Амбразявичюс, Юозас

Юозас Амбразявичюс Юозас Бразайтис
Юозас Амбразявичюс
Дата рождения:	9 декабря 1903(1903-12-09)
Место рождения:	Тракишкяй, Мариампольский уезд, Сувалкская губерния, Российская империя (ныне — Мариямпольский уезд, Литва)
Дата смерти:	28 октября 1974(1974-10-28) (70 лет)
Место смерти:	США
Награды и премии:

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Юо́зас Амбразя́вичюс или Браза́йтис (лит. Juozas Ambrazevičius или Juozas Brazaitis; 9 декабря 1903, Тракишкяй ок. Мариямполе — 28 октября 1974, США) — литовский литературовед, историк, коллаборационист и политический деятель.

Довоенная жизнь

Обучался в каунасском Литовском (1922—1927) и Боннском (1931—1932) университетах. Преподаватель литовского языка и литературы в каунасской гимназии „Aušra“ («Заря»), а с 1938 года на филологическом факультете каунасского Университета Витовта Великого.

Политическая деятельность

После включения Литвы в состав СССР летом 1940 года — участник подпольной организации LAF (Литовский фронт активистов) под руководством К. Шкирпы, намеревавшейся восстановить независимость Литвы при участии немцев.

После нападения Германии на СССР исполнял обязанности премьер-министра Временного правительства Литвы с 23 июня 1941 года по 5 августа 1941, поскольку Казис Шкирпа, которого первоначально планировали назначить премьером, находился под домашним арестом в Германии. Органы Литовского фронта активистов ещё до прихода немцев провели широкомасштабные этнические чистки среди евреев.

С октября 1941 года — глава подпольной организации Сопротивления «Литовский фронт». С ноября 1943 года — председатель политической комиссии (фактически вице-президент) объединённой организации литовского подполья «Верховного комитета освобождения Литвы». В мае 1944 года, во избежание ареста Гестапо, выправил себе документы на имя Юозас Бразайтис, под которым с тех пор и жил до смерти. С наступлением советских войск бежал в Германию, где оставался после войны, будучи в 1946—1951 годах зарубежным представителем сил антисоветского сопротивления в Литве.

C 1952 года жил в США. Автор мемуаров «Совсем одни» (англ. „All Alone“, лит. „Vienų vieni“, нем. „Allein, ganz allein“), опубликованных в 1964 года под именем Н. Э. Судувис (N. E. Sudūvis).

Современная оценка

В современной литовской историографии, как правило, не считается законным премьер-министром Литвы и не упоминается в списке премьеров на официальном сайте правительства Литвы. В сентябре 2000 года по инициативе В. Ландсбергиса литовский сейм чуть было не принял закон о признании правительства Амбразявичюса законным правительством Литвы, однако из-за широких протестов этот закон был отозван.

В 2012 г. Амбразявичус был торжественно перезахоронен в Литве, что было расценено как глумление над памятью погибших евреев МИД России. Критики Амброзявичуса отмечали, что его правительство 30 июня 1941 года приняло решение о создании концлагеря (гетто) для евреев — первого на территории Литвы и что антиеврейские призывы Фронта литовских активистов, одним из лидеров которого был Амбразявичюс, были сигналом и основой для массовых убийств евреев в Литве, начавшихся в первые же часы войны.

Награды

• Кавалер Большого креста ордена Креста Витиса (26 июня 2009 года, посмертно)

Ссылки

• [www.voruta.lt/article.php?article=496 Juozas Ambrazevičius-Brazaitis (1903—1974)] (недоступная ссылка с 05-09-2013 (3880 дней) — история, копия)

Отрывок, характеризующий Амбразявичюс, Юозас

– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.