение постепенно сошло на нет, но процветающие там культы Афродиты и Адониса оставались известными длительное время. Эпитет «аматуский» в римской поэзии встречался намного чаще, чем «кипрский», что свидетельствует о большой славе города. Во времена Римской империи город стал столицей одного из четырёх административных районов Кипра.
Средние века
С приходом на остров христианства культы древних божеств соответственно исчезли, таким образом, город утратил своё некогда религиозное значение, известное на весь античный мир. С IV века в Аматусе был христианский епископ. После смерти епископа Мемнона, епископом здесь был Тихон Амафунтский. В VII веке город всё ещё был полон жизни: в 616 году его уроженцем стал будущий александрийский патриарх Иоанн Милостивый, а в 640 — Анастасий Синаит.
В 1191 году, когда Ричард I Львиное Сердце захватывал Кипр, город был почти пуст. Многие древние могилы и захоронения были разграблены, а камни от некогда красивых храмов и зданий были перевезены в соседний город Лимасол для строительства новых объектов. В 1869 году, по прошествии многих веков, оставшиеся камни от города были использованы для строительства Суэцкого канала. Таким образом, город почти полностью исчез, за исключением фрагментов городской стены и некоторых развалин на местном акрополе.
Современность
В 1870-х годах Луиджи Пальма ди Чеснола проводил раскопки в некрополе Аматуса, и его находки пополнили коллекции Британского музея и Метрополитена. Более современные раскопки начались в 1980 году и продолжаются до сих пор. К настоящему времени археологами обнаружены акрополь, храм Афродиты, рынок, городская стена, базилика и порт. Многие позднейшие находки были размещены в Музее Кипра в Никосии, а также в Районном археологическом музее в Лимасоле.
В настоящее время недалеко от руин древнего города находится деревня Агиос-Тиханос, названия в честь святого Тихона, епископа Аматуса.
Напишите отзыв о статье "Аматус"
Примечания
- ↑ Walter Burkert, Greek Religion 1985, p. 153; J. Karageorghis, La grande déesse de Chypre et son culte, 1977.
- ↑ T. Petit, "Eteocypriot myth and Amathousian reality, " JMA 12 (1999:108-20
- ↑ Aupert, Pierre (November 1997). «[www.jstor.org/stable/1357406 Amathus during the First Iron Age]». Bulletin of the American Schools of Oriental Research 308: 19–25. DOI:10.2307/1357406. Проверено 2008-07-11.; M. Iacovou, «Amathous, an early Iron Age polity in Cyprus: the chronology of its foundation», Report of the Department of Antiquities of Cyprus (2002) pp 101-22.
- ↑ Plutarch, vita of Theseus (20.3-.5), citing the lost text of an obscure Amathusan mythographer, Paeon.
- ↑ Страбон 340, на основе данных Гиппонакта.
- ↑ Овидий, Метамарфозы x. 220, 227. 531.
- ↑ For example by E. Oberhummer, Die Insel Cypern, i., 1902, pp. 13-14.
- ↑ Геродот, v. 105
- ↑ Плутарх, Истории 5.114
- ↑ The mytheme of bees in the carcase, familiar from the legend of Samson (Judges 14:8, a lion’s carcase) and the Greek myth of Aristaeus (a bullock carcase), and in Virgil’s Georgics, is examined by Othniel Margalith, «Samson’s Riddle and Samson’s Magic Locks» Vetus Testamentum, 36.2 (1986:.
- ↑ Диодор Сицилийский xiv. 98.
- ↑ Diodorus Siculus xix. 62.
Ссылки
- Амат // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- [www.agiostychonas.com/english/archaeology.shtml Сайт Агиос-Тиханос] (англ.)
-
На Викискладе есть медиафайлы по теме Аматус
Координаты: 34°42′45″ с. ш. 33°08′31″ в. д. / 34.7125° с. ш. 33.1419° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=34.7125&mlon=33.1419&zoom=14 (O)] (Я)
| ||||||
Отрывок, характеризующий Аматус
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.
Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.
Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
