Амвросий (католикос-патриарх всея Грузии)

Католикос-Патриарх Амвросий კათოლიკოს-პატრიარქი ამბროსი<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Фотография Патриарха Амвросия</td></tr>
74-й Святейший и Блаженнейший Католикос-Патриарх всея Грузии, Архиепископ Мцхетский и Тбилисский
14 октября 1921 — 29 марта 1927
Избрание:	7 сентября 1921
Церковь:	Грузинская православная церковь
Предшественник:	Леонид
Преемник:	Христофор III
Имя при рождении:	Виссарион Зосимович Хелая
Оригинал имени при рождении:	ბესარიონ ზოსიმეს ძე ხელაია
Рождение:	7 сентября 1861(1861-09-07) село Мартвили Кутаисской губернии
Смерть:	29 марта 1927(1927-03-29) (65 лет) Тифлис
Похоронен:	Сиони
Принятие священного сана:	1885 год
Принятие монашества:	11 февраля 1900 года
Епископская хиротония:	15 октября 1917 года
Католикос-Патриарх Амвросий на Викискладе

Католикос-Патриарх Амвросий (груз. კათოლიკოს-პატრიარქი ამბროსი, Амброси; в миру Виссарион Зосимович Хелая, груз. ბესარიონ ზოსიმეს ძე ხელაია; 7 сентября 1861, селе Мартвили, Кутаисская губерния — 29 марта 1927, Тифлис) — католикос-патриарх Грузии, историк и религиозный деятель. Известен своим крайне негативным отношением к советской власти.

Канонизирован Священным синодом Грузинской православной церкви в 1995 году как святой Амвросий Исповедник.

Биография

Амвросий родился 7 сентября 1861 года в селе Мартвили, Грузия.

Начальное образование он получил в духовной школе в Самегрело. Окончил Тифлисскую духовную семинарию в 1885 году, в том же году и был рукоположён в священники и отправлен в Абхазию, где служил священником в Сухуми, Новом Афоне, и Лыхны, а также обучал население грузинскому языку.

Под псевдонимом Янтарь, он опубликовал серию статей, которые осуждали политики русификации в Абхазии, а также обвинил местных русских чиновников в разжигании антигрузинских настроений среди абхазского населения..

В 1893 году овдовел. В 1896 году он поступил в Казанскую духовную академию, которую окончил в 1901 году со степенью кандидата богословия (тема диссертации — «Борьба христианства с исламом в Грузии»).

Учась в Академии в 11 февраля 1900 года принял монашеский постриг с именем Амвросий. Окончив обучение вернулся в Грузию, в 1902 году был назначен настоятелем Челишского монастыря в провинции Рача и возведён в сан архимандрита.

Много сил и энергии приложил он для собирания и реставрации древних рукописей монастыря Челиши. Однажды, идя по монастырскому двору, он обратил внимание на то, как гулко звучат его шаги, свидетельствуя о том, что внизу пустота. Он начал копать в том месте и обнаружил древнюю рукопись святого Евангелия. Так была найдена знаменитая грузинская святыня — Челишское Евангелие — рукопись IX—X века.

В 1904 году его перевели в Тифлис членом синодальной конторы и назначили архимандритом монастыря Преображения Господня.

Активно выступал за предоставление Грузинскому экзархату статуса автокефалии. В связи с этой деятельностью в 1904 году переведён смотрителем Усть-Медведицкого духовного училища Донской епархии. Вскоре он вернулся в Грузию и в 1906 году стал членом Грузино-Имеретинской Синодальной Конторы и настоятелем Иоанно-Крестительской пустыни Грузинской епархии.

Весной 1908 в Тифлисе Грузинский экзарх Никон (Софийский) был смертельно ранен шестью выстрелами в упор сделанными неизвестными в рясах священников. Амвросий, узнав о гибели архиепископа Никона он был так потрясён, что произнёс: «Потеряны христианские начала, сдерживавшие страсти человеческие; упала в людях вера и сказалась натура зверская — жажда крови своего ближнего. Вот пред нами жертва этого ужасного времени, нами переживаемого. Беспримерна такая жертва в истории христианской Церкви».

В поднявшейся волне негодования обвинения в убийстве легли на ревнителей автокефалии Грузинской Церкви, среди которых архимандрит Амвросий был одним из первых. В 1908 году он был обвинён в причастности, лишён права служения, и в 1909 году сослан в Рязанский Троицкий монастырь, где находился под строгим надзором более года.

В 1910 году оправдан, разрешён в служении и назначен настоятелем Старорусского монастыря Новгородской епархии где оставался до 1917 года.

В августе 1917 года вернулся в Грузию и 15 октября того же года был хиротонисан во епископа Чкондидского. В 1918 году назначен управляющим Сухумо-Абхазской епархией и возведён в сан митрополита.

Патриарх

После смерти прежнего патриарха Грузии, Леонида, от холеры, в 1921 году Амвросий был избран 7 сентября 1921 года его преемником. 14 октября состоялось его настолование в Мцхетском соборе.

В соответствии с решениями недавно установленного режима большевиков, церковь была лишена юридического статуса, а церкви и монастыри стали закрывать. Духовенство преследовалось, а имущества церквей и монастырей конфисковали.

7 февраля 1922 года Амвросий направил меморандум Генуэзской конференции, в которой он описал условия, при которых Грузия жила после вторжения Красной Армии. В меморандуме содержался протест от имени народа Грузии, лишенного своих прав, против Советской оккупации и требование вмешательства цивилизованного человечества против злодеяний большевистского режима. В феврале 1923 года, Амвросий и все члены Патриаршего Совета были арестованы и посажены в тюрьму. В марте 1924 года, советские власти устроили унизительный открытый судебный процесс. Помимо отправки обращение к Генуэзской конференции, Амвросия также обвинили в сокрытии исторических сокровищ Церкви, с целью не допущения их передачи Советскому государству. Все священнослужители арестованные вместе с патриархом, показали свою солидарность с Амвросием, который взял на себя всю ответственность за свои действия, которые он, как было объявлено, совершил в соответствии с его обязательствами и с преданностью Грузинской церкви. Его последними словами на процессе были: «Моя душа принадлежит Богу, мое сердце моей стране, а с моим телом делайте что хотите, палачи..» Амвросия должны был быть приговорить к смертной казни, но его осудили на восемь лет лишения свободы с конфискацией имущества.

Вскоре после этого, в августе 1924 года в ряде регионов Грузии вспыхнуло восстание против Советского Союза, длившееся около трёх недель. В результате около 3000 человек погибли, 12 000 были казнены, а 20 000 сосланы в Сибирь. Множество священнослужителей тоже были репрессированы, а архиепископ Кутаисский и Гаэнатский Назари был среди тех, кого расстреляли без суда и следствия.

В начале марта 1925 года председатель ВЦИК, Михаил Калинин, находившийся в Грузии и призвал к амнистии участников восстания августа 1924 года, а также призвал приостановить религиозные гонения. В 1926 году, Амвросий и некоторые другие священнослужители были освобождены из тюрем. Амвросий не прожил долго после освобождения и умер 29 марта 1927 года в Тбилиси.

Амвросий известен как плодовитый историк церкви и исследователь первичных грузинских источников. Он является автором ряда статей, опубликованных на русском и грузинском языках. Амвросий обнаружил ранее неизвестную версию рукописи Мокцеваи Картлисаи («Обращение Грузии»).

Канонизация

В 1995 году житие католикоса-патриарха всей Грузии Амвросия было рассмотрено на расширенном заседании Священного Синода Грузинской Православной Церкви. За выдающиеся труды на благо Церкви и грузинского народа он был канонизирован в сентябре 1996 года на Поместном Соборе Грузинской Православной Церкви как святой Амвросий Исповедник.

Днём поминовения святого Амвросия Исповедника стало 16 марта.

Ссылки

• [www.pravenc.ru/text/114372.html Амвросий (Хелая)] // Православная энциклопедия
• [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_5955 Амвросий (Хелая)] на сайте «Русское православие»

Отрывок, характеризующий Амвросий (католикос-патриарх всея Грузии)

– В колонну, к атаке стройся! – Пехота впереди их вздвоила взводы, чтобы пропустить кавалерию. Уланы тронулись, колеблясь флюгерами пик, и на рысях пошли под гору на французскую кавалерию, показавшуюся под горой влево.
Как только уланы сошли под гору, гусарам ведено было подвинуться в гору, в прикрытие к батарее. В то время как гусары становились на место улан, из цепи пролетели, визжа и свистя, далекие, непопадавшие пули.
Давно не слышанный этот звук еще радостнее и возбудительное подействовал на Ростова, чем прежние звуки стрельбы. Он, выпрямившись, разглядывал поле сражения, открывавшееся с горы, и всей душой участвовал в движении улан. Уланы близко налетели на французских драгун, что то спуталось там в дыму, и через пять минут уланы понеслись назад не к тому месту, где они стояли, но левее. Между оранжевыми уланами на рыжих лошадях и позади их, большой кучей, видны были синие французские драгуны на серых лошадях.


Ростов своим зорким охотничьим глазом один из первых увидал этих синих французских драгун, преследующих наших улан. Ближе, ближе подвигались расстроенными толпами уланы, и французские драгуны, преследующие их. Уже можно было видеть, как эти, казавшиеся под горой маленькими, люди сталкивались, нагоняли друг друга и махали руками или саблями.
Ростов, как на травлю, смотрел на то, что делалось перед ним. Он чутьем чувствовал, что ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. Он оглянулся вокруг себя. Ротмистр, стоя подле него, точно так же не спускал глаз с кавалерии внизу.
– Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем…
– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.
Граф Остерман Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того, чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем нибудь? Нет. Все не то! – Что то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».
Ростов увидал отвозимых пленных и поскакал за ними, чтобы посмотреть своего француза с дырочкой на подбородке. Он в своем странном мундире сидел на заводной гусарской лошади и беспокойно оглядывался вокруг себя. Рана его на руке была почти не рана. Он притворно улыбнулся Ростову и помахал ему рукой, в виде приветствия. Ростову все так же было неловко и чего то совестно.
Весь этот и следующий день друзья и товарищи Ростова замечали, что он не скучен, не сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один и о чем то все думал.
Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел ему Георгиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, – и никак не мог понять чего то. «Так и они еще больше нашего боятся! – думал он. – Так только то и есть всего, то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»
Но пока Николай перерабатывал в себе эти вопросы и все таки не дал себе ясного отчета в том, что так смутило его, колесо счастья по службе, как это часто бывает, повернулось в его пользу. Его выдвинули вперед после Островненского дела, дали ему батальон гусаров и, когда нужно было употребить храброго офицера, давали ему поручения.


Получив известие о болезни Наташи, графиня, еще не совсем здоровая и слабая, с Петей и со всем домом приехала в Москву, и все семейство Ростовых перебралось от Марьи Дмитриевны в свой дом и совсем поселилось в Москве.
Болезнь Наташи была так серьезна, что, к счастию ее и к счастию родных, мысль о всем том, что было причиной ее болезни, ее поступок и разрыв с женихом перешли на второй план. Она была так больна, что нельзя было думать о том, насколько она была виновата во всем случившемся, тогда как она не ела, не спала, заметно худела, кашляла и была, как давали чувствовать доктора, в опасности. Надо было думать только о том, чтобы помочь ей. Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по французски, по немецки и по латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное – мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина – почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой – заметной в ребенке в самой первобытной форме – потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.