Американская трагедия

Американская трагедия
Жанр:	натурализм
Автор:	Теодор Драйзер
[www.lib.ru/INPROZ/DRAJZER/tragedy.txt Электронная версия]

«Американская трагедия» (англ. An American Tragedy) — роман американского писателя Теодора Драйзера, опубликованный 17 ноября 1925 года.

Сюжет основан на случае убийства в 1906 году Честером Джилеттом своей девушки Грейс Браун и схожем случае с Карлайлом Харрисом. После выхода роман имел большой успех у читателей. Издатель романа Хорэс Ливрайт выступил продюсером театральной версии романа в 1926 году.

Сюжет

Клайд Грифитс — сын уличных проповедников, которые строго воспитывают четверых детей в религиозной вере. Когда ему было около 15 лет, его старшая сестра Эста сбежала из дома с заезжим актёром, который её бросил и от которого она родила ребёнка. Клайд устраивается на работу рассыльным в отель, где он видит совершенно другой мир — мир денег и роскоши. Новые друзья приобщают его к алкоголю и посещению проституток. Клайд постепенно всё больше влюбляется в кокетку Гортензию Бригс (хотя при первой встрече: «Клайд сразу увидел, что она довольно вульгарна и грубовата и совсем не похожа на девушку, о какой он мечтал.») и безуспешно пытается добиться её, тратя почти весь свой заработок.

Один раз Клайд отправился с друзьями в загородную поездку на выходные в машине, взятой без ведома богатого владельца. Они возвращались с прогулки вечером и очень спешили на работу («Час был уже поздний, Хегленд, Ретерер и Хигби подгоняли Спарсера…»), понукая Спарсера ехать быстрее, они неожиданно сбивают девочку, бегущую к перекрёстку. Испугавшись последствий, молодые люди принимают решение скрыться от погони, но врезаются в кучу кирпичей в одном из переулков. На следующий день газеты помещают сообщение о происшествии. Девочка умерла, арестованный Спарсер назвал имена всех остальных участников пикника. Почти всем удалось убежать, в том числе и Клайду, но от страха они вынуждены скрываться от полиции. Клайд в тот же день уезжает на товарном поезде из города. На этом заканчивается первая часть романа.

Через год в Чикаго Клайд встречается с дядей — владельцем фабрики, который давно не поддерживает связь с семьёй Клайда. Сэмюэл Грифитс предлагает племяннику небольшую должность на фабрике. Клайд переезжает в город Ликург в штате Нью-Йорк, где живёт дядя. Работая на фабрике, Клайд становится руководителем цеха, в котором работают молодые девушки. Там же он знакомится с Робертой Олден — работницей предприятия. Между ними завязывается любовная связь. Семья дяди Клайда относится к нему высокомерно, лишь изредка приглашая на обед.

Случай сводит Клайда с 17-летней Сондрой Финчли — дочерью другого местного фабриканта, занимающего видное положение в обществе. Сначала Сондра вводит его в круг местной «золотой молодёжи», желая досадить родственникам Клайда, в первую очередь его кузену Гилберту (который холоден к ней). Её увлечение перерастает в любовь, и Сондра подумывает о свадьбе, невзирая на разницу в социальном статусе.

Неожиданно Роберта Олден сообщает о своей беременности, Клайд пытается уговорить её сделать подпольный аборт. Однако врач, к которому она обращается, отказывает. Роберта добивается у нерешительного Клайда обещания жениться на ней. Между тем Клайд хорошо принят в высшем обществе Ликурга, и Сондра укрепляется в решении связать себя узами брака. Она рассчитывает, что её отец предоставит Клайду место на предприятии. Таким образом, её будущий муж станет полноправным членом высшего общества.

На глаза Клайда попадает заметка в газете, в которой говорится о трагической гибели молодого мужчины и девушки, катавшихся на лодке. Клайду сразу приходит в голову замысел, который мог бы избавить его от надвигающихся неприятностей, связанных с беременностью Роберты, но он отгоняет от себя страшную идею. Он все больше думает о заметке и в состоянии безысходности решает убить Роберту. Он приглашает её покататься на лодке, но в самый последний момент не находит в себе сил свершить задуманное, впадая в ступор. Роберта хочет дотронуться до Клайда, тот рефлекторно отталкивает её и нечаянно ударяет фотоаппаратом. Лодка переворачивается, ударяя девушку по голове. Клайд слышит крики Роберты о помощи, но решает не помогать ей, внутренний голос убеждает его в случайности произошедшего:

Смотри, как она бьется. Она оглушена ударом. Она не в состоянии спастись сама, а если ты приблизишься к ней теперь, она в своем безумном ужасе потопит и тебя. Но ведь ты хочешь жить! А если она останется жива, твоя жизнь утратит всякий смысл. Останься спокойным только на мгновение, на несколько секунд! Жди, жди, не обращай внимания на этот жалобный призыв. И тогда… тогда… Ну вот, смотри. Все кончено.

Третья часть книги посвящена описанию следствия, судебного процесса и последующих событий.

После смерти Роберты полиция уже через день выходит на след Клайда и обвиняет его в спланированном умышленном убийстве. Громкое дело в захолустном округе на руку местным властям, желающим переизбраться на грядущих выборах:

Но теперь, если только ему (Мейсону) не посчастливится быть выдвинутым, а затем и избранным на пост окружного судьи, должен наступить конец его политической карьере. Беда в том, что за весь период его полномочий не было ни одного значительного судебного процесса, который помог бы ему выдвинуться и, следовательно, дал бы право рассчитывать и впредь на признание и уважение избирателей. Но теперь…

Прокурор Мейсон питает личную неприязнь к Клайду, так как считает того богатым прожигателем жизни. В конце концов, несмотря на защиту адвокатов (в ходе которой Клайд сам поверил в случайность гибели девушки), суд присяжных приговаривает его к высшей мере. Автором отмечается предубеждение всех обвинителей и жителей округа против Клайда, которые заранее убеждены в его виновности.

Оставшуюся часть своей жизни Клайд проводит в тюрьме, наблюдая, как другие заключенные проходят свой последний путь по коридору «дома смерти». Он не может поверить, что ему предстоит тот же путь. В итоге он исповедуется, частично признаёт свою вину. Его казнят на электрическом стуле.

Производство воротничков

Фабрика в Ликурге производила съёмные воротнички (англ.) в количестве от 75 до 100 тысяч дюжин в день, то есть от 280 до 370 млн штук в год. Выработка такого огромного числа воротничков объясняется тем, что многие мужчины в США (а также в Европе) использовали их недолго (некоторые меняли их ежедневно).

Экранизации и адаптации

Кинокомпания «Paramount Pictures» приобрела за 100 тысяч долларов у Драйзера права на экранизацию и заказала сценарий Сергею Эйзенштейну. Однако впоследствии студия отказалась от сценария Эйзенштейна из-за развёрнутой в Голливуде антисоветской кампании против режиссёра. Глава организации «Hollywood Technical Director’s Institute» Фрэнк Пис (Frank Pease) расценил подписание контракта как возможность ведения коммунистической пропаганды в США. Новый сценарий написал американский автор С. Хоффенштайн, фильм поставил режиссёр Йозеф фон Штернберг. После выхода картины в 1931 году Драйзер, которому нравился первоначальный сценарий Эйзенштейна, безуспешно подавал судебный иск против «Paramount». По его мнению, киностудия исказила смысл романа.

В 1951 году режиссёром Джорджем Стивенсом был снят фильм «Место под солнцем» (A Place in the Sun). Роль Клайда Грифитса играл Монтгомери Клифт, Сондры Финчли — Элизабет Тейлор. Фильм получил 6 премий «Оскар» (включая приз за лучшую режиссуру), премию «Золотой глобус», несколько других национальных кинонаград.

В 1981 году Литовская киностудия поставила 4-серийный фильм по роману (в ролях Регимантас Адомайтис, Гедиминас Сторпирштис, Анна Алексахина и др.).

В 1927 году вышел фильм Ф. В. Мурнау «Восход солнца», сюжет которого напоминает сюжет «Американской трагедии», хотя сам режиссёр отрицал это.

В 2008 году на экраны вышел российский телевизионный сериал Леонида Мазора «Жизнь, которой не было» по мотивам «Американской трагедии». Действие сюжета в нем перенесено в современную Россию. В нем главный герой также мечтает вырваться из нищеты своей семьи в мир богатых.

Ссылки

• [www.litencyc.com/php/sworks.php?rec=true&UID=6703 Jude Davies, King Alfred’s College. An American Tragedy. The Literary Encyclopedia.] (англ.)
• [www.cummingsstudyguides.net/Guides4/Dreiser.html#Top An American Tragedy: A Study Guide] (англ.)
• [www.loa.org/volume.jsp?RequestID=189&section=notes Theodore Dreiser: An American Tragedy. The Library of America] (англ.)

Отрывок, характеризующий Американская трагедия

Войска отступали от Вильны по разным сложным государственным, политическим и тактическим причинам. Каждый шаг отступления сопровождался сложной игрой интересов, умозаключений и страстей в главном штабе. Для гусар же Павлоградского полка весь этот отступательный поход, в лучшую пору лета, с достаточным продовольствием, был самым простым и веселым делом. Унывать, беспокоиться и интриговать могли в главной квартире, а в глубокой армии и не спрашивали себя, куда, зачем идут. Если жалели, что отступают, то только потому, что надо было выходить из обжитой квартиры, от хорошенькой панны. Ежели и приходило кому нибудь в голову, что дела плохи, то, как следует хорошему военному человеку, тот, кому это приходило в голову, старался быть весел и не думать об общем ходе дел, а думать о своем ближайшем деле. Сначала весело стояли подле Вильны, заводя знакомства с польскими помещиками и ожидая и отбывая смотры государя и других высших командиров. Потом пришел приказ отступить к Свенцянам и истреблять провиант, который нельзя было увезти. Свенцяны памятны были гусарам только потому, что это был пьяный лагерь, как прозвала вся армия стоянку у Свенцян, и потому, что в Свенцянах много было жалоб на войска за то, что они, воспользовавшись приказанием отбирать провиант, в числе провианта забирали и лошадей, и экипажи, и ковры у польских панов. Ростов помнил Свенцяны потому, что он в первый день вступления в это местечко сменил вахмистра и не мог справиться с перепившимися всеми людьми эскадрона, которые без его ведома увезли пять бочек старого пива. От Свенцян отступали дальше и дальше до Дриссы, и опять отступили от Дриссы, уже приближаясь к русским границам.
13 го июля павлоградцам в первый раз пришлось быть в серьезном деле.
12 го июля в ночь, накануне дела, была сильная буря с дождем и грозой. Лето 1812 года вообще было замечательно бурями.
Павлоградские два эскадрона стояли биваками, среди выбитого дотла скотом и лошадьми, уже выколосившегося ржаного поля. Дождь лил ливмя, и Ростов с покровительствуемым им молодым офицером Ильиным сидел под огороженным на скорую руку шалашиком. Офицер их полка, с длинными усами, продолжавшимися от щек, ездивший в штаб и застигнутый дождем, зашел к Ростову.
– Я, граф, из штаба. Слышали подвиг Раевского? – И офицер рассказал подробности Салтановского сражения, слышанные им в штабе.
Ростов, пожимаясь шеей, за которую затекала вода, курил трубку и слушал невнимательно, изредка поглядывая на молодого офицера Ильина, который жался около него. Офицер этот, шестнадцатилетний мальчик, недавно поступивший в полк, был теперь в отношении к Николаю тем, чем был Николай в отношении к Денисову семь лет тому назад. Ильин старался во всем подражать Ростову и, как женщина, был влюблен в него.
Офицер с двойными усами, Здржинский, рассказывал напыщенно о том, как Салтановская плотина была Фермопилами русских, как на этой плотине был совершен генералом Раевским поступок, достойный древности. Здржинский рассказывал поступок Раевского, который вывел на плотину своих двух сыновей под страшный огонь и с ними рядом пошел в атаку. Ростов слушал рассказ и не только ничего не говорил в подтверждение восторга Здржинского, но, напротив, имел вид человека, который стыдился того, что ему рассказывают, хотя и не намерен возражать. Ростов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по своему собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и сам он врал, рассказывая; во вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем воображать и рассказывать. И потому ему не нравился рассказ Здржинского, не нравился и сам Здржинский, который, с своими усами от щек, по своей привычке низко нагибался над лицом того, кому он рассказывал, и теснил его в тесном шалаше. Ростов молча смотрел на него. «Во первых, на плотине, которую атаковали, должна была быть, верно, такая путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло подействовать, кроме как человек на десять, которые были около самого его, – думал Ростов, – остальные и не могли видеть, как и с кем шел Раевский по плотине. Но и те, которые видели это, не могли очень воодушевиться, потому что что им было за дело до нежных родительских чувств Раевского, когда тут дело шло о собственной шкуре? Потом оттого, что возьмут или не возьмут Салтановскую плотину, не зависела судьба отечества, как нам описывают это про Фермопилы. И стало быть, зачем же было приносить такую жертву? И потом, зачем тут, на войне, мешать своих детей? Я бы не только Петю брата не повел бы, даже и Ильина, даже этого чужого мне, но доброго мальчика, постарался бы поставить куда нибудь под защиту», – продолжал думать Ростов, слушая Здржинского. Но он не сказал своих мыслей: он и на это уже имел опыт. Он знал, что этот рассказ содействовал к прославлению нашего оружия, и потому надо было делать вид, что не сомневаешься в нем. Так он и делал.
– Однако мочи нет, – сказал Ильин, замечавший, что Ростову не нравится разговор Здржинского. – И чулки, и рубашка, и под меня подтекло. Пойду искать приюта. Кажется, дождик полегче. – Ильин вышел, и Здржинский уехал.
Через пять минут Ильин, шлепая по грязи, прибежал к шалашу.
– Ура! Ростов, идем скорее. Нашел! Вот тут шагов двести корчма, уж туда забрались наши. Хоть посушимся, и Марья Генриховна там.
Марья Генриховна была жена полкового доктора, молодая, хорошенькая немка, на которой доктор женился в Польше. Доктор, или оттого, что не имел средств, или оттого, что не хотел первое время женитьбы разлучаться с молодой женой, возил ее везде за собой при гусарском полку, и ревность доктора сделалась обычным предметом шуток между гусарскими офицерами.
Ростов накинул плащ, кликнул за собой Лаврушку с вещами и пошел с Ильиным, где раскатываясь по грязи, где прямо шлепая под утихавшим дождем, в темноте вечера, изредка нарушаемой далекими молниями.
– Ростов, ты где?
– Здесь. Какова молния! – переговаривались они.


В покинутой корчме, перед которою стояла кибиточка доктора, уже было человек пять офицеров. Марья Генриховна, полная белокурая немочка в кофточке и ночном чепчике, сидела в переднем углу на широкой лавке. Муж ее, доктор, спал позади ее. Ростов с Ильиным, встреченные веселыми восклицаниями и хохотом, вошли в комнату.
– И! да у вас какое веселье, – смеясь, сказал Ростов.
– А вы что зеваете?
– Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.
– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.