Американское колонизационное общество

Американское колонизационное общество (англ. American Colonization Society, полностью The Society for the Colonization of Free People of Color of America) — организация, основанная в 1816 году, была основным средством поддержки «возвращения» свободных афроамериканцев в Африку. Оно помогло основать колонию в Либерии как место для вольноотпущенников. Основателями общества были Джон Рэндолф, Генри Клей и Ричард Блэнд Ли.

Пол Каффи, богатый самбо, судовладелец и активист из Новой Англии, был одним из первых сторонников переселения освобождённых американских рабов в Африку. Он получил поддержку плана эмиграции от лидеров афроамериканцев и членов Конгресса США. В 1811 и в 1815-16 годах он финансировал и руководил успешными плаваниями в контролируемую Великобританией Сьерра-Леоне, где он помог обустроиться афроамериканским переселенцам. Хотя Каффи умер в 1817 году, его усилия «задали тон» для организации последующих переселений Американским колонизационным обществом.

АКО было объединением, состоящим в основном из квакеров, поддерживающих аболиционизм, и рабовладельцев, которые хотели избавиться от освобождённых негров, так как видели в них потенциальную угрозу основам существующего общества. Они нашли общий язык в вопросе поддержки так называемой «репатриации». Члены общества верили, что чернокожие будут иметь более широкие возможности для полноценной жизни в Африке, чем в США. Рабовладельцы выступали против отмены рабства, но видели в репатриации путь к избавлению от свободных чернокожих и предотвращению восстаний рабов. С 1821 года тысячи свободных чернокожих переселилось из США в Либерию. Более 20 лет колония продолжала расти и улучшать своё экономическое положение. В 1847 году законодательная власть Либерии провозгласила её независимость.

Критики утверждают, что АКО было расистским обществом, в то же время другие указывают на её первоначально доброжелательные цели и дальнейший захват власти людьми, видящими в ней инструмент распространения американского влияния в Африке. Общество полностью контролировало развитие Либерии до провозглашения её независимости. К 1867 году АКО оказала помощь в переселении более 13 000 американцев в Либерию. С 1825 по 1919 оно выпускало журнал под названием African Repository and Colonial Journal. После этого общество, по существу, прекращает свою деятельность, но официально существует до 1964 года, когда оно передало все свои документы в Библиотеку Конгресса.

Предпосылки

Колонизация как решение «проблемы» свободных чернокожих

После войны за независимость, институт рабства в США расширялся, и к середине 19-го века количество рабов достигло четырёх миллионов. В то же время, из-за освобождения рабов в связи с войной и отмены рабства в северных штатах, количество свободных чернокожих существенно выросло. В течение первых двух десятилетий после войны за независимость доля свободных среди чёрного населения, к примеру, штата Виргиния выросла с 1 % до примерно 10 %.

Многие люди решили поддержать эмиграцию после неудачного восстания рабов под предводительством Габриэля Проссера в 1800 году и быстрого роста числа свободных афроамериканцев в Соединённых Штатах, которое у многих вызывало тревогу. C 1790 по 1800 год, хотя соотношение белых к чернокожим не изменилось и составило 8:2, число свободных афроамериканцев выросло с 59 467 (1,5 % всего населения , 5,5 % чёрного населения США) до 108 398 (2 % всего населения), в процентном отношении рост составил 82 %; с 1800 по 1810 год их количество выросло с 108 398 до 186 446 (2,5 % всего населения), то есть на 72 %. Данные изменения были наиболее сильными в нескольких крупных городах, но особенно на севере южных штатов, где большинство рабов были освобождены в течение первых 20 лет после Американской революции.

Этот устойчивый рост не остался незамеченным в белом сообществе, которое было обеспокоено появлением освобождённых негров в их среде. Аргументы против присутствия свободных чернокожих, в особенности в свободных от рабства штатах, могут быть разделены на четыре основные категории. Один из аргументов указывал на моральную распущенность чернокожих. Чернокожие, как утверждается, были безнравственными существами. Кроме того, были сильны опасения по поводу смешения рас и они легли в основу большей части протестов, направленных на удаление негров.

В том же духе, чернокожих обвиняли в склонности к преступлениям. Третьи утверждали, что умственная неполноценность афроамериканцев делала их непригодными для выполнения обязанностей граждан. Четвёртым типом аргументов были экономические. Утверждалось, что свободные негры могли поставить под угрозу рабочие места белых в северных штатах.

Южане, кроме того, отмечали, что вольноотпущенники, живущие в рабовладельческих регионах вызывали беспорядки среди рабов, призывали из к побегам и бунтам. Они имели расистское мнение по поводу возможности свободных негров самостоятельно жить и работать в обществе. Предлагаемым решением данной проблемы была депортация освобождённых рабов в колонизируемые части Африки.

Пол Каффи

Пол Каффи (1759—1817) был успешным судовладельцем, квакером смешанной расы, чей отец был африканцем из народа Ашанти, а мать — представительницей индейского народа Вампаноаги. Он выступал за переселение освобождённых американских рабов в Африку и получил поддержку со стороны британского правительства, лидеров свободных чернокожих в Соединённых Штатах и членов Конгресса для перевозки эмигрантов в британскую колонию Сьерра-Леоне. Он имел в этом собственный экономический интерес, так как на обратном пути привозил из Африки ценные товары. В 1816 году капитан Каффи переправил 38 афроамериканцев во Фритаун; последующие плавания были прерваны его смертью в 1817 году. Своей широкой пропагандой колонизации и практическим примером, Каффи заложил основу для Американского колонизационного общества.

Создание

АКО было основано в 1816 году, когда Чарльз Фентон Мерсер, член Федералистской партии в Генеральной Ассамблее штата Виргиния, обнаружил записи дебатов в Ассамблее по вопросу чёрной колонизации после восстания рабов под предводительством Габриэля Проссера. Мерсер добивается поддержи этой идеи со стороны властей штата и одного из своих знакомых политиков в Вашингтоне Джона Колдуэлла, который связывается со своим родственником преподобным Робертом Финли, пресвитерианским министром, который одобрил план.

Общество было официально основано 21 декабря 1816 года в Вашингтоне в гостинице «Davis Hotel». Основателями считались Джон Рэндолф, Генри Клей и Ричард Блэнд Ли. Мерсер не смог поехать в Вашингтон на встречу. Хотя эксцентричный Рэндолф считал, что удаление свободных чернокожих «существенно обезопасит» институт рабовладения, подавляющее большинство было филантропами, священниками и аболиционистами, которые хотели освободить рабов и их потомков и предоставить им возможность вернуться в Африку. Несколько членов были рабовладельцами; общество никогда не пользовалось большой поддержкой среди плантаторов Нижнего Юга США. Этот регион развивался быстрыми темпами в XIX веке за счет использования рабского труда, и первоначально в нём было мало свободных чернокожих, которые проживали в основном в северной части южных штатов.

Мотивы

Мотивы колонизации были различными. Свободные чернокожие, вольноотпущенники и их потомки подвергались серьёзной дискриминации в Соединённых Штатах в начале XIX века. Они обычно воспринимались как обуза для общества и угроза белым рабочим, так как они снижали заработную плату. Некоторые аболиционисты считали, что чернокожие не могут достичь равноправия в США, и они будут иметь более широкие возможности в Африке. Многие рабовладельцы были обеспокоены тем, что присутствие свободных негров способствует восстаниям рабов.

Несмотря на приверженность аболиционизму, члены Общества были открытыми расистами и часто утверждали, что свободные чернокожие не смогут ассимилироваться в белом обществе Соединённых Штатов. Джон Рэндолф, известный рабовладелец, называл свободных негров «проводниками бед». К этому времени около 2 миллионов афроамериканцев проживали в США, из которых порядка 200 000 были свободными с законодательно ограниченными правами. Генри Клей, конгрессмен из Кентукки, придерживавшийся мнения, что рабство негативно воздействует на экономику южных штатов, считал переселение чернокожих предпочтительнее их эмансипации и был убеждён в том, что «из-за непреодолимой ущербности, происходящей от их цвета, они никогда не смогут объединиться со свободными белыми этой страны», и, следовательно, им будет лучше эмигрировать в Африку.

Роберт Финли на первом заседании Общества высказал своё мнение, что первая колония должна быть основана в Африке. Он предложил колонизировать «(с их согласия) свободных цветных людей, проживающих в нашей стране, в Африке или в другое место, которое Конгресс сочтёт целесообразным». Организация открыла свои подразделения по всей территории Соединённых Штатов. Она сыграла важную роль в создании колонии в Либерии.

Сбор средств

В течение следующих трёх лет, Общество собирало деньги на продаже членства. Члены общества непрерывно добивались поддержки со стороны Конгресса и президента. В 1819 году они получили $100 000 от Конгресса, и в январе 1820 года первый корабль Элизабет отплыл из Нью Йорка в Западную Африку с 3 белыми представителями АКО и 88 эмигрантами на борту.

АКО выкупало свободу американских рабов и оплачивало их переезд в Либерию. Эмиграция также предлагалась уже освободившимся афроамериканцам. На протяжении многих лет АКО пыталось убедить Конгресс США выделить средства на отправку колонистов в Либерию. Хотя этой кампанией руководил Генри Клей, она провалилась. Общество, однако, достигло успеха в своих обращениях к законодательным органам отдельных штатов. В 1850 году Виргиния выделила $30 000 ежегодно в течение пяти лет на поддержку эмиграции. В 1850-х общество также получило несколько тысяч долларов от законодательных собраний штатов Нью-Джерси, Пенсильвания, Миссури и Мэриленд.

Отрывок, характеризующий Американское колонизационное общество

Крики и огни в неприятельской армии происходили оттого, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, сам император верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигали пуки соломы и с криками: vive l'empereur! бежали за ним. Приказ Наполеона был следующий:
«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же баталионы, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут итти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими баталионами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.
Под предлогом увода раненых не расстроивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.
Наполеон».


В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.
Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.
Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших.
– Ишь ты, и курские прошли, – говорили в рядах.
– Страсть, братец ты мой, что войски нашей собралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, – одно слово!
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, – весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники.
– Что стали то? Аль загородили? Или уж на француза наткнулись?
– Нет не слыхать. А то палить бы стал.
– То то торопили выступать, а выступили – стали без толку посереди поля, – всё немцы проклятые путают. Эки черти бестолковые!
– То то я бы их и пустил наперед. А то, небось, позади жмутся. Вот и стой теперь не емши.
– Да что, скоро ли там? Кавалерия, говорят, дорогу загородила, – говорил офицер.
– Эх, немцы проклятые, своей земли не знают, – говорил другой.
– Вы какой дивизии? – кричал, подъезжая, адъютант.
– Осьмнадцатой.
– Так зачем же вы здесь? вам давно бы впереди должно быть, теперь до вечера не пройдете.
– Вот распоряжения то дурацкие; сами не знают, что делают, – говорил офицер и отъезжал.
Потом проезжал генерал и сердито не по русски кричал что то.
– Тафа лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, – говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. – Расстрелял бы я их, подлецов!
– В девятом часу велено на месте быть, а мы и половины не прошли. Вот так распоряжения! – повторялось с разных сторон.
И чувство энергии, с которым выступали в дело войска, начало обращаться в досаду и злобу на бестолковые распоряжения и на немцев.
Причина путаницы заключалась в том, что во время движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальство нашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии велено было перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось перед пехотой, и пехота должна была ждать.
Впереди произошло столкновение между австрийским колонновожатым и русским генералом. Русский генерал кричал, требуя, чтобы остановлена была конница; австриец доказывал, что виноват был не он, а высшее начальство. Войска между тем стояли, скучая и падая духом. После часовой задержки войска двинулись, наконец, дальше и стали спускаться под гору. Туман, расходившийся на горе, только гуще расстилался в низах, куда спустились войска. Впереди, в тумане, раздался один, другой выстрел, сначала нескладно в разных промежутках: тратта… тат, и потом всё складнее и чаще, и завязалось дело над речкою Гольдбахом.
Не рассчитывая встретить внизу над речкою неприятеля и нечаянно в тумане наткнувшись на него, не слыша слова одушевления от высших начальников, с распространившимся по войскам сознанием, что было опоздано, и, главное, в густом тумане не видя ничего впереди и кругом себя, русские лениво и медленно перестреливались с неприятелем, подвигались вперед и опять останавливались, не получая во время приказаний от начальников и адъютантов, которые блудили по туману в незнакомой местности, не находя своих частей войск. Так началось дело для первой, второй и третьей колонны, которые спустились вниз. Четвертая колонна, при которой находился сам Кутузов, стояла на Праценских высотах.
В низах, где началось дело, был всё еще густой туман, наверху прояснело, но всё не видно было ничего из того, что происходило впереди. Были ли все силы неприятеля, как мы предполагали, за десять верст от нас или он был тут, в этой черте тумана, – никто не знал до девятого часа.
Было 9 часов утра. Туман сплошным морем расстилался по низу, но при деревне Шлапанице, на высоте, на которой стоял Наполеон, окруженный своими маршалами, было совершенно светло. Над ним было ясное, голубое небо, и огромный шар солнца, как огромный пустотелый багровый поплавок, колыхался на поверхности молочного моря тумана. Не только все французские войска, но сам Наполеон со штабом находился не по ту сторону ручьев и низов деревень Сокольниц и Шлапаниц, за которыми мы намеревались занять позицию и начать дело, но по сю сторону, так близко от наших войск, что Наполеон простым глазом мог в нашем войске отличать конного от пешего. Наполеон стоял несколько впереди своих маршалов на маленькой серой арабской лошади, в синей шинели, в той самой, в которой он делал итальянскую кампанию. Он молча вглядывался в холмы, которые как бы выступали из моря тумана, и по которым вдалеке двигались русские войска, и прислушивался к звукам стрельбы в лощине. В то время еще худое лицо его не шевелилось ни одним мускулом; блестящие глаза были неподвижно устремлены на одно место. Его предположения оказывались верными. Русские войска частью уже спустились в лощину к прудам и озерам, частью очищали те Праценские высоты, которые он намерен был атаковать и считал ключом позиции. Он видел среди тумана, как в углублении, составляемом двумя горами около деревни Прац, всё по одному направлению к лощинам двигались, блестя штыками, русские колонны и одна за другой скрывались в море тумана. По сведениям, полученным им с вечера, по звукам колес и шагов, слышанным ночью на аванпостах, по беспорядочности движения русских колонн, по всем предположениям он ясно видел, что союзники считали его далеко впереди себя, что колонны, двигавшиеся близ Працена, составляли центр русской армии, и что центр уже достаточно ослаблен для того, чтобы успешно атаковать его. Но он всё еще не начинал дела.
Нынче был для него торжественный день – годовщина его коронования. Перед утром он задремал на несколько часов и здоровый, веселый, свежий, в том счастливом расположении духа, в котором всё кажется возможным и всё удается, сел на лошадь и выехал в поле. Он стоял неподвижно, глядя на виднеющиеся из за тумана высоты, и на холодном лице его был тот особый оттенок самоуверенного, заслуженного счастья, который бывает на лице влюбленного и счастливого мальчика. Маршалы стояли позади его и не смели развлекать его внимание. Он смотрел то на Праценские высоты, то на выплывавшее из тумана солнце.
Когда солнце совершенно вышло из тумана и ослепляющим блеском брызнуло по полям и туману (как будто он только ждал этого для начала дела), он снял перчатку с красивой, белой руки, сделал ею знак маршалам и отдал приказание начинать дело. Маршалы, сопутствуемые адъютантами, поскакали в разные стороны, и через несколько минут быстро двинулись главные силы французской армии к тем Праценским высотам, которые всё более и более очищались русскими войсками, спускавшимися налево в лощину.