Амвросий (Подобедов)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Митрополит Амвросий<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">портрет работы Владимира Боровиковского (?)</td></tr>

Митрополит Новгородский и Олонецкий
26 марта 1818 года — 6 апреля 1818 года
Церковь: Православная Российская Церковь
Предшественник: Гавриил (Петров)
Преемник: Феогност (Лебедев)
Митрополит Санкт-Петербургский
16 октября 1799 года — 26 марта 1818 года
Церковь: Православная Российская Церковь
Предшественник: Гавриил (Петров)
Преемник: Михаил (Десницкий)
Архиепископ Казанский и Свияжский
27 марта 1785 года — 16 октября 1799 года
Предшественник: Антоний (Герасимов-Зыбелин)
Преемник: Серапион (Александровский)
Епископ Крутицкий
25 апреля 1781 года — 27 марта 1785 года
Предшественник: Самуил (Миславский)
Преемник: Иоасаф (Каллистов) (как викарный епарископ московской епархии)
Епископ Севский и Брянский,
викарий Московской епархии
5 июня 1778 года — 25 апреля 1781 года
Предшественник: Кирилл (Флоринский)
Преемник: Дамаскин (Руднев)
 
Имя при рождении: Андрей Иванович Подобедов
Рождение: 30 ноября (11 декабря) 1742(1742-12-11)
с. Стогово, Переславский уезд Владимирской губернии
Смерть: 21 мая (2 июня) 1818(1818-06-02) (75 лет)
Новгород
Похоронен: Софийский собор (Новгород)
Принятие монашества: 12 февраля 1768 года
Епископская хиротония: 5 июня 1778 года
 
Награды:

Митрополи́т Амвро́сий (в миру Андрей Иванович Подобедов; 1742—1818) — епископ Православной Российской Церкви; архиепископ Санкт-Петербургский, Эстляндский и Выборгский (с 16 октября 1799), митрополит Новгородский, Санкт-Петербургский, Эстляндский и Выборгский (с 10 марта 1801). Первенствующий член Святейшего Правительствующего Синода.





Биография

Родился в семье священника села Стогова Переславского уезда; с 1757 года обучался в Троицкой семинарии (на территории Троице-Сергиевой лавры); по окончании курса обучения, в 1764 году, был оставлен в семинарии преподавателем риторики и катехизатором; с 17 ноября 1765 года — библиотекарем; с 12 июня 1767 года — преподавателем еврейского языка.

12 февраля 1768 года принял монашеский постриг и был переведён в московскую Славяно-греко-латинскую академию; с сентября 1771 года — префект (инспектор) академии. С 1773 года — профессор богословия.

18 августа 1774 года назначен ректором академии с возведением в сан архимандрита Заиконоспасского монастыря.

5 июня 1778 года хиротонисан во епископа Севского архиепископами Гавриилом (Петровым) и Платоном (Левшиным); 25 апреля 1781 года переведён в Крутицкую епархию[1]; с 27 марта 1785 года — архиепископ Казанский и Свияжский.

В 1795 году был вызван в Санкт-Петербург для присутствования в Святейшем Синоде.

С 16 октября 1799 года, по увольнении митрополита Гавриила (Петрова) от управления Петербургской епархией, был назначен архиепископом Санкт-Петербургским, Эстляндским и Выборгским; 19 декабря 1800 года в его ведение была включена также и Новгородская епархия; с 10 марта 1801 года — митрополит Новгородский, Санкт-Петербургский, Эстляндский и Выборгский (впоследствии, после присоединения Финляндии, — «Финляндский» вместо «Выборгский»). Как первоприсутствующий в Синоде, был в конфликте с обер-прокурором Синода А. А. Яковлевым, противодействуя попыткам того добиться полномочий, законодательно закреплённых за должностью обер-прокурора.

При нём в 1811 году была упразднена автокефалия Грузинской православной церкви, с её предстоятеля Антония II (Багратиони) снят сан Католикоса-Патриарха и грузинское духовенство оказалось в зависимости от Святейшего Синода.

15 сентября 1811 года освятил Казанский собор в С.-Петербурге (ныне — кафедральный).

26 марта 1818 года был освобождён от управления Санкт-Петербургской епархией и удалился в Новгород с титулом митрополита Новгородского и Олонецкого.

Скончался 21 мая 1818 года; погребён в Софийском соборе, в приделе св. Иоанна Предтечи.

При его деятельном участии совершено преобразование духовно-учебных заведений в России: был членом Высочайше утверждённого 29 ноября 1807 года «Комитета о усовершении духовных училищ» (наряду с Голицыным, Сперанским и другими), который в 1808 году представил на Высочайшее утверждение план под названием «Начертание правил о образовании духовных училищ»; в июне того же года вошёл в состав постоянного органа — «Комиссии духовных училищ».

В конце жизни добился открытия викариатства в Санкт-Петербургской епархии. Его викарием с титулом «епископ Ревельский» в августе 1817 года стал Филарет (Дроздов), к которому он весьма благоволил. Пытался противостоять деятельности обер-прокурора Синода князя Александра Голицына, покровительствовавшего христианскому мистицизму и протестантизму.

Награды

О заслугах митрополита Амвросия (Подобедова) свидетельствуют полученные им награды и отличия[2]:

Труды

  • Руководство к чтению Священного Писания Ветхого и Нового Завета М. 1779, второе издание называлось Краткое руководство к чтению книг Ветхого и Нового Завета М. 1803, 1811, 1826, 1835, 1840, Киев 1781 (на цер.-слав. яз.), 2-е изд. испр. Киев 1823. Часть 1. Часть 2.
  • Собрание поучительных слов, говоренных в разное время, 3 части. М., 1810; 1816; 1825.
  • Молитвы для чтения в больницах поутру и вечером, введены в употребление с 1814 г.

«Слово», произнесённое им 4 октября 1771 года в московском Донском монастыре на погребении архиепископа Амвросия (Зертис-Каменского), сделало его имя известным за границей: оно было переведено И. Г. Рейхелем на немецкий язык и напечатано в «Гамбургских ведомостях», а затем появилось в переводе на французский язык.

Напишите отзыв о статье "Амвросий (Подобедов)"

Примечания

  1. При нём в Белёве было открыто духовное училище.
  2. [www.otechestvo.org.ua/main/20089/1329.htm О наградах и отличиях, дарованных Митрополиту Амвросию (Подобедову) (1742—1818) Августейшей Фамилией Дома Романовых]

Литература

Ссылки

  • [www.podobedov.ru/ Биографическая справка]

Отрывок, характеризующий Амвросий (Подобедов)

Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.
– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.
– А чорт их знает, говорят.
– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.
– Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков.
– Или у вас денег много завелось?
– Приходи.
– Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут.
– Да что ж, до первого дела…
– Там видно будет.
Опять они помолчали.
– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.
Долохов усмехнулся.
– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.
– Да что ж, я так…
– Ну, и я так.
– Прощай.
– Будь здоров…
… и высоко, и далеко,
На родиму сторону…
Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.


Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом, прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата.
– А… – сказал Кутузов, оглядываясь на Болконского, как будто этим словом приглашая адъютанта подождать, и продолжал по французски начатый разговор.
– Я только говорю одно, генерал, – говорил Кутузов с приятным изяществом выражений и интонации, заставлявшим вслушиваться в каждое неторопливо сказанное слово. Видно было, что Кутузов и сам с удовольствием слушал себя. – Я только одно говорю, генерал, что ежели бы дело зависело от моего личного желания, то воля его величества императора Франца давно была бы исполнена. Я давно уже присоединился бы к эрцгерцогу. И верьте моей чести, что для меня лично передать высшее начальство армией более меня сведущему и искусному генералу, какими так обильна Австрия, и сложить с себя всю эту тяжкую ответственность для меня лично было бы отрадой. Но обстоятельства бывают сильнее нас, генерал.
И Кутузов улыбнулся с таким выражением, как будто он говорил: «Вы имеете полное право не верить мне, и даже мне совершенно всё равно, верите ли вы мне или нет, но вы не имеете повода сказать мне это. И в этом то всё дело».
Австрийский генерал имел недовольный вид, но не мог не в том же тоне отвечать Кутузову.
– Напротив, – сказал он ворчливым и сердитым тоном, так противоречившим лестному значению произносимых слов, – напротив, участие вашего превосходительства в общем деле высоко ценится его величеством; но мы полагаем, что настоящее замедление лишает славные русские войска и их главнокомандующих тех лавров, которые они привыкли пожинать в битвах, – закончил он видимо приготовленную фразу.
Кутузов поклонился, не изменяя улыбки.
– А я так убежден и, основываясь на последнем письме, которым почтил меня его высочество эрцгерцог Фердинанд, предполагаю, что австрийские войска, под начальством столь искусного помощника, каков генерал Мак, теперь уже одержали решительную победу и не нуждаются более в нашей помощи, – сказал Кутузов.
Генерал нахмурился. Хотя и не было положительных известий о поражении австрийцев, но было слишком много обстоятельств, подтверждавших общие невыгодные слухи; и потому предположение Кутузова о победе австрийцев было весьма похоже на насмешку. Но Кутузов кротко улыбался, всё с тем же выражением, которое говорило, что он имеет право предполагать это. Действительно, последнее письмо, полученное им из армии Мака, извещало его о победе и о самом выгодном стратегическом положении армии.
– Дай ка сюда это письмо, – сказал Кутузов, обращаясь к князю Андрею. – Вот изволите видеть. – И Кутузов, с насмешливою улыбкой на концах губ, прочел по немецки австрийскому генералу следующее место из письма эрцгерцога Фердинанда: «Wir haben vollkommen zusammengehaltene Krafte, nahe an 70 000 Mann, um den Feind, wenn er den Lech passirte, angreifen und schlagen zu konnen. Wir konnen, da wir Meister von Ulm sind, den Vortheil, auch von beiden Uferien der Donau Meister zu bleiben, nicht verlieren; mithin auch jeden Augenblick, wenn der Feind den Lech nicht passirte, die Donau ubersetzen, uns auf seine Communikations Linie werfen, die Donau unterhalb repassiren und dem Feinde, wenn er sich gegen unsere treue Allirte mit ganzer Macht wenden wollte, seine Absicht alabald vereitelien. Wir werden auf solche Weise den Zeitpunkt, wo die Kaiserlich Ruseische Armee ausgerustet sein wird, muthig entgegenharren, und sodann leicht gemeinschaftlich die Moglichkeit finden, dem Feinde das Schicksal zuzubereiten, so er verdient». [Мы имеем вполне сосредоточенные силы, около 70 000 человек, так что мы можем атаковать и разбить неприятеля в случае переправы его через Лех. Так как мы уже владеем Ульмом, то мы можем удерживать за собою выгоду командования обоими берегами Дуная, стало быть, ежеминутно, в случае если неприятель не перейдет через Лех, переправиться через Дунай, броситься на его коммуникационную линию, ниже перейти обратно Дунай и неприятелю, если он вздумает обратить всю свою силу на наших верных союзников, не дать исполнить его намерение. Таким образом мы будем бодро ожидать времени, когда императорская российская армия совсем изготовится, и затем вместе легко найдем возможность уготовить неприятелю участь, коей он заслуживает».]
Кутузов тяжело вздохнул, окончив этот период, и внимательно и ласково посмотрел на члена гофкригсрата.
– Но вы знаете, ваше превосходительство, мудрое правило, предписывающее предполагать худшее, – сказал австрийский генерал, видимо желая покончить с шутками и приступить к делу.
Он невольно оглянулся на адъютанта.
– Извините, генерал, – перебил его Кутузов и тоже поворотился к князю Андрею. – Вот что, мой любезный, возьми ты все донесения от наших лазутчиков у Козловского. Вот два письма от графа Ностица, вот письмо от его высочества эрцгерцога Фердинанда, вот еще, – сказал он, подавая ему несколько бумаг. – И из всего этого чистенько, на французском языке, составь mеmorandum, записочку, для видимости всех тех известий, которые мы о действиях австрийской армии имели. Ну, так то, и представь его превосходительству.
Князь Андрей наклонил голову в знак того, что понял с первых слов не только то, что было сказано, но и то, что желал бы сказать ему Кутузов. Он собрал бумаги, и, отдав общий поклон, тихо шагая по ковру, вышел в приемную.
Несмотря на то, что еще не много времени прошло с тех пор, как князь Андрей оставил Россию, он много изменился за это время. В выражении его лица, в движениях, в походке почти не было заметно прежнего притворства, усталости и лени; он имел вид человека, не имеющего времени думать о впечатлении, какое он производит на других, и занятого делом приятным и интересным. Лицо его выражало больше довольства собой и окружающими; улыбка и взгляд его были веселее и привлекательнее.
Кутузов, которого он догнал еще в Польше, принял его очень ласково, обещал ему не забывать его, отличал от других адъютантов, брал с собою в Вену и давал более серьезные поручения. Из Вены Кутузов писал своему старому товарищу, отцу князя Андрея:
«Ваш сын, – писал он, – надежду подает быть офицером, из ряду выходящим по своим занятиям, твердости и исполнительности. Я считаю себя счастливым, имея под рукой такого подчиненного».
В штабе Кутузова, между товарищами сослуживцами и вообще в армии князь Андрей, так же как и в петербургском обществе, имел две совершенно противоположные репутации.
Одни, меньшая часть, признавали князя Андрея чем то особенным от себя и от всех других людей, ожидали от него больших успехов, слушали его, восхищались им и подражали ему; и с этими людьми князь Андрей был прост и приятен. Другие, большинство, не любили князя Андрея, считали его надутым, холодным и неприятным человеком. Но с этими людьми князь Андрей умел поставить себя так, что его уважали и даже боялись.