Амвросий (Курганов)

В Википедии существуют статьи о других людях с именем Амвросий и фамилией Курганов.

Схиархимандрит Амвросий
Дата рождения:	1 (14) января 1894(1894-01-14)
Место рождения:	Пензенская губерния
Дата смерти:	17 (30) мая 1933(1933-05-30) (39 лет)
Место смерти:	Мильков монастырь, Сербия
Место службы:	Мильков монастырь
Сан:	Схиархимандрит

Схиархимандрит Амвросий (в миру Владимир Зиновьевич Курганов; 1 (14) января 1894, село Говорово, Саранский уезд, Пензенская губерния — 17 (30) мая 1933, Мильков монастырь, Сербия) — русский религиозный деятель, настоятель Милькова монастыря.

Оказал большое влияние на Русскую православную церковь заграницей, его учениками были такие подвижники как архимандрит Фаддей Витовницкий и архиепископ Иоанн (Максимович).

Биография

До 1917 года

Родился в 1 (14) января 1894 года селе Говорово Саранского уезда Пензенской губернии в семье потомственного священника. Отцом Володи был Зиновий Курганов, мать звали Любовь; сохранилось имя его деда-священника: Симеон Курганов.

Мать умерла рано, и детей воспитывала няня; известно, что у Володи был брат, который покончил жизнь самоубийством.

Владимир учился в Краснослободском духовном училище, закончил Пензенскую духовную семинариию, после этого поступил на историко-филологический факультет Варшавского университета.

Во время учёбы в университете он встретил первого духовника — протоиерея Константина Коронина, который недолго руководил духовной жизнью Владимира и научил его Иисусовой молитве. Через какое-то время отец Константин решил, что не может руководить духовной жизнью Володи и перепоручил его епископу Вениамину, который тогда был в Твери.

Общение это продолжалось недолго, когда началась Первая мировая война, он ушёл работать в санитарный отряд (так называемую «летучку»), где, по рассказам других студентов, самоотверженно трудился на пользу больных и раненых.

Когда в 1914—1917 годах Варшавский университет был эвакуирован в Ростов-на-Дону, по Высочайшему повелению студенты, в том числе и Владимир, были отозваны для завершения обучения.

В эти годы Владимир Курганов обучался не только наукам, но и духовному деланию, он вспоминал приходского священника отца Иоанна, глубоко верующего и сострадательного человека.

Окончание университета и февральская революция не сильно разошлись во времени, находясь в Ростове Владимир Курганов как монархист и патриот, принимает активное участие в демонстрации за победоносное ведение войны.

Примерно в это же время он ездил домой и учился у простых монахов отношению к ближнему, умению по-христиански жить в сложных событиях начала XX века.

Находясь на юге страны, Владимир какое-то недолгое время жил в Свято-Григорьевском Бизюковом монастыре Херсонской епархии. В этой прославленной обители он не нашёл того, чего искал и отправился в Москву, чтобы выучиться на военного и защищать страну.

Закончив московское Александровское военное училище он стал фельдфебелем младшей роты.

Принимал участие в обороне Кремля в октябре 1917 года. В Кремле встретился с духовным наставником архимандритом Вениамином, который познакомил Владимира со своим учителем Феофаном Полтавским.

После поражения белых сил ему удалось уехать на поезде из Москвы в сторону Козельска, где находится Оптина Пустынь.

События после революции

В Оптину пустынь Владимир Зиновьевич прибыл в военном обмундировании и без документов, по этой причине его не хотели принимать в монастырь, оставив ночевать только на одну ночь. Наутро его приняли послушником в монастырь, и в скорое время назначили работать в самое центральное место монастыря — Оптинский скит. Он работал у требовательного монаха-садовника отца Иова, о котором говорили, что тот, кто сможет работать у него, станет монахом. Руководил духовным развитием послушника старец Нектарий, ему помогал скитоначальник отец Феодосий.

После революции был послушником в Оптиной пустыни, его духовным отцом стал Амвросий Оптинский.

В период Гражданской войны воевал на стороне Белой армии и был тяжело ранен. Эмигрировал в Константинополь, после этого попал в Сербию.

Какое-то время проживал в монастыре Петковица, в котором проживал епископ Вениамин (Федченков), в 1922 году был пострижен в монахи, был иподиаконом епископа Вениамина.

В 1923 году епископ Вениамин отправляется в Чехословакию для занятий миссионерской деятельностью, а в Амвросий — настоятелем в монастырь Святого Спаса недалеко от болгарского города Ямбол.

Создание русско-сербского Милькова монастыря

Через какое-то время подвергся гонениям и вынужден был вернуться в Сербию. С 4 февраля 1926 года стал настоятелем Мильковского Введенского монастыря, расположенном в Милькове Браничевской епархии (старец Фаддей Витовницкий говорит о Пожаровецкой епархии). По недавней договорённости между РПЦЗ и Сербским Патриархатом монастырь стал русско-сербским.

Он сменил иеромонаха Феодосия (Волкова), с Амвросием в монастырь прибыли шесть русских монахов-эмигрантов.

К концу 1926 года роль монастыря как одного из важнейших духовных центров Сербии становилась все более заметной, в монастыре было 20 монахов, в основном, русских.

В том году в монастыре постригли Иоанна (Максимовича), среди братии были такие известные в будущем церковные деятели, как монах Антоний (Бартошевич), будущий архиепископ Женевский и Западно-Европейский, Антоний (Медведев), Антоний (Синкевич) и будущий архиепископ Западно-Американский Тихон (Троицкий).

В этом же году году в праздник свт. Петра монастырь посетил митрополит Киевский и Галицкий Антоний (Храповицкий), представитель архиерейского Синода РПЦЗ. В том же году 11 октября монастырь посетил епископ Браничевский Вениамин (Таушанович).

С 15 до 29 июня 1928 года в монастыре пребывала чудотворная икона Божией Матери «Курская», которой поклонилось большое число верующих.

В том же году на праздник Успения Пресвятой Богородицы монастырь посетил епископ Браничевский Митрофан (Таушанович), а 4 сентября — епископ Черноморский Сергий (Петров).

В 1931 году в монастыре числилось 17 монахов, из которых 7 — сербы и 10 — русские, монастырь продолжает расти и развиваться, как и его влияние в народе.

В 1931 году монастырь посетили русский епископ Детройтский Феодосий (Самойлович) и епископ Захумско-Герцеговский Иоанн (Илич).

В 1932 году в монастырь послушником поступил 18-летний Томислав Штрабулович, позднее известный всей Сербии как старец Фаддей Витовницкий, один из знаменитых сербских духовников нового времени. Он вспоминал, что настоятель создал в Мильково особенную атмосферу, позволяющую монахам духовно совершенствоваться. Тогда там жили около тридцати монахов, большинство из них были русскими.

Отец Фаддей вспоминал об архимандрите Амвросие: «никогда никого не наказывал, ни о ком не думал плохо, ни на кого не смотрел с раздражением. Каждого любил таким, каков он есть, и молился Богу, чтобы Он просветил человека»

В монастыре выяснилось, что он болен туберкулёзом. Был на посту настоятеля до самой смерти, которая наступила 17 (30) мая 1933 года, перед кончиной настоятель принял схиму.

Отрывок, характеризующий Амвросий (Курганов)

– Что бы ни случилось с вами, – сказал он, – вы должны с мужеством переносить всё, ежели вы твердо решились вступить в наше братство. (Пьер утвердительно отвечал наклонением головы.) Когда вы услышите стук в двери, вы развяжете себе глаза, – прибавил Вилларский; – желаю вам мужества и успеха. И, пожав руку Пьеру, Вилларский вышел.
Оставшись один, Пьер продолжал всё так же улыбаться. Раза два он пожимал плечами, подносил руку к платку, как бы желая снять его, и опять опускал ее. Пять минут, которые он пробыл с связанными глазами, показались ему часом. Руки его отекли, ноги подкашивались; ему казалось, что он устал. Он испытывал самые сложные и разнообразные чувства. Ему было и страшно того, что с ним случится, и еще более страшно того, как бы ему не выказать страха. Ему было любопытно узнать, что будет с ним, что откроется ему; но более всего ему было радостно, что наступила минута, когда он наконец вступит на тот путь обновления и деятельно добродетельной жизни, о котором он мечтал со времени своей встречи с Осипом Алексеевичем. В дверь послышались сильные удары. Пьер снял повязку и оглянулся вокруг себя. В комнате было черно – темно: только в одном месте горела лампада, в чем то белом. Пьер подошел ближе и увидал, что лампада стояла на черном столе, на котором лежала одна раскрытая книга. Книга была Евангелие; то белое, в чем горела лампада, был человечий череп с своими дырами и зубами. Прочтя первые слова Евангелия: «Вначале бе слово и слово бе к Богу», Пьер обошел стол и увидал большой, наполненный чем то и открытый ящик. Это был гроб с костями. Его нисколько не удивило то, что он увидал. Надеясь вступить в совершенно новую жизнь, совершенно отличную от прежней, он ожидал всего необыкновенного, еще более необыкновенного чем то, что он видел. Череп, гроб, Евангелие – ему казалось, что он ожидал всего этого, ожидал еще большего. Стараясь вызвать в себе чувство умиленья, он смотрел вокруг себя. – «Бог, смерть, любовь, братство людей», – говорил он себе, связывая с этими словами смутные, но радостные представления чего то. Дверь отворилась, и кто то вошел.
При слабом свете, к которому однако уже успел Пьер приглядеться, вошел невысокий человек. Видимо с света войдя в темноту, человек этот остановился; потом осторожными шагами он подвинулся к столу и положил на него небольшие, закрытые кожаными перчатками, руки.
Невысокий человек этот был одет в белый, кожаный фартук, прикрывавший его грудь и часть ног, на шее было надето что то вроде ожерелья, и из за ожерелья выступал высокий, белый жабо, окаймлявший его продолговатое лицо, освещенное снизу.
– Для чего вы пришли сюда? – спросил вошедший, по шороху, сделанному Пьером, обращаясь в его сторону. – Для чего вы, неверующий в истины света и не видящий света, для чего вы пришли сюда, чего хотите вы от нас? Премудрости, добродетели, просвещения?
В ту минуту как дверь отворилась и вошел неизвестный человек, Пьер испытал чувство страха и благоговения, подобное тому, которое он в детстве испытывал на исповеди: он почувствовал себя с глазу на глаз с совершенно чужим по условиям жизни и с близким, по братству людей, человеком. Пьер с захватывающим дыханье биением сердца подвинулся к ритору (так назывался в масонстве брат, приготовляющий ищущего к вступлению в братство). Пьер, подойдя ближе, узнал в риторе знакомого человека, Смольянинова, но ему оскорбительно было думать, что вошедший был знакомый человек: вошедший был только брат и добродетельный наставник. Пьер долго не мог выговорить слова, так что ритор должен был повторить свой вопрос.
– Да, я… я… хочу обновления, – с трудом выговорил Пьер.
– Хорошо, – сказал Смольянинов, и тотчас же продолжал: – Имеете ли вы понятие о средствах, которыми наш святой орден поможет вам в достижении вашей цели?… – сказал ритор спокойно и быстро.
– Я… надеюсь… руководства… помощи… в обновлении, – сказал Пьер с дрожанием голоса и с затруднением в речи, происходящим и от волнения, и от непривычки говорить по русски об отвлеченных предметах.
– Какое понятие вы имеете о франк масонстве?
– Я подразумеваю, что франк масонство есть fraterienité [братство]; и равенство людей с добродетельными целями, – сказал Пьер, стыдясь по мере того, как он говорил, несоответственности своих слов с торжественностью минуты. Я подразумеваю…
– Хорошо, – сказал ритор поспешно, видимо вполне удовлетворенный этим ответом. – Искали ли вы средств к достижению своей цели в религии?
– Нет, я считал ее несправедливою, и не следовал ей, – сказал Пьер так тихо, что ритор не расслышал его и спросил, что он говорит. – Я был атеистом, – отвечал Пьер.
– Вы ищете истины для того, чтобы следовать в жизни ее законам; следовательно, вы ищете премудрости и добродетели, не так ли? – сказал ритор после минутного молчания.
– Да, да, – подтвердил Пьер.
Ритор прокашлялся, сложил на груди руки в перчатках и начал говорить:
– Теперь я должен открыть вам главную цель нашего ордена, – сказал он, – и ежели цель эта совпадает с вашею, то вы с пользою вступите в наше братство. Первая главнейшая цель и купно основание нашего ордена, на котором он утвержден, и которого никакая сила человеческая не может низвергнуть, есть сохранение и предание потомству некоего важного таинства… от самых древнейших веков и даже от первого человека до нас дошедшего, от которого таинства, может быть, зависит судьба рода человеческого. Но так как сие таинство такого свойства, что никто не может его знать и им пользоваться, если долговременным и прилежным очищением самого себя не приуготовлен, то не всяк может надеяться скоро обрести его. Поэтому мы имеем вторую цель, которая состоит в том, чтобы приуготовлять наших членов, сколько возможно, исправлять их сердце, очищать и просвещать их разум теми средствами, которые нам преданием открыты от мужей, потрудившихся в искании сего таинства, и тем учинять их способными к восприятию оного. Очищая и исправляя наших членов, мы стараемся в третьих исправлять и весь человеческий род, предлагая ему в членах наших пример благочестия и добродетели, и тем стараемся всеми силами противоборствовать злу, царствующему в мире. Подумайте об этом, и я опять приду к вам, – сказал он и вышел из комнаты.
– Противоборствовать злу, царствующему в мире… – повторил Пьер, и ему представилась его будущая деятельность на этом поприще. Ему представлялись такие же люди, каким он был сам две недели тому назад, и он мысленно обращал к ним поучительно наставническую речь. Он представлял себе порочных и несчастных людей, которым он помогал словом и делом; представлял себе угнетателей, от которых он спасал их жертвы. Из трех поименованных ритором целей, эта последняя – исправление рода человеческого, особенно близка была Пьеру. Некое важное таинство, о котором упомянул ритор, хотя и подстрекало его любопытство, не представлялось ему существенным; а вторая цель, очищение и исправление себя, мало занимала его, потому что он в эту минуту с наслаждением чувствовал себя уже вполне исправленным от прежних пороков и готовым только на одно доброе.
Через полчаса вернулся ритор передать ищущему те семь добродетелей, соответствующие семи ступеням храма Соломона, которые должен был воспитывать в себе каждый масон. Добродетели эти были: 1) скромность , соблюдение тайны ордена, 2) повиновение высшим чинам ордена, 3) добронравие, 4) любовь к человечеству, 5) мужество, 6) щедрость и 7) любовь к смерти.
– В седьмых старайтесь, – сказал ритор, – частым помышлением о смерти довести себя до того, чтобы она не казалась вам более страшным врагом, но другом… который освобождает от бедственной сей жизни в трудах добродетели томившуюся душу, для введения ее в место награды и успокоения.
«Да, это должно быть так», – думал Пьер, когда после этих слов ритор снова ушел от него, оставляя его уединенному размышлению. «Это должно быть так, но я еще так слаб, что люблю свою жизнь, которой смысл только теперь по немногу открывается мне». Но остальные пять добродетелей, которые перебирая по пальцам вспомнил Пьер, он чувствовал в душе своей: и мужество , и щедрость , и добронравие , и любовь к человечеству , и в особенности повиновение , которое даже не представлялось ему добродетелью, а счастьем. (Ему так радостно было теперь избавиться от своего произвола и подчинить свою волю тому и тем, которые знали несомненную истину.) Седьмую добродетель Пьер забыл и никак не мог вспомнить ее.
В третий раз ритор вернулся скорее и спросил Пьера, всё ли он тверд в своем намерении, и решается ли подвергнуть себя всему, что от него потребуется.
– Я готов на всё, – сказал Пьер.
– Еще должен вам сообщить, – сказал ритор, – что орден наш учение свое преподает не словами токмо, но иными средствами, которые на истинного искателя мудрости и добродетели действуют, может быть, сильнее, нежели словесные токмо объяснения. Сия храмина убранством своим, которое вы видите, уже должна была изъяснить вашему сердцу, ежели оно искренно, более нежели слова; вы увидите, может быть, и при дальнейшем вашем принятии подобный образ изъяснения. Орден наш подражает древним обществам, которые открывали свое учение иероглифами. Иероглиф, – сказал ритор, – есть наименование какой нибудь неподверженной чувствам вещи, которая содержит в себе качества, подобные изобразуемой.