Американское Просвещение

«Американское Просвещение» — XVIII века представляло собой общественное течение, тесно связанное с национально-освободительным движением и Американской революцией. Также испытывало сильное влияние английского и французского Просвещения (особенно идей, французских материалистов, Жан Жак Руссо, Джона Локка). Основные цели просвещения заключались в замене традиции рациональным подходом, абсолютных религиозных догм — научным поиском и монархии — представительной властью. Мыслители и писатели Просвещения отстаивали идеалы справедливости, свободы и равенства, считая их неотъемлемыми правами человека. В Америке эпоха Просвещения получила особое название по одноимённой брошюре Томаса Пэйна - "Век разума".

Общая характеристика

Американское Просвещение в корне отличается от европейского. Французские философы предреволюционной поры имели весьма условные и схематичные представления об Америке XVIII века. Впрочем сами американцы, попав во Францию, зачастую стремились соответствовать французским стереотипам. Так Бенджамин Франклин в Париже сознательно разыгрывал роль «простака в меховой шапке» и «сына природы». Однако у себя в Филадельфии Франклин был совершенно иным: состоятельным джентльменом, ученым, отчасти консерватором. Некоторую параллель можно провести между американским и английским просвещением. Но не случайно американское просвещение рассматривают отдельно от европейского. В то время как цель европейского просвещения заключалась во всесторонней критике политической и социальной системы которая опиралась на сословия и корпорации, на аристократию и церковь. В Америке же просто не было условий для такого типа просвещения — объект критики ещё не сформировался. Характерно, что в американском обществе изначально была распространена вера в прогресс, подкрепленная равнодушием к прошлому. Благодаря практике веротерпимости формы социальной жизни тяготели к индивидуализации, а корпоративные экономические структуры попросту отсутствовали. Естественно, что американцы не использовали эти принципы на практике полностью осознанно. Ведь первые переселенцы намеревались не столько создавать новое общество, сколько воссоздавать традиционный уклад покинутой ими Англии. Однако стоит подчеркнуть, что они сделали это задолго до того как французские просветители заложили подобные принципы в основу своей абстрактной философии. Американские государственные институты изначально были «очищены» от пережитков феодализма и монархизма в отличие от английской политической системы. Крайне мягкая цензура, признание «Хабеас корпус», отсутствие у местной власти права менять налогообложение по своему усмотрению — все это отвечало духу эпохи просвещения. Однако эти принципы совершенно не затрагивали проблему рабства. «Негрофобия» составляла один из наиболее болезненных аспектов американской жизни. Хотя в колониях и были защитники чернокожих (один из первых — Энтони Бенезет — филадельфиец с гугенотскими корнями) Таким образом, выражение «американское просвещение» может быть не вполне корректным. Ведь в отличие от Европы, просветительская мысль и стремление к суверенитету были широко разлиты в американском обществе, а не противостояли ему. Однако систему просветительских ценностей американское общество усвоили гораздо глубже.

Сферы

Религиозная сфера

Одна из особенностей Америки XVIII века — тесная связь новых форм мышления, которые вписывались в просветительское русло, с религией. Она выражалась как в особой религиозной чувствительности американцев, так и их веротерпимости. Несмотря на то что во всех колониях действовали традиционные конфессии, с середины столетия практически утвердился религиозный плюрализм. Что касается американских просветителей, то большинство из них были деистами — то есть доказывали, что после акта творения природа начинает действовать и развиваться по своим законам, так что в ней нет места никаким чудесам, естественно они отстаивали веротерпимость. Само бытие Бога доказывается на основе причинности, а точнее — исходя из необходимости завершить цепь причин, то есть отыскать первопричину всему. Таким образом просвещение и религия переплелись в Америке очень тесно.

Политическая сфера

После американской революции в жизни нации произошли сильные изменения. Американская нация бурно переживала период становления собственного самосознания. Таким образом в центре внимания оказался вопрос национального самоопределения, потребовав рассмотрения не только его правовых основ, но и направления общественных преобразований, которыми будет сопровождаться создание молодого государства. Главной проблемой являлся вопрос о характере власти и формах правления. Одни отстаивали идею народовластия, зафиксированного в республиканских институтах, другие выступали в защиту наследственной власти. Выдающаяся роль в победе народовластия сыграл Томас Джефферсон — автор «Декларации независимости»(1776), одного из главнейших документов американской революции, где впервые были сформулированы требования, утверждавшие права человека как основу справедливого общественного устройства. В свою очередь Джефферсона вдохновили идеи другого великого деятеля американского Просвещения — Томаса Пейна.

Культурная сфера

В культуре Соединенных Штатов преобладает колониальное наследие. Несмотря на отсутствие единой системы образования в Америке, самому образованию в стране, особенно в Новой Англии, придавалось большое значение как вопросу самоусовершенствования личности. В XVIII веке это значение возросло многократно: просвещение стало рассматриваться как средство исправления человека и общества. В 1701 году был основан Йельский университет, до начала Войны за независимость в разных колониях открылось девять колледжей, которые впоследствии также стали университетами. Просвещение вкупе с американской революцией дало мощный толчок для развития нового для Америки литературных жанра — публицистики и нового направления в американской литературе — политической литературы. А первой половине XIX века пробудили интерес к американской прозе писатели-прозаики Чарльз Брокден Браун, Вашингтон Ирвинг и Джеймс Фенимор Купер. Профессиональный американский театр родился одновременно с возникновением на карте мира новой страны — Соединённых Штатов Америки. И в XIX столетии американский театр прошел тот же путь, что и европейская сцена. В первой половине XIX на сцене господствовал романтизм, — пафос протеста, пестование личной самостоятельности, и полный страсти и темперамента актёрский стиль. Таким образом уже за век существования своей страны американская культура приобрела своеобразную самобытность.

Американское Просвещение и формирование антиколониальной доктрины

Американское Просвещение напрямую связано с формированием антиколониальной доктрины, образования национального самосознания, разрыва с матерью-Англией. Американские колонисты осознавали своё положение дальних подданных Британской империи. Но формальное традиционное монархическое устройство, вмешательство Британского парламента раздражало колонистов. Тем более что после 1688 года империя стала разрастаться единственно ради коммерческих целей. Том Джефферсон выводил общее теоретическое оправдание независимости Америки из двух причин: древнего конституционного права, якобы англосаксонские свободы должны гарантироваться колониям и локковского либерализма, чьи абстрактные принципы легитимизировали притязания колоний как притязаний самой природы. В октябре 1775 года Георг III обратился к парламенту по поводу беспорядков в Американских колониях, заявляя, что к этим поселение относились доброжелательно и помогали. В ответ на это Джефферсон написал историю Вирджинии, демонстрирующую отсутствие поддержки. Массовые манифестации протеста, национальная солидарность, мобилизация экономических ресурсов все это знаменовало новую стадию политического противоборства с колониальным режимом. В Фармингтоне (Коннектикут) 19 мая 1774 г. в связи с парламентским актом о закрытии бостонскою порта появились листовки следующего содержания: «В честь бессмертной богини Свободы сегодня, в 6 часов вечера, предать огню дохлый, бесславный акт британского парламента, направленный на дальнейший вред американским колониям; место казни — городская площадь, желательно присутствие всех сынов Свободы» (125, 7, 20). В указанное время в присутствии тысячной толпы приговор был приведен в исполнение. Но американских просветителей, в частности Т. Пейна волновали и более глобальные проблемы колониальной политики и рабства. Так он писал о Великобритании после завоевания Индии: «Недавнее покорение Индии… было в сущности не столько завоеванием, сколько истреблением людей. Англия — единственная держава, способная на столь чудовищное варварство, чтобы привязывать людей к дулам заряженных пушек…». Он осуждает работорговлю в Африке, спаивание туземцев.

Значение

Не прекращаются споры, что больше повлияло на формирование идеологии революции — идеи Просвещения или пуританизм. Скорее всего, пуританизм — был оболочкой для светских идей социального переустройства. Ведь и в самой Англии социальное учение приняло религиозную форму, причем, не только содержание, но и светская аргументация. Джерард Уинстенли называл Иисуса Христа первым левеллером и апеллировал к врожденным правам принципу самосохранения, от которого происходят остальные человеческие законы. Так в Америке в период революции теолог Чарльз Чонси учил, что результатом грехопадения Адама было не всеобщее проклятие, а лишение человека бессмертия; все люди рождены для спасения, их истинное предназначение не муки, а счастье. Не светская ли это идея Просвещения о счастье. А Мэйхью считал, что бог не правит произвольно: «Власть этого всемогущего короля ограничена законом, конечно, не парламентскими актами, а вечными законами истины, мудрости и справедливости…». Ещё одна просвещенческая идея — власть, даже божественная ограничивается законом, близко к идее деизма, который делает религию более адекватной по отношению к новому более рациональному взгляду на мир. Мыслители типа Хукера, Уильямса, Уайза, Мэйхью не порвали с теологией и религией, однако их мировоззрение, будучи противопоставлено официальному пуританизму, в ряде важных социологических идей вполне созвучно философии Просвещения. В рамках Просвещения развивалась американская правовая мысль, одним из главных завоеваний которой было утверждение национального самосознания. Патрику Генри принадлежит знаменитое изречение, высказанное 6 сентября 1774 г. на Континентальном конгрессе (его дословно приводит в своем дневнике Дж. Адамс): «Различия между виргинцами, пенсильванцами, ныо-йоркцами, новоангличанами больше не существуют. Я не виргинец, а американец». На Америку, которая тогда была культурной и интеллектуальной «провинцией», идеи заокеанских просветителей оказали самое решительное воздействие: здесь они попали на более благоприятную, чем в Европе, почву, как бы специально «взрыхленную» для них всем ходом национальной истории. Там не было традиционных противостоящих сил. Туда ехали авантюристы за свободой, за новой жизнью. Америка с самого начала её заселения белым человеком была своего рода «лабораторией», где апробировался тезис о врожденном праве людей на свободу, равенство и стремление к счастью. Она всегда была прибежищем для притесняемых (от английских пуритан, гонимых за веру, до тюремных узников, вывозимых сюда «для более активного заселения колоний»), здесь изначально отсутствовали сословные различия и имелись более широкие, чем в Старом Свете, возможности самореализации, повышения социального статуса и благосостояния для каждого. Наконец, именно здесь новоанглийские пуритане строили свой «город на вершине холма», дабы явить «свет миру». Просветительский рационализм также нашел горячий отклик у обитателей североамериканских колоний, своеобразно преломившись даже в Новой Англии, казалось бы, антагонистичной ему по духу. Победоносная Американская революция — это торжество идеологии Просвещения. К числу серьезных завоеваний революции следует отнести важные законодательные меры по секуляризации гражданских институтов, прежде всего разделение государства и церкви и конституционные гарантии свободы религии. XVIII век, столь радикально изменивший европейскую мысль, принес существенные перемены и в духовную, интеллектуальную и общественную жизнь Америки. Прежние идеи, идеалы и амбиции были, однако, не отвергнуты, но переосмыслены и переформулированы в соответствии с научными и философскими завоеваниями века Разума. Освоение континента связывалось теперь не с поисками сокровищ и легкой жизни, и не с Божьим водительством, а с идеями либерализма и прогресса, а также целесообразности.

Представители

• Бенджамин Франклин (1706—1790) — учёный, экономист, писатель, организатор Американского философского общества.
• Гектор Сент-Джонде Крёвкер (1735—1813) — литератор.
• Джон Адамс (1735—1826) — Юрист, видный деятель Первой американской буржуазной революции, первый вице-президент и второй президент США (1797—1801).
• Джон Дикинсон (1732—1808) — юрист, публицист и политик, оказывал сильное влияние на общественное мнение на протяжении американской революции.
• Кедуолладер Колден (1688—1776), выдающийся ботаник, врач, ученый, философ-материалист и одновременно колониальный чиновник.
• Отис Уоррен (1728—1814) — первый американский драматург и первая американская женщина-историк.
• Томас Пейн (1737—1809) — самый радикальный из американских просветителей.
• Томас Джефферсон (1743—1826) — 3-й президент США, революционный демократ, автор Декларации независимости США 1776.

Литература

• Американские Просветители. Избранные произведения в 2-х т. Сост. Гольдберг Н. М. М.: «Мысль», 1968—1969.
• Гольдберг Н. М. Томас Пейн. М.: «Мысль», 1969, 198 с.
• Мир просвещения. Под ред. Винченцо Ферроне и Даниэля Роша. М.: Памятники исторической мысли, 2003 г.
• Шелдон Г. У. Политическая философия Т. Джефферсона. М.: Республика, 1996, 255 с.

См. также

• Культура США

Ссылки

• [www.gumer.info/bibliotek_Buks/History/spankeren/6.php Американское просвещение из книги Кэтрин ван Спэнкерен "Краткая история американской литературы"]. Библиотека Гумер. Проверено 2 сентября 2012. [www.webcitation.org/6Bfi5eqcq Архивировано из первоисточника 25 октября 2012].
• [www.licey.net/lit/american/enlightenment Влияние эпохи Просвещения на Америку. Великое Пробуждение]. Издательство "Лицей". Проверено 2 сентября 2012. [www.webcitation.org/6Bfi6seQN Архивировано из первоисточника 25 октября 2012].

Отрывок, характеризующий Американское Просвещение

– Государь император сейчас будет, – сказал Растопчин, – я только что оттуда. Я полагаю, что в том положении, в котором мы находимся, судить много нечего. Государь удостоил собрать нас и купечество, – сказал граф Растопчин. – Оттуда польются миллионы (он указал на залу купцов), а наше дело выставить ополчение и не щадить себя… Это меньшее, что мы можем сделать!
Начались совещания между одними вельможами, сидевшими за столом. Все совещание прошло больше чем тихо. Оно даже казалось грустно, когда, после всего прежнего шума, поодиночке были слышны старые голоса, говорившие один: «согласен», другой для разнообразия: «и я того же мнения», и т. д.
Было велено секретарю писать постановление московского дворянства о том, что москвичи, подобно смолянам, жертвуют по десять человек с тысячи и полное обмундирование. Господа заседавшие встали, как бы облегченные, загремели стульями и пошли по зале разминать ноги, забирая кое кого под руку и разговаривая.
– Государь! Государь! – вдруг разнеслось по залам, и вся толпа бросилась к выходу.
По широкому ходу, между стеной дворян, государь прошел в залу. На всех лицах выражалось почтительное и испуганное любопытство. Пьер стоял довольно далеко и не мог вполне расслышать речи государя. Он понял только, по тому, что он слышал, что государь говорил об опасности, в которой находилось государство, и о надеждах, которые он возлагал на московское дворянство. Государю отвечал другой голос, сообщавший о только что состоявшемся постановлении дворянства.
– Господа! – сказал дрогнувший голос государя; толпа зашелестила и опять затихла, и Пьер ясно услыхал столь приятно человеческий и тронутый голос государя, который говорил: – Никогда я не сомневался в усердии русского дворянства. Но в этот день оно превзошло мои ожидания. Благодарю вас от лица отечества. Господа, будем действовать – время всего дороже…
Государь замолчал, толпа стала тесниться вокруг него, и со всех сторон слышались восторженные восклицания.
– Да, всего дороже… царское слово, – рыдая, говорил сзади голос Ильи Андреича, ничего не слышавшего, но все понимавшего по своему.
Из залы дворянства государь прошел в залу купечества. Он пробыл там около десяти минут. Пьер в числе других увидал государя, выходящего из залы купечества со слезами умиления на глазах. Как потом узнали, государь только что начал речь купцам, как слезы брызнули из его глаз, и он дрожащим голосом договорил ее. Когда Пьер увидал государя, он выходил, сопутствуемый двумя купцами. Один был знаком Пьеру, толстый откупщик, другой – голова, с худым, узкобородым, желтым лицом. Оба они плакали. У худого стояли слезы, но толстый откупщик рыдал, как ребенок, и все твердил:
– И жизнь и имущество возьми, ваше величество!
Пьер не чувствовал в эту минуту уже ничего, кроме желания показать, что все ему нипочем и что он всем готов жертвовать. Как упрек ему представлялась его речь с конституционным направлением; он искал случая загладить это. Узнав, что граф Мамонов жертвует полк, Безухов тут же объявил графу Растопчину, что он отдает тысячу человек и их содержание.
Старик Ростов без слез не мог рассказать жене того, что было, и тут же согласился на просьбу Пети и сам поехал записывать его.
На другой день государь уехал. Все собранные дворяне сняли мундиры, опять разместились по домам и клубам и, покряхтывая, отдавали приказания управляющим об ополчении, и удивлялись тому, что они наделали.



Наполеон начал войну с Россией потому, что он не мог не приехать в Дрезден, не мог не отуманиться почестями, не мог не надеть польского мундира, не поддаться предприимчивому впечатлению июньского утра, не мог воздержаться от вспышки гнева в присутствии Куракина и потом Балашева.
Александр отказывался от всех переговоров потому, что он лично чувствовал себя оскорбленным. Барклай де Толли старался наилучшим образом управлять армией для того, чтобы исполнить свой долг и заслужить славу великого полководца. Ростов поскакал в атаку на французов потому, что он не мог удержаться от желания проскакаться по ровному полю. И так точно, вследствие своих личных свойств, привычек, условий и целей, действовали все те неперечислимые лица, участники этой войны. Они боялись, тщеславились, радовались, негодовали, рассуждали, полагая, что они знают то, что они делают, и что делают для себя, а все были непроизвольными орудиями истории и производили скрытую от них, но понятную для нас работу. Такова неизменная судьба всех практических деятелей, и тем не свободнее, чем выше они стоят в людской иерархии.
Теперь деятели 1812 го года давно сошли с своих мест, их личные интересы исчезли бесследно, и одни исторические результаты того времени перед нами.
Но допустим, что должны были люди Европы, под предводительством Наполеона, зайти в глубь России и там погибнуть, и вся противуречащая сама себе, бессмысленная, жестокая деятельность людей – участников этой войны, становится для нас понятною.
Провидение заставляло всех этих людей, стремясь к достижению своих личных целей, содействовать исполнению одного огромного результата, о котором ни один человек (ни Наполеон, ни Александр, ни еще менее кто либо из участников войны) не имел ни малейшего чаяния.
Теперь нам ясно, что было в 1812 м году причиной погибели французской армии. Никто не станет спорить, что причиной погибели французских войск Наполеона было, с одной стороны, вступление их в позднее время без приготовления к зимнему походу в глубь России, а с другой стороны, характер, который приняла война от сожжения русских городов и возбуждения ненависти к врагу в русском народе. Но тогда не только никто не предвидел того (что теперь кажется очевидным), что только этим путем могла погибнуть восьмисоттысячная, лучшая в мире и предводимая лучшим полководцем армия в столкновении с вдвое слабейшей, неопытной и предводимой неопытными полководцами – русской армией; не только никто не предвидел этого, но все усилия со стороны русских были постоянно устремляемы на то, чтобы помешать тому, что одно могло спасти Россию, и со стороны французов, несмотря на опытность и так называемый военный гений Наполеона, были устремлены все усилия к тому, чтобы растянуться в конце лета до Москвы, то есть сделать то самое, что должно было погубить их.
В исторических сочинениях о 1812 м годе авторы французы очень любят говорить о том, как Наполеон чувствовал опасность растяжения своей линии, как он искал сражения, как маршалы его советовали ему остановиться в Смоленске, и приводить другие подобные доводы, доказывающие, что тогда уже будто понята была опасность кампании; а авторы русские еще более любят говорить о том, как с начала кампании существовал план скифской войны заманивания Наполеона в глубь России, и приписывают этот план кто Пфулю, кто какому то французу, кто Толю, кто самому императору Александру, указывая на записки, проекты и письма, в которых действительно находятся намеки на этот образ действий. Но все эти намеки на предвидение того, что случилось, как со стороны французов так и со стороны русских выставляются теперь только потому, что событие оправдало их. Ежели бы событие не совершилось, то намеки эти были бы забыты, как забыты теперь тысячи и миллионы противоположных намеков и предположений, бывших в ходу тогда, но оказавшихся несправедливыми и потому забытых. Об исходе каждого совершающегося события всегда бывает так много предположений, что, чем бы оно ни кончилось, всегда найдутся люди, которые скажут: «Я тогда еще сказал, что это так будет», забывая совсем, что в числе бесчисленных предположений были делаемы и совершенно противоположные.
Предположения о сознании Наполеоном опасности растяжения линии и со стороны русских – о завлечении неприятеля в глубь России – принадлежат, очевидно, к этому разряду, и историки только с большой натяжкой могут приписывать такие соображения Наполеону и его маршалам и такие планы русским военачальникам. Все факты совершенно противоречат таким предположениям. Не только во все время войны со стороны русских не было желания заманить французов в глубь России, но все было делаемо для того, чтобы остановить их с первого вступления их в Россию, и не только Наполеон не боялся растяжения своей линии, но он радовался, как торжеству, каждому своему шагу вперед и очень лениво, не так, как в прежние свои кампании, искал сражения.
При самом начале кампании армии наши разрезаны, и единственная цель, к которой мы стремимся, состоит в том, чтобы соединить их, хотя для того, чтобы отступать и завлекать неприятеля в глубь страны, в соединении армий не представляется выгод. Император находится при армии для воодушевления ее в отстаивании каждого шага русской земли, а не для отступления. Устроивается громадный Дрисский лагерь по плану Пфуля и не предполагается отступать далее. Государь делает упреки главнокомандующим за каждый шаг отступления. Не только сожжение Москвы, но допущение неприятеля до Смоленска не может даже представиться воображению императора, и когда армии соединяются, то государь негодует за то, что Смоленск взят и сожжен и не дано пред стенами его генерального сражения.
Так думает государь, но русские военачальники и все русские люди еще более негодуют при мысли о том, что наши отступают в глубь страны.
Наполеон, разрезав армии, движется в глубь страны и упускает несколько случаев сражения. В августе месяце он в Смоленске и думает только о том, как бы ему идти дальше, хотя, как мы теперь видим, это движение вперед для него очевидно пагубно.
Факты говорят очевидно, что ни Наполеон не предвидел опасности в движении на Москву, ни Александр и русские военачальники не думали тогда о заманивании Наполеона, а думали о противном. Завлечение Наполеона в глубь страны произошло не по чьему нибудь плану (никто и не верил в возможность этого), а произошло от сложнейшей игры интриг, целей, желаний людей – участников войны, не угадывавших того, что должно быть, и того, что было единственным спасением России. Все происходит нечаянно. Армии разрезаны при начале кампании. Мы стараемся соединить их с очевидной целью дать сражение и удержать наступление неприятеля, но и этом стремлении к соединению, избегая сражений с сильнейшим неприятелем и невольно отходя под острым углом, мы заводим французов до Смоленска. Но мало того сказать, что мы отходим под острым углом потому, что французы двигаются между обеими армиями, – угол этот делается еще острее, и мы еще дальше уходим потому, что Барклай де Толли, непопулярный немец, ненавистен Багратиону (имеющему стать под его начальство), и Багратион, командуя 2 й армией, старается как можно дольше не присоединяться к Барклаю, чтобы не стать под его команду. Багратион долго не присоединяется (хотя в этом главная цель всех начальствующих лиц) потому, что ему кажется, что он на этом марше ставит в опасность свою армию и что выгоднее всего для него отступить левее и южнее, беспокоя с фланга и тыла неприятеля и комплектуя свою армию в Украине. А кажется, и придумано это им потому, что ему не хочется подчиняться ненавистному и младшему чином немцу Барклаю.
Император находится при армии, чтобы воодушевлять ее, а присутствие его и незнание на что решиться, и огромное количество советников и планов уничтожают энергию действий 1 й армии, и армия отступает.
В Дрисском лагере предположено остановиться; но неожиданно Паулучи, метящий в главнокомандующие, своей энергией действует на Александра, и весь план Пфуля бросается, и все дело поручается Барклаю, Но так как Барклай не внушает доверия, власть его ограничивают.
Армии раздроблены, нет единства начальства, Барклай не популярен; но из этой путаницы, раздробления и непопулярности немца главнокомандующего, с одной стороны, вытекает нерешительность и избежание сражения (от которого нельзя бы было удержаться, ежели бы армии были вместе и не Барклай был бы начальником), с другой стороны, – все большее и большее негодование против немцев и возбуждение патриотического духа.
Наконец государь уезжает из армии, и как единственный и удобнейший предлог для его отъезда избирается мысль, что ему надо воодушевить народ в столицах для возбуждения народной войны. И эта поездка государя и Москву утрояет силы русского войска.
Государь отъезжает из армии для того, чтобы не стеснять единство власти главнокомандующего, и надеется, что будут приняты более решительные меры; но положение начальства армий еще более путается и ослабевает. Бенигсен, великий князь и рой генерал адъютантов остаются при армии с тем, чтобы следить за действиями главнокомандующего и возбуждать его к энергии, и Барклай, еще менее чувствуя себя свободным под глазами всех этих глаз государевых, делается еще осторожнее для решительных действий и избегает сражений.
Барклай стоит за осторожность. Цесаревич намекает на измену и требует генерального сражения. Любомирский, Браницкий, Влоцкий и тому подобные так раздувают весь этот шум, что Барклай, под предлогом доставления бумаг государю, отсылает поляков генерал адъютантов в Петербург и входит в открытую борьбу с Бенигсеном и великим князем.
В Смоленске, наконец, как ни не желал того Багратион, соединяются армии.
Багратион в карете подъезжает к дому, занимаемому Барклаем. Барклай надевает шарф, выходит навстречу v рапортует старшему чином Багратиону. Багратион, в борьбе великодушия, несмотря на старшинство чина, подчиняется Барклаю; но, подчинившись, еще меньше соглашается с ним. Багратион лично, по приказанию государя, доносит ему. Он пишет Аракчееву: «Воля государя моего, я никак вместе с министром (Барклаем) не могу. Ради бога, пошлите меня куда нибудь хотя полком командовать, а здесь быть не могу; и вся главная квартира немцами наполнена, так что русскому жить невозможно, и толку никакого нет. Я думал, истинно служу государю и отечеству, а на поверку выходит, что я служу Барклаю. Признаюсь, не хочу». Рой Браницких, Винцингероде и тому подобных еще больше отравляет сношения главнокомандующих, и выходит еще меньше единства. Сбираются атаковать французов перед Смоленском. Посылается генерал для осмотра позиции. Генерал этот, ненавидя Барклая, едет к приятелю, корпусному командиру, и, просидев у него день, возвращается к Барклаю и осуждает по всем пунктам будущее поле сражения, которого он не видал.