Аммиан Марцеллин

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Аммиан Марцеллин
Ammianus Marcellinus

Титульный лист книги Аммиана издания Аккурзия (Аугсбург, 1533)
Дата рождения:

ок. 330 года

Место рождения:

Антиохия

Дата смерти:

ок. 400 года

Место смерти:

Рим (?)

Гражданство:

Римская империя

Род деятельности:

писатель-историк

Годы творчества:

380-е390-е гг.

Направление:

позднеримская языческая историография

Жанр:

историйный

Язык произведений:

латинский

Дебют:

«Деяния» (Res gestae)

[odur.let.rug.nl/~drijvers/ammianus/ Сайт, посвященный Аммиану Марцеллину]
[lib.ru/POEEAST/MARCELLIN/martzellin1_1.txt Произведения на сайте Lib.ru]

Аммиа́н Марцелли́н (лат. Ammianus Marcellinus; около 330, Антиохия, Римская империя — после 395, вероятно, Рим) — древнеримский историк. Участвовал в войнах Рима с персами в середине IV века, также служил в западной части Империи. По происхождению сирийский грек, однако своё единственное произведение, «Деяния» (лат. Res gestae), написал на латыни. Это произведение также известно под названием «История» или «Римская история»[⇨].

Сохранившаяся часть исторического труда (книги XIV—XXXI) охватывает период 353378 годов, вообще же повествование начиналось с правления императора Нервы (96 год н. э.). Аммиана Марцеллина иногда характеризуют как последнего крупного римского[1] или вообще античного историка[2].





Биография

Подобно многим другим авторам античной эпохи, Аммиан Марцеллин оставил о себе достаточно скудную информацию, содержащуюся в его единственном дошедшем до нас сочинении. Другими источниками, из которых можно извлечь сведения о жизни и творчестве Аммиана, являются письма двух его современников — известного греческого ритора Либания[3] и римского общественного деятеля и оратора Квинта Аврелия Симмаха[4].

Происхождение

Дата рождения Аммиана Марцеллина точно не установлена. Исследователи выводят её косвенным путём и при этом, естественно, весьма приблизительно. Самая ранняя дата рождения Аммиана, встречающаяся в литературе, — 325 год[5]. Наиболее поздним вероятным годом рождения Аммиана Марцеллина считается 335 год[6][7][8]. Ряд авторов приводит дату 332[9] или 333 год.[10]. Иногда вместо конкретной даты указывается какой-либо период: например, с 325 по 330 гг.[11] или с 327 по 334гг.[12] В большинстве же работ, затрагивающих данную проблему, используется средняя дата — 330 год[13][14][15][16][17][18][19][20][21][22][23][24].

Наиболее важной для определения даты рождения Аммиана является его фраза, в которой он говорит о себе и своих товарищах, посланных с магистром конницы Урсицином на Восток: «Старшие из нашей группы получили повышение по службе и были назначены на командные должности в армии; нам же, младшим, было приказано следовать за ним [Урсицином] для выполнения различных поручений, которые он на нас возложит» (provectis e consortio nostro ad regendos milites natu maioribus, adulescentes eum sequi iubemur, quicquid pro re publica mandaverit impleturi)[25]. Из современных Аммиану Марцеллину источников следует, что словом «adulescens» римляне в IV веке н. э. обозначали молодых людей в возрасте около 20 лет. Так, Евтропий пишет о юном Гнее Помпее, которому был 21 год (quem adulescentem Sulla atque annos unum et viginti natum cognita eius industria exercitibus praefecerat)[26], и об Октавиане, который был «юношей 18 лет от роду» (adulescens annos X et VIII natus)[27]. Таким образом, Аммиан, указывая, что в 357 году он был «adulescens», даёт основание отнести дату его рождения к середине — второй половине 330-х годов.

Следует отметить ещё одну деталь, связанную с происхождением Аммиана Марцеллина. Хотя его сочинение написано на латинском языке, всё же он был греком, о чём сам неоднократно упоминает на страницах «Деяний»[28]. Хотя Аммиан по своему происхождению являлся греком, его следует признать настоящим римским патриотом, сторонником усиления могущества империи во всех его проявлениях и формах любой ценой (даже путём поголовного и беспощадного уничтожения враждебных народов[29].

Судя по всему, предки Аммиана Марцеллина были выходцами из малоазийской этнической среды, поскольку антропоним «Аммиан» является теоморфным, происходящим от имени богини-матери Аммы, культ которой был распространён в Анатолии (особенно во Фригии[30]), с добавлением латинского суффикса -an-, часто используемого для образования имён в латинской антропонимике[12]. Таким образом, этимология имени «Аммиан» указывает на то, что автор «Деяний» был потомком коренного эллинизированного населения Малой Азии.

Местом рождения Аммиана Марцеллина, как следует из упомянутого выше письма Либания, являлась Антиохия Сирийская[31] — один из крупнейших городов римского Востока и важный торгово-ремесленный центр. Какой-то дополнительной информацией о детских и юношеских годах Аммиана мы не располагаем. Ясно лишь, что он был представителем провинциальной аристократии, так как сам себя называл «insuetus ingenuus»[32]. Об аристократическом происхождении Аммиана говорит и его презрительное отношение к популярным в Риме «незнатным и никому неизвестным проходимцам» (subditicios ignobiles et obscuros)[33], а также явно имеющие автобиографический характер жалобы на отсутствие в Риме достойного уважения к «новому человеку благородного сословия» (honestus advena)[34]. Именно по причине своего благородного происхождения Аммиан Марцеллин смог получить хорошее образование, что и позволило ему в будущем стать выдающимся писателем-историком.

Служба в армии

В 354 году Аммиан уже являлся одним из протекторов-доместиков (лат. protector domesticus). Протекторы составляли элиту позднеримской армии и были приближены к императору. Это, во-первых, позволило Аммиану быть в курсе всех важнейших государственных дел и, во-вторых, получить отличную военную подготовку и прекрасно разбираться в военном деле. За год до этого, в 353 году, он, по указанию императора Констанция II был прикомандирован к магистру конницы Урсицину, вызванному из Нисибиса и направленному в Антиохию для расследования обстоятельств, связанных с делом о возможной государственной измене[35]. С этого момента судьба Аммиана на несколько лет оказалась тесно связанной с Урсицином, а через последнего — и с важными событиями в истории Римской империи.

С 353 по 359 год Аммиан Марцеллин в составе свиты Урсицина находился сначала в Антиохии, а затем в западной части Империи — в Италии[36] и Галлии[37]. В 357 году Аммиан вместе с Урсицином возвращается на Восток[38]. Здесь их настигло известие о начале похода Шапура II против Рима. Аммиану было поручено важное и довольно опасное разведывательное задание: используя своё знакомство с сатрапом Кордуэны Иовинианом («Он втайне был на нашей стороне» — пишет о нём Аммиан[39]), Аммиан должен был раздобыть точные сведения о том, что предпринималось со стороны персидской армии[40]. Дальнейшее участие Аммиана Марцеллина в кампании 359 года заключалось в его присутствии в римской крепости Амиде, осаждённой персидскими войсками. Как следует из слов самого Аммиана, он был одним из организаторов обороны[41].

С крепостных стен он неоднократно наблюдал появление у городских укреплений некоторых командиров вражеского войска, в том числе хионитского царя, его сына, а также самого Шапура Великого[42], что дало ему возможность достаточно подробно описать их внешний облик.

Во время взятия Амиды персами Аммиану чудом удалось спастись, и он, преодолев ряд трудностей и опасностей, добрался до Мелитены, где в это время находился и Урсицин. Таким образом, Аммиан воссоединился со свитой своего командира и уже вместе с нею прибыл в родную Антиохию[43].

Где жил и чем занимался Аммиан после завершения кампании 359 года, точно неизвестно, и сам он об этом умалчивает. По мнению известного исследователя творчества Аммиана Марцеллина Э. Томпсона, все эти годы будущий историк находился в одном из римских пограничных гарнизонов в Северной Месопотамии, на территории которой продолжались боевые действия[44].

В 363 году император Юлиан предпринимает новую военную акцию — поход за Евфрат, в котором участвовал и Аммиан Марцеллин. Сам историк, в отличие от похода 359 года, практически ничего не говорит о своей роли в описываемых событиях; соответственно, о том, что происходило непосредственно с Аммианом во время кампании 363 года, ничего конкретного сказать невозможно. Ясно лишь, что он находился в составе боевых частей римской армии и принимал непосредственное участие в событиях, о которых рассказывает. Можно сделать вывод, что в составе римского войска Аммиан побывал в западных (пограничных с империей) районах Персии, пройдя значительный отрезок долины Евфрата (от впадения в него реки Аборы до канала, соединяющего Тигр и Евфрат в районе Ктесифона) и достаточно длинный путь по левому берегу Тигра (в северном направлении от Ктесифона). Возможно, Аммиан лично присутствовал в палатке Юлиана в последние часы жизни императора[45].

Частная жизнь

После персидского похода Юлиана Аммиан Марцеллин, скорее всего, покинул военную службу и вёл частную жизнь[46][47][48][49]. Известно о его путешествии по Египту[50], во время которого он посетил Александрию[51] и Фивы[52], Пелопоннесу, где историк смог наблюдать последствия разрушительного землетрясения, произошедшего, по его словам, за двенадцать дней до августовских календ в первый год консульства Валентиниана и Валента, то есть 21 июля 364 года[53], Фракии[54], где Аммиан побывал на месте сражения между римлянами и вестготами под Салицием, произошедшее незадолго до битвы при Адрианополе. Определённо можно сказать, что в 371 году Аммиан Марцеллин находился в Антиохии, где ему пришлось пережить настоящую волну террора, захлестнувшую римский Восток при императоре Валенте[55].

Следующий, и последний период жизни Аммиана связан с городом Римом. Дата переезда историка из Антиохии в Рим также точно не известна. Во всяком случае, в 383 году он уже был в Риме и подвергся репрессиям, направленным против иностранцев[56], во время голода, имевшего место в том же году[57][58]. О непростой судьбе Аммиана в начальный период проживания в Риме говорят его острые выпады против римской аристократии, с презрением и крайним высокомерием отнесшейся к хотя и весьма образованному, но всё же — чужаку-иноземцу и провинциалу, каковым являлся в их глазах Аммиан Марцеллин[59].

Вероятно, в начале 390-х годов, живя уже в Риме, Аммиан Марцеллин уже написал значительную часть своего труда[23][60][61]. Дата полного завершения работы над «Деяниями», как и год смерти историка, точно не установлена. Если первую из них можно попытаться вывести, исходя из ряда указаний автора на некоторые события, то о последней можно только догадываться. Так, судя по некоторым данным, содержащимся в «Деяниях», книга XXIX была написана не ранее 394395 годов[57][60][62] и не позднее 397 года[57][60][63][64]. Следовательно, книги XXX и XXXI были написаны вскоре после 397 года, то есть либо в самом конце IV, либо в самом начале V века. Этим же временем — рубежом IV—V веков — можно датировать и смерть Аммиана Марцеллина.

Сочинение Аммиана Марцеллина

Название

В исторической науке оно так и не нашло общепризнанного названия. Чаще всего и, видимо, правильнее всего труд Аммиана называют «Деяния» (лат. Res gestae, иногда переводится как «История»). Существует также более полное и точное название — «Деяния в тридцати одной книге» (Rerum gestarum libri XXXI). Это название (Rerum gestarum libri) употребил по отношению к сочинению Аммиана Марцеллина раннесредневековый римский ритор из Цезареи Мавретанской начала VI века Присциан в своих «Грамматических наставлениях», и оно стало господствующим. В то же время при переводах работы Аммиана на европейские языки её название, как правило, изменялось. Так, в немецких переводах «Деяния» получили название «Римская история» (Römische Geschichte); при переводе труда Аммиана на французский и итальянский языки он стал называться соответственно «Histoire» и «Storia», то есть просто «История», как и в русском переводе.

Структура

Первоначально «Деяния» состояли из тридцати одной книги и охватывали период с 96 по 378 год: от прихода к власти императора Нервы (9698) до смерти Валента в 378 году. Однако до нас дошли только последние 18 книг «Деяний» (XIV—XXXI), в которых описываются события 353—378 годов, от подавления восстания Магненция до битвы при Адрианополе.

В целом структура, хронологические рамки и содержание сохранившихся книг выглядят следующим образом[65]:

Экскурсы

В целом Аммиан Марцеллин следует анналистической манере, излагая события в их хронологической последовательности. Однако, как типичный представитель античной историографии, при написании своего труда Аммиан придерживался веками складывавшихся традиций. Одной из них являлось введение в исторические произведения экскурсов — отступлений от основной темы повествования (в данном случае — политической истории Римского государства), подчиненных отдельному сюжету, значительных по объёму и посвященных какому-либо вопросу, не относящемуся непосредственно к описываемым в «Деяниях» событиям[66]. Содержащиеся в «Деяниях» экскурсы условно можно разбить на следующие группы:

Некоторые содержащиеся в «Деяниях» крупные экскурсы могут включать в себя несколько более мелких; так, например, в экскурсе, посвящённом Персии[93], можно выделить следующие экскурсы:

Речи и письма

Следуя традиции, Аммиан включает в текст речи персонажей и письма, но их число невелико (в сохранившейся части 3 письма и 12 речей). Это переписка между персидским царём Шапуром II и императором Констанцием[100], а также письмо Юлиана к Констанцию[101]. Четыре речи в сохранившейся части сочинения произносит Констанций[102], шесть — Юлиан[103], и две — Валентиниан[104].

Литературный стиль Аммиана Марцеллина

Язык «Деяний» отличается чрезвычайной витиеватостью, риторичностью и выдержан в духе так называемого азианского красноречия, весьма популярного в античной литературе IV века н. э. (в таком же стиле выдержаны, например, сочинения Юлиана Отступника). Следует также иметь в виду, что своё произведение Аммиан Марцеллин писал не для читателей, а для слушателей, и потому подобные риторические «излишества» имели своей целью угодить вкусам публики, что, как следует из упомянутого выше письма Либания, Аммиану удалось. В силу этих обстоятельств чтение сочинения Аммиана Марцеллина в оригинале, а тем более его перевод сопряжены со значительными трудностями, и зачастую не совсем понятно, что именно хочет сказать автор в том или ином случае. В энциклопедическом словаре Фридриха Любкера язык Аммиана охарактеризован как «пытка для читателя»[105]. Кроме того, латинский язык окончательно так и не стал для Аммиана Марцеллина родным, в связи с чем в «Деяниях» содержится много грецизмов, а также грамматических и синтаксических конструкций, несвойственных для классического латинского языка, что ещё более затрудняет восприятие и изучение «Деяний» как литературно-исторического произведения.

Известно также, что в Риме Аммиан публично читал своё сочинение, причём, по всей видимости, реакция была далеко не однозначной. Так, Либаний в одном из своих писем отмечает, что Аммиан Марцеллин имел среди публики определённый успех[106]. В то же время сам автор говорит о критиках своего исторического сочинения (examinatores contexendi operis), недовольных отсутствием в нём важных, по их мнению, но на самом деле — абсолютно незначительных деталей[107]. Чуть ниже Аммиан добавляет, что, несмотря на это, он не собирается придавать значения «невежеству простаков» (inscitia vulgari)[108].

Источники Аммиана Марцеллина

Отдельную проблему, уже давно занимающую многих, особенно зарубежных учёных, изучающих творчество Аммиана Марцеллина, представляет вопрос о его источниках[109][110][111][112][113][114][115]. Это обусловлено прежде всего тем, что Аммиан в силу объективных причин (будучи практически последним по времени античным автором) имел возможность использовать при написании «Деяний» труды всех (или почти всех) греческих и римских писателей, и эту возможность историк, безусловно, широко использовал. В отличие от многих других авторов, Аммиан очень редко называет источник своей информации по тому или иному вопросу, что усложняет и без того трудную задачу исследователей. Почти все называемые им авторы жили задолго до Аммиана, и его круг чтения прежде всего показывает уровень его образованности, а не является источником в узком смысле.

Использованных Аммианом авторов условно можно разделить на две группы: 1) те, чьи имена называет он сам, и 2) те, чьи сочинения он использует без какого-либо упоминания об авторе. Без каких-либо уточнений Аммиан ссылается на «землеописания»[116], «летописи»[117], «писателей, изучающих устройство неба»[118], «физиков»[119], «теологов»[120], книги по физиогномике[121] и пословицы[122].

Называемые самим историком греческие авторы:

Любимым латинским автором был Цицерон, которого Аммиан часто цитирует[150]. Также упоминаются Катон Цензор[124], Луцилий[151], Вергилий[152], Саллюстий[153], переведенные с этрусского «Книги Тагета и Вегоны»[154], и цитируются без упоминания имени Овидий[155] и Плавт[156]. Кроме того, Аммиан с грустью говорит, что некоторые его современники читают только Ювенала и Мария Максима[157].

Аммиан также читал надписи на галльских памятниках, сообщающие о подвигах Геракла[158], и проявляет интерес к египетским иероглифам[159], выписав из книги Гермапиона греческий перевод надписи на обелиске[160]. Аммиан даже считал, что Иисус в «возвышенном полёте своих речей» черпал из египетской мудрости[161].

Писателей, которых Аммиан не упоминает, но на чьи труды, вероятно, опирается, выявить зачастую достаточно трудно. С большой долей уверенности сюда можно отнести Юлия Цезаря[162], Страбона, Тита Ливия, Плиния Старшего, Лукана, Плутарха, Тацита, Юлия Солина[163], Руфа Феста, и, возможно, ряд других авторов.

При написании недошедших до нас первых тринадцати книг (по крайней мере, для книг с I по XII) Аммиан использовал почти исключительно письменные источники, поскольку речь в утраченных книгах его произведения шла о событиях, очевидцев и участников которых ко времени написания «Деяний» уже не было в живых. В сохранившейся же части «Деяний» значительная (если не преобладающая) часть информации имеет своим источником либо автопсию самого Аммиана[164], либо сведения, полученные им от информаторов, которых он не называет.

К современным событиям источникам относится ссылка на «Антиохийскую речь» императора Юлиана[165]. О материалах из императорских архивов Аммиан отзывается неодобрительно, обращая внимание на их недостаточность[166] и на лживость эдикта Констанция о битве под Аргенторатом[167]

Рукописи «Деяний» и научные издания

Как отмечают А. П. Каждан и М. фон Альбрехт, рукописная традиция сочинения Аммиана Марцеллина небогата. Известно только два независимых друг от друга манускрипта, содержащих текст «Деяний» (причём первые XIII книг утрачены), — Ватиканский кодекс 1873 (так называемая Фульдская рукопись) IX века[170], найденная ещё в начале XV века Поджо Браччолини в Фульдском монастыре в Германии, и Херсфельдская рукопись (которая заканчивалась 9 главой XXX книги), о существовании которой знал тот же Браччолини, не сумевший, однако, её получить[171]. В конце концов, в 1875 году было обнаружено шесть листов Херсфельдской рукописи («Марбургские фрагменты»), из которых следовало, что она была переписана в X веке[172].

Ватиканский кодекс 1873 лежит в основе всех остальных сохранившихся на сегодняшний день манускриптов, содержащих текст «Деяний»[173]:

  • Codex Vaticanus 1874
  • Codex Vaticanus 2969
  • Codex Vaticanus 3341
  • Codex Parisius 5819
  • Codex Parisius 5820
  • Codex Parisius 5821
  • Codex Parisius 6120
  • Codex Florentinus
  • Codex Reginae 1994
  • Codex Venetus 388
  • Codex Petrinus
  • Codex Urbinas 416
  • Codex Malatestanus

Первое издание «Деяний» было осуществлено в Риме в 1474 году Анджело Сабино (так называемое editio princeps). Затем текст «Деяний» неоднократно публиковался на протяжении XVIXVII веков. Из изданий этого периода следует отметить предпринятое Сигизмундом Гелением и вышедшее в Базеле в 1533 году, поскольку оно в значительной мере было основано на недошедшем до нас Херсфельдском манускрипте, более близком к архетипу, чем другие[171][174].

Первое критическое издание «Деяний» вышло в свет в 1636 году под редакцией Генриха Валезия; затем «Деяния» неоднократно переиздавались, но при этом публикуемый текст не претерпевал существенных изменений по сравнению с вариантом, изданным Валезием[175].

В 70-х гг. XIX века — впервые после перерыва более чем в два столетия — немецкими учеными Ф. Эйссенхардтом и В. Гардтгаузеном были осуществлены новые критические издания «Деяний»[176][177]. Последнее академическое издание сочинения Аммиана Марцеллина было организовано В. Зейфартом[178].

В России труд Аммиана Марцеллина был издан в начале XX века[179]. Это — единственный на сегодняшний день полный перевод «Деяний» Аммиана Марцеллина на русский язык. На рубеже XX—XXI веков он неоднократно переиздавался[180].

Напишите отзыв о статье "Аммиан Марцеллин"

Примечания

  1. Тронский И. М.  История античной литературы.. — М., 1957. — С. 478—479.
  2. Соколов В. С.  Аммиан Марцеллин как последний представитель античной историографии //издание=Вестник древней истории. — 1959. — № 4. — С. 43 — 62.
  3. Либаний. Ep. 1063.
  4. Симмах. Ep. IX. 110
  5. The Encyclopedia Americana. Vol. 1. N.-Y., 1946. P. 578.
  6. Gitti A. Ammiano Marcellino // Enciclopedia Italiana. Vol. 2. Roma, 1921. P. 988.
  7. Dautremer L. Ammien Marcellin, etude d’histoire litterataire. Lille, 1899. P. 7.
  8. Gimazane J. Ammien Marcellin: sa vie et son oevre. Toulouse,1889. P. 23.
  9. Schanz M. Römische Literaturgeschichte. Bd. 4. Monaco, 1914. S. 94.
  10. Вебер Г. Всеобщая история. Т. 4. История Римской империи, переселение народов и возникновение новых государств. М., 1892. С. 363.
  11. The Cambridge history of classical literature. Vol. 2. Cambridge, 1982. P. 743.
  12. 1 2 Ибатуллин Р. У. Аммиан Марцеллин: проблемы биографии в контексте эпохи. Автореф. дисс. … канд. ист. наук. Казань, 2000. С. 7.
  13. Бокщанин А. Г. Источниковедение Древнего Рима. М., 1981. С. 111.
  14. Аммиан Марцеллин // Энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона. Т. 1А. С. 656.
  15. Дуров В. С. Художественная историография Древнего Рима. СПб., 1993. С. 121.
  16. Любкер Ф. Аммиан Марцеллин // Реальный словарь классических древностей. Вып. 1. СПб., 1884. С. 66.
  17. Неронова В. Д. Аммиан Марцеллин о варварах // Ученые записки Пермского государственного университета. 1966. Вып. 143. С. 71.
  18. Удальцова З. В. Мировоззрение Аммиана Марцеллина // Византийский Временник. 1968. Вып. 28. С. 39.
  19. Shotwell J. T. History of history. N.-Y., 1939. P. 320.
  20. André J.-M., Hus A. L’histoire a Rome. P., 1974. P. 157.
  21. McDonald A.H. Ammianus Marcellinus // Encyclopedia Britannica. Vol. 1. L., 1964. P. 794.
  22. Fuhrmann M. Ammianus Marcellinus // Der Kleine Pauly. Lexicon der Antike. Bd. 1. 1964. S. 392.
  23. 1 2 Who was who in the Roman world 753 B.C. — A.D. 476. Oxford, 1980. P. 20.
  24. Boldwin B. Ammianus Marcellinus // Oxford Dictionary of Byzantium. Vol. 1. 1991. P. 78.
  25. Аммиан Марцеллин. Деяния . XVI. 10. 21 (далее — без указания автора и названия; указываются только номера книги, главы, параграфа).
  26. Евтропий. Бревиарий. V. 8
  27. Евтропий. Бревиарий. VII. 1.
  28. XXII. 8. 33; XXIII. 4. 10 и др.; особенно чётко это звучит в одной из последних фраз «Деяний», где Аммиан Марцеллин прямо назвает себя «бывшим солдатом и греком» (miles quondam et Graecus) (XXXI. 16. 9).
  29. XVI. 12. 52 — 57; XVII. 6. 2; 10. 6; 13. 10 — 16, и др.
  30. [godsbay.ru/hellas/brotey.html Бротей // Энциклопедия мифологии.]
  31. Ч. Форнара, однако, считает, что данное письмо Либания было адресовано не автору «Деяний», а другому Аммиану, в связи с чем отрицает антиохийское происхождение Аммиана Марцеллина (см.: Fornara Ch.W. Studies in Ammianus Marcellinus. I. The letter of Libanius and Ammianus' connection with Antioch // Historia. 1992. Vol. 41. P. 328—344.
  32. XIX. 8. 6.
  33. XIV. 6. 15.
  34. XIV. 6. 12.
  35. XIV. 9. 1.
  36. XV. 2; 3. 9-11; 5. 17-23.
  37. XV. 5. 22.
  38. XVI. 10. 21.
  39. XVIII. 6. 20.
  40. XVIII. 6. 21.
  41. XIX. 7. 6.
  42. XIX. 1. 3-7.
  43. XIX. 8. 12.
  44. Thompson E.A. The historical work of Ammianus Marcellinus. Cambridge, 1947. P. 6.
  45. Гиббон Э. История упадка и разрушения Римской империи. Т. 3. СПб., 1998. С. 34. Прим. 102.
  46. Fuhrmann M. Ammianus Marcellinus // Der Kleine Pauly. Lexicon der Antike. Bd. 1. 1964. S. 302.
  47. Seeck O. Ammianus Marcellinus (4) // Pauly’s Real-Encyclopädie der classischen Altertumswissenschaft. Hbd 2. 1894. S. 1846.
  48. Thompson E.A. The historical work of Ammianus Marcellinus. Cambridge, 1947. P. 12.
  49. Crump G.A. Ammianus Marcellinus as a military historian. Wiesbaden, 1975. S. 11.
  50. XVII. 4. 6; XXII. 15. 1, 24.
  51. XXII. 16. 12.
  52. XVII. 4. 6.
  53. XXVI. 10. 15 — 19.
  54. XXII. 8. 1; XXVII. 4. 2.
  55. XXIX. 1. 24; 2. 4.
  56. XIV. 6. 19; XXVIII. 4. 32.
  57. 1 2 3 Соболевский С. И. Историческая литература III—V вв. // История римской литературы. Т. 2. 1962. С. 432.
  58. Seeck O. Geschichte des Unterpaganes der antiken Welt. Bd. 5. Stuttgart, 1922. S. 496.
  59. XIV. 6. 12 — 15, 21 — 22; XXVIII. 4. 10, 17.
  60. 1 2 3 Thompson E.A. The historical work of Ammianus Marcellinus. P. 18.
  61. Matthews J.F. The origin of Ammianus // Classical Quarterly. 1994. Vol. 44. № 1. P. 252.
  62. Seeck O. Ammianus Marcellinus (4). S. 1847—1848.
  63. Seeck O. Ammianus Marcellinus (4). S. 1848.
  64. Gitti A. Ammiano Marcellino // Enciclopedia Italiana. Roma, 1922. P. 988—989.
  65. В соответствии с изданием «Деяний» на русском языке в переводе Ю. А. Кулаковского и А. И. Сонни (Киев, 1906—1908); сохранены стиль, орфография и пунктуация перевода.
  66. Дмитриев В. А. «Персидский» экскурс Аммиана Марцеллина. Опыт источниковедческого анализа. Псков, 2010. С. 4 — 5.
  67. XV. 4. 1 — 6.
  68. XV, гл. 9 — 12.
  69. XVIII. 9. 1 — 2.
  70. XXII, гл. 15 — 16.
  71. XIV, гл. 8.
  72. XIV, гл. 4.
  73. XXIII, гл. 6.
  74. XXII, гл. 8; XXVII, гл. 4.
  75. XXXI. 2. 1 — 25.
  76. XIV, гл. 6; XXVIII, гл. 4.
  77. XVII. 7. 9 — 14.
  78. XIX, гл.4.
  79. XX, гл.3.
  80. XX. 11. 26 — 30.
  81. XXIII, гл. 4.
  82. XXIII. 6. 85 — 88.
  83. XXVI. 1. 8 — 14.
  84. XIV. 11. 25 — 26.
  85. XXI. 1. 7 — 14.
  86. 1 2 XXIII. 6. 32 — 36.
  87. XIV. 11. 27 — 34.
  88. XXI, гл. 16.
  89. XXV, гл. 4.
  90. XXV. 10. 14 — 17.
  91. XXVII, гл. 7; XXIX, гл. 3; XXX, гл. 7 — 9.
  92. XXXI, гл. 14.
  93. XXIII. 6. 2 — 84.
  94. XXIII. 6. 2 — 9.
  95. XXIII. 6. 17 — 18.
  96. XXIII. 6. 24.
  97. XXIII. 6. 37 — 38.
  98. XXIII. 6. 67 — 68.
  99. XXIII. 6. 75 — 84.
  100. XVII, гл.5
  101. XX. 8. 5-17.
  102. XIV. 10. 11-15; XV. 8. 5-14; XVII. 13. 26-33; XXI. 13. 10-15.
  103. XVI. 12. 9-12; XX. 5. 3-7; XXI. 5. 2-8; XXIII. 5. 16-23; XXIV. 3. 4-7; XXV. 3. 15-20
  104. XXVI. 2. 6-10; XXVII. 6. 6-9.
  105. Аммиан Марцеллин // Любкер Ф. Реальный словарь классических древностей. Вып. 1. СПб. — М., 1884. С. 66
  106. Либаний. Ep. 983.
  107. XXVI. 1.1.
  108. XXVI. 1. 2.
  109. Gardthausen V. Die geographische Quellen Ammians // Jahrbücher für Philologie. Bd. 6. Leipzig, 1873. S. 509—556.
  110. Mommsen Th. Ammians Geographica // Hermes. 1881. Bd. 16. S. 602—636.
  111. Seeck O. Zur Chronologie und Quellenkritik des Ammianus Marcellinus // Hermes. 1906. Bd. 41. S. 481—539.
  112. Klein W. Studien zu Ammianus Marcellinus // Klio. 1914. Hft. 13.
  113. Klotz A. Die Quellen Ammians in der Darstellung von Julians Perserzug // Rheinisches Museum für Philologie. 1916. Bd. 71. Hft. 4. S. 461—506.
  114. Chalmers W.R. Eunapius, Ammianus Marcellinus and Zosimus on Julian’s Persian expedition // Classical Quarterly. 1960. Vol. 10 (54). P. 152—160.
  115. Brok M.F.A. Die Quellen von Ammians Excurs über Persien // Mnemosyne. 1975. № 38. S. 47 — 56 и др.
  116. XXIII. 6. 1.
  117. XXV. 9. 9.
  118. XXV. 10. 3.
  119. XXIII. 6. 18.
  120. XVI. 5. 5; XXI. 14. 3.
  121. XV. 8. 16.
  122. XIX. 5. 2; XXVIII. 1. 53; XXIX. 2. 25.
  123. XIX. 4. 6; XXI. 14. 5; XXII. 14. 3; 16. 10; XXIII. 6. 53; XXVII. 4. 3.
  124. 1 2 XIV. 6. 8.
  125. XXIX. 1. 21.
  126. XIV. 6. 7.
  127. XXV. 4. 3.
  128. XXI. 14. 4.
  129. XXII. 10. 6.
  130. XVII. 7. 12.
  131. XV. 9. 8.
  132. XXI. 16. 14.
  133. XVII. 7. 11.
  134. XXVIII. 4. 15.
  135. XV. 1. 4.
  136. XXIII. 6. 32; XXX. 4. 3.
  137. XVII. 7. 11; XVIII. 3. 7; XXI. 1. 12.
  138. 1 2 3 XXX. 4. 3.
  139. XXI. 14. 5.
  140. 1 2 3 XXII. 8. 10.
  141. XXII. 15. 28.
  142. XIX. 4. 4; XXIII. 6. 75.
  143. XXII. 9. 7.
  144. XV. 9. 2.
  145. XXII. 15. 8.
  146. 1 2 3 4 XXVI. 1. 8.
  147. XXII. 16. 16.
  148. XXX. 8. 6.
  149. XXX. 1. 23.
  150. XIV. 2. 2; XV. 5. 23; 12. 4; XVI. 1. 5; XIX. 12. 18; XXI. 1. 14; 16. 13; XXII. 7. 3; XXVI. 1. 2; 9. 11; 10. 12; XXVII. 9. 10; 11. 4; XXX. 4. 10; 8. 7.
  151. XXVI. 9. 11.
  152. XVII. 4. 5.
  153. XV. 12. 6.
  154. XVII. 10. 2.
  155. XXI. 9. 3.
  156. XV. 13. 3.
  157. XXVIII. 4. 14.
  158. XV. 9. 6.
  159. XVII. 4. 11.
  160. XVII. 4. 17-23.
  161. XXII. 16. 22.
  162. о писаниях которого он упоминает (XXV. 2. 3)
  163. XXV. 3. 13.
  164. XVII. 4. 6; XXII. 15. 1; XXVI. 10. 19; XXIX. 1. 24; XXX. 4. 4.
  165. XXII. 14. 2.
  166. XXVIII. 1. 15.
  167. XVI. 12. 70.
  168. Gardthausen V. Praefatio // Ammiani Marcellini Rerum gestarum libri qui supersunt / Recensuit notisque selectis instruxit V. Gardthausen. Vol. 1. Lipsiae, 1874. P. XXII.
  169. Дмитриев В. А. «Персидский» экскурс Аммиана Марцеллина. Опыт источниковедческого анализа. Псков, ПГПУ, 2010. С. 93.
  170. Альбрехт М., фон. История римской литературы. Т. 3. С. 1561
  171. 1 2 Каждан А. П. Аммиан Марцеллин в современной зарубежной литературе // Вестник древней истории. 1972. № 1. С. 224.
  172. Nissen H. Ammiani Marcellini fragmenta Marburgensia. B., 1876.
  173. Clark C.U. The text tradition of Ammianus Marcellinus. New Haven (Conn.), 1904. P. 8, 62.
  174. Gitti A. Ammiano Marcellino // Enciclopedia Italiana. Roma, 1922. P. 990.
  175. Clark C.U. The text tradition of Ammianus Marcellinus. New Haven (Conn.), 1904. P. 12 — 14.
  176. Ammiani Marcellini Rerum gestarum libri qui supersunt / Rec. F. Eyssenhardt. B., 1871.
  177. Ammiani Marcellini Rerum gestarum libri qui supersunt / Rec. V. Gardthausen. Vol. 1 — 2. Lipsiae, 1874—1875.
  178. Ammiani Marcellini Rerum gestarum libri qui supersunt / Ed. W. Seyfarth. Vol. 1 — 2. Leipzig, 1978.
  179. Аммиан Марцеллин. История / Пер. с лат. Ю. А. Кулаковского и А. И. Сонни. Вып. 1 — 3. Киев, 1906—1908.
  180. См. раздел «Издания».

Издания

  • Аммиан Марцеллин. История / Пер. с лат. Ю. А. Кулаковского (вып. 1-3) и А. И. Сонни (вып. 1). Вып. 1—3. Киев, 1906—1908.
    • Аммиан Марцеллин. Римская история. / Пер. Ю. А. Кулаковского и А. И. Сонни под ред. Л. Ю. Лукомского. (Серия «Античная библиотека». Раздел «Античная история»). СПб.: Алетейя. 1994. 558 стр. 5000 экз. 2-е изд. СПб, 1996. 3-е изд. СПб, 2000. 576 стр. (есть дальнейшие переиздания)
  • Аммиан Марцеллин. Деяния (отрывки из книг XVII, XIX, XXV) / Пер. с лат. Я. Н. Любарского // Историки Рима. М., 1970. С. 401—433.
  • Трехтомный английский перевод издан в серии «Loeb Classical Library» (№ 300, 315, 331).
  • В серии «Collection Budé» сочинение [www.lesbelleslettres.com/recherche/?fa=tags&tag=AMMIEN%20MARCELLIN издано] в 6 томах (латинский текст с французским переводом и комментарием).
  • Ammiani Marcellini Rerum gestarum libri qui supersunt / Rec. F. Eyssenhardt. B., 1871.
  • Ammiani Marcellini Rerum gestarum libri qui supersunt / Rec. V. Gardthausen. Vol. 1 — 2. Lipsiae, 1874—1875.
  • Le Storie di Ammiano Marcellino. Testo e traduzione / Trad. A. Selem. Torino, 1965.
  • Ammianus Marcellinus. Römische Geschichte. Lateinisch und Deutsch und mit einem Kommentar versehen von W. Seyfarth. Bd. 1 — 4. B., 1968—1971.
  • Ammien Marcellin. Histoire. Vol. 1 — 4 / Trad. G. Sabbah, E. Galletier, J. Fontaine. P., 1968—1977.
  • Амијан Марцелин. Историја / Предговор, превод и коментари Милена Милин. Београд, 1998.

Литература

На русском языке

  • [dlib.rsl.ru/viewer/01003599381#?page=43 Аммиан Марцеллин] // Реальный словарь классических древностей = Reallexikon des klassischen Altertums : Лейпциг: BG Teubner Verlag, 1855 : [пер. с нем.] / авт.-сост. Ф. Любкер. — 1885. — С. 77.</span>
  • Аммиан Марцеллин // Словарь античности / Пер. с нем. М., 1989. С. 29.
  • Аммиан Марцеллин // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890. — Т. Ia. — С. 656.
  • Бокщанин А. Г. Источниковедение истории Древнего Рима. М., 1970.
  • Дмитриев В. А. Состав персидской армии IV в. н. э. в известиях римского историка Аммиана Марцеллина // Метаморфозы истории. Альманах. Вып. 3. Псков, 2003. С. 161—169.
  • Дмитриев В. А. Аммиан Марцеллин и персы (восточная цивилизация в восприятии римского историка IV в. н. э.). Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Великий Новгород, 2003.
  • Дмитриев В. А. Gistaspes Rex Prudentissimus Darei Pater: Ранняя история зороастризма в интерпретации Аммиана Марцеллина // История науки и техники. Сборник трудов третьей Международной молодежной научной конференции «История науки и техники», состоявшейся в Санкт-Петербурге 2 — 4 декабря 2003 г. Т. 3. СПб.,2003. С. 155—156.
  • Дмитриев В. А. К вопросу о развитии знаний европейцев о странах и народах Востока (по данным Аммиана Марцеллина) // Институт истории естествознания и техники им. С. И. Вавилова. Годичная научная конференция, 2004. М., 2004. С. 683—685.
  • Дмитриев В. А. Географическое описание Средней Азии в «Деяниях» Аммиана Марцеллина // Центральная Азия от Ахеменидов до Тимуридов: археология, история, этнология, культура. Материалы международной научной конференции, посвященной 100-летию со дня рождения А. М. Беленицкого (Санкт-Петербург, 2 — 5 ноября 2004 г.). СПб., 2005. С. 83 — 85.
  • Дмитриев В. А. Армия и военное дело в сасанидском Иране по данным Аммиана Марцеллина // Записки Восточного отделения Российского археологического общества (ЗВОРАО). Новая серия. Т. II (XXVII). СПб., 2006. С. 397—426.
  • Дмитриев В. А. Аммиан Марцеллин в отечественной историографии // Вестник Псковского государственного педагогического университета. Серия «Социально-гуманитарные и психолого-педагогические науки». 2007. Вып. 1. С. 32 — 42.
  • Дмитриев В. А. Сасанидское государство в известиях римского историка Аммиана Марцеллина // Вестник Псковского государственного педагогического университета. Серия «Социально-гуманитарные и психолого-педагогические науки». 2008. Вып. 3. С. 12 — 23.
  • Дмитриев В. А. [elar.uniyar.ac.ru/jspui/handle/123456789/1648 «Персидский» экскурс Аммиана Марцеллина. Опыт источниковедческого анализа.] Псков, 2010.
  • Дуров В. С. Художественная историография Древнего Рима. СПб., 1993.
  • Ермолова И. Е. Историко-географические экскурсы в «Деяниях» Аммиана Марцеллина // Молодая на рубеже веков. Сборник статей молодых ученых РГГУ. М., 1997. С. 12 — 18.
  • Ермолова И. Е. Об эпиклезе таврского божества у Аммиана Марцеллина // Вестник древней истории. 1998. № 2. С. 129—134.
  • Ермолова И. Е. Северное Причерноморье в представлении римлян первых веков нашей эры (по данным Аммиана Марцеллина). Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук. М., 1985.
  • Ибатуллин Р. У. Аммиан Марцеллин и солнечное затмение 360 г. н. э. // От древности к Новому времени (Проблемы истории и археологии). Сборник научных работ. Вып. VII. Уфа, 2005. С. 13 — 18.
  • Ибатуллин Р. У. Аммиан Марцеллин: проблемы биографии в контексте эпохи. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Казань, 2000.
  • Каждан А. П. Аммиан Марцеллин в современной зарубежной литературе // Вестник древней истории. 1972. № 1. С. 223—232.
  • Кулаковский Ю. А. Предисловие // Аммиан Марцеллин. История. Вып. 1. Киев, 1906. С. III—IX.
  • Лукомский Л. Ю. Аммиан Марцеллин и его время // Аммиан Марцеллин. История. СПб., 1996. С. 5 — 21.
  • Неронова В. Д. Аммиан Марцеллин о варварах // Ученые записки Пермского государственного университета. 1966. Вып. 143. С. 65 — 69.
  • Неронова В. Д. Отражение кризиса Римской империи в «Истории» Аммиана Марцеллина // Ученые записки Пермского государственного университета. 1961. Т. 20. Вып. 4 (история). С. 71 — 101.
  • Ремеников А. М. Аммиан Марцеллин // Советская историческая энциклопедия. Т. 1. М., 1961. Стб. 467—468.
  • Соболевский С. И. Историческая литература III—V вв. // История римской литературы. Т. 2. 1962. С. 420—437.
  • Соколов В. С. Аммиан Марцеллин как последний представитель античной историографии // Вестник древней истории. 1959. № 4. С. 43 — 62.
  • Удальцова З. В. Идейно-политическая борьба в ранней Византии (по данным историков IV—VII вв.). М., 1974.
  • Удальцова З. В. Мировоззрение Аммиана Марцеллина // Византийский временник. 1968. Т. 28. С. 38 — 58.
  • Удальцова З. В. Развитие исторической мысли. Подраздел «Аммиан Марцеллин» // Культура Византии. IV — первая половина VII вв. Т. 1. М., 1984. С. 124—139.
  • Федорова Е. Л. Бунты черни в «Деяниях» Аммиана Марцеллина // Личность — идея — текст в культуре средневековья и Возрождения. Иваново, 2001. С. 7 — 23.
  • Федорова Е. Л. Война в «Деяниях» Аммиана Марцеллина. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук. СПб., 2003.
  • Федорова Е. Л. Личность и толпа как участники политических конфликтов у Аммиана Марцеллина // Социально-политические конфликты в древних обществах. Иваново, 2001. С. 87 — 99.
  • Холмогоров В. И. Римская стратегия IV в. н. э. у Аммиана Марцеллина // Вестник древней истории. 1939. № 3. С. 87 — 97.
  • Чиненов Д. В. Роль двора и придворных в императорских репрессиях (по данным «Деяний» Аммиана Марцеллина) // Университетский вестник: Альманах. СПб., 2003.

На английском языке

  • Barnes, Timothy D. Ammianus Marcellinus and the Representation of Historical Reality (Cornell Studies in Classical Philology). Ithaca, NY: Cornell University Press, 1998 (hardcover, ISBN 0-8014-3526-9).
  • Barnes, Timothy D. Ammianus Marcellinus and his world // Classical Philology. 1992. Vol. 88. P. 55 — 70.
  • Blockly R.C. Ammianus Marcellinus on the Persian invasion of A. D. 359 // Phoenix. 1988. Vol. 52. P. 244—260.
  • Boldwin B. Ammianus Marcellinus // Oxford Dictionary of Byzantium. Vol. 1. N.-Y. — Oxford, 1991. P. 78.
  • Chaumont M.L. Ammianus Marcellinus // Encyclopaedia Iranica. Vol. 1. Fasc. 9. L. — N.-Y., 1986. P. 977—979.
  • Clark, Charles Upson. The Text Tradition of Ammianus Marcellinus. Ph.D. Diss. Yale: 1904.
  • Crump, Gary A. Ammianus Marcellinus as a military historian. Steiner, 1975, ISBN 3-515-01984-7.
  • Drijvers, Jan and David Hunt. Late Roman World and its Historian. Routledge, 1999, ISBN 0-415-20271-X.
  • Drijvers J.W. Ammianus Marcellinus’ image of Arsaces and early Parthian history // The Late Roman world and its historian Interpreting Ammianus Marcellinus. L. — N.-Y., 1999. P. 193—206.
  • Elliott T. G. Ammianus Marcellinus and Fourth Century History. Sarasota, Florida. 1983.
  • Fornara C.W. Studies in Ammianus Marcellinus // Historia. 1992. Bd. 41. S. 328—344.
  • Kelly, Gavin. Ammianus Marcellinus: The Allusive Historian. Cambridge University Press, 2008, ISBN 978-0-521-84299-0.
  • Matthews, J. The Roman Empire of Ammianus. Johns Hopkins University Press, 1989.
  • Rowell, Henry Thompson. Ammianus Marcellinus, soldier-historian of the late Roman Empire. University of Cincinnati, 1964.
  • Seager, Robin. Ammianus Marcellinus: Seven Studies in His Language and Thought. Univ. of Missouri Pr, 1986, ISBN 0-8262-0495-3.
  • Thompson, E.A. The Historical Work of Ammianus Marcellinus. London: Cambridge University Press, 1947.
  • Jan den Boeft, Jan Willem Drijvers, Daniel den Hengst, Hans C. Teitler (Hrsg.): Ammianus after Julian. The Reign of Valentinian and Valens in Books 26-31 of the Res Gestae (Mnemosyne Supplementa 289). Brill, Leiden 2007.

На французском языке

  • Camus P.-M. Ammien Marcellin, témoin des courants culturels et religieux à la fin du IVe siècle. Paris, 1975.
  • Dautremer L. Ammien Marcellin, etude d’histoire litterataire. Lille, 1899.
  • Dillmann L. Ammien Marcellin et le pays de l’Euphrate et du Tigre // Syria. 1961. T. 38. P. 87 — 158.
  • Gimazane J. Ammien Marcellin sa vie et son œvre. Toulouse,1889.
  • Sabbah G. La méthode d’Ammien Marcellin: recherches sur la construction du discours historique dans les Res Gestae. Paris, CUF, Les Belles Lettres, 1978.

На немецком языке

  • Brok M.F.A. De persische Expeditie van Keiser Julianus volgens Ammianus Marcellinus. Groningen, 1959.
  • Brok M.F.A. Die Quellen von Ammians Excurs über Persien // Mnemosyne. 1975. № 38. S. 47 — 56.
  • Wittchow F. Exemplarisches Erzählen bei Ammanius Marcellinus — Episode, Exemplum, Anekdote. Saur, München-Leipzig, 2001. ISBN 3-598-77693-4.
  • Gardthausen V. Die geographische Quellen Ammians // Jahrbücher für Philologie. Bd. 6. Leipzig, 1873. S. 509—556.
  • Seeck O. Ammianus Marcellinus (4) // Pauly’s Real-Encyclopädie der classischen Altertumswissenschaft. Hbd. 2. 1894. S. 1845—1852.
  • Альбрехт М. фон. Аммиан // История римской литературы / Пер. с нем. А. И. Любжина. В 3 т. Т.3. М., 2005. С. 1550—1565.

Ссылки

В Викицитатнике есть страница по теме
Аммиан Марцеллин
  • [www.thelatinlibrary.com/ammianus.html Латинский текст]
  • Аммиан Марцеллин. [www.shard1.narod.ru/knigi/Ammianus.rar Римская история] / пер. Ю. А. Кулаковского и А. И. Сонни, 1906—1908; ред., предисл. и комм. Л. Ю. Лукомского. — 3-е изд. — СПб.: Алетейя, 2000.
  • [odur.let.rug.nl/~drijvers/ammianus/ Ammianus Marcellinus Online Project] (англ.) — сайт, посвященный Аммиану Марцеллину.

См. также


Отрывок, характеризующий Аммиан Марцеллин

Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.


Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.
То, что Наполеон согласился с Мутоном и что войска пошли назад, не доказывает того, что он приказал это, но что силы, действовавшие на всю армию, в смысле направления ее по Можайской дороге, одновременно действовали и на Наполеона.


Когда человек находится в движении, он всегда придумывает себе цель этого движения. Для того чтобы идти тысячу верст, человеку необходимо думать, что что то хорошее есть за этими тысячью верст. Нужно представление об обетованной земле для того, чтобы иметь силы двигаться.
Обетованная земля при наступлении французов была Москва, при отступлении была родина. Но родина была слишком далеко, и для человека, идущего тысячу верст, непременно нужно сказать себе, забыв о конечной цели: «Нынче я приду за сорок верст на место отдыха и ночлега», и в первый переход это место отдыха заслоняет конечную цель и сосредоточивает на себе все желанья и надежды. Те стремления, которые выражаются в отдельном человеке, всегда увеличиваются в толпе.
Для французов, пошедших назад по старой Смоленской дороге, конечная цель родины была слишком отдалена, и ближайшая цель, та, к которой, в огромной пропорции усиливаясь в толпе, стремились все желанья и надежды, – была Смоленск. Не потому, чтобы люди знала, что в Смоленске было много провианту и свежих войск, не потому, чтобы им говорили это (напротив, высшие чины армии и сам Наполеон знали, что там мало провианта), но потому, что это одно могло им дать силу двигаться и переносить настоящие лишения. Они, и те, которые знали, и те, которые не знали, одинаково обманывая себя, как к обетованной земле, стремились к Смоленску.
Выйдя на большую дорогу, французы с поразительной энергией, с быстротою неслыханной побежали к своей выдуманной цели. Кроме этой причины общего стремления, связывавшей в одно целое толпы французов и придававшей им некоторую энергию, была еще другая причина, связывавшая их. Причина эта состояла в их количестве. Сама огромная масса их, как в физическом законе притяжения, притягивала к себе отдельные атомы людей. Они двигались своей стотысячной массой как целым государством.
Каждый человек из них желал только одного – отдаться в плен, избавиться от всех ужасов и несчастий. Но, с одной стороны, сила общего стремления к цели Смоленска увлекала каждою в одном и том же направлении; с другой стороны – нельзя было корпусу отдаться в плен роте, и, несмотря на то, что французы пользовались всяким удобным случаем для того, чтобы отделаться друг от друга и при малейшем приличном предлоге отдаваться в плен, предлоги эти не всегда случались. Самое число их и тесное, быстрое движение лишало их этой возможности и делало для русских не только трудным, но невозможным остановить это движение, на которое направлена была вся энергия массы французов. Механическое разрывание тела не могло ускорить дальше известного предела совершавшийся процесс разложения.
Ком снега невозможно растопить мгновенно. Существует известный предел времени, ранее которого никакие усилия тепла не могут растопить снега. Напротив, чем больше тепла, тем более крепнет остающийся снег.
Из русских военачальников никто, кроме Кутузова, не понимал этого. Когда определилось направление бегства французской армии по Смоленской дороге, тогда то, что предвидел Коновницын в ночь 11 го октября, начало сбываться. Все высшие чины армии хотели отличиться, отрезать, перехватить, полонить, опрокинуть французов, и все требовали наступления.
Кутузов один все силы свои (силы эти очень невелики у каждого главнокомандующего) употреблял на то, чтобы противодействовать наступлению.
Он не мог им сказать то, что мы говорим теперь: зачем сраженье, и загораживанье дороги, и потеря своих людей, и бесчеловечное добиванье несчастных? Зачем все это, когда от Москвы до Вязьмы без сражения растаяла одна треть этого войска? Но он говорил им, выводя из своей старческой мудрости то, что они могли бы понять, – он говорил им про золотой мост, и они смеялись над ним, клеветали его, и рвали, и метали, и куражились над убитым зверем.
Под Вязьмой Ермолов, Милорадович, Платов и другие, находясь в близости от французов, не могли воздержаться от желания отрезать и опрокинуть два французские корпуса. Кутузову, извещая его о своем намерении, они прислали в конверте, вместо донесения, лист белой бумаги.
И сколько ни старался Кутузов удержать войска, войска наши атаковали, стараясь загородить дорогу. Пехотные полки, как рассказывают, с музыкой и барабанным боем ходили в атаку и побили и потеряли тысячи людей.
Но отрезать – никого не отрезали и не опрокинули. И французское войско, стянувшись крепче от опасности, продолжало, равномерно тая, все тот же свой гибельный путь к Смоленску.



Бородинское сражение с последовавшими за ним занятием Москвы и бегством французов, без новых сражений, – есть одно из самых поучительных явлений истории.
Все историки согласны в том, что внешняя деятельность государств и народов, в их столкновениях между собой, выражается войнами; что непосредственно, вследствие больших или меньших успехов военных, увеличивается или уменьшается политическая сила государств и народов.
Как ни странны исторические описания того, как какой нибудь король или император, поссорившись с другим императором или королем, собрал войско, сразился с войском врага, одержал победу, убил три, пять, десять тысяч человек и вследствие того покорил государство и целый народ в несколько миллионов; как ни непонятно, почему поражение одной армии, одной сотой всех сил народа, заставило покориться народ, – все факты истории (насколько она нам известна) подтверждают справедливость того, что большие или меньшие успехи войска одного народа против войска другого народа суть причины или, по крайней мере, существенные признаки увеличения или уменьшения силы народов. Войско одержало победу, и тотчас же увеличились права победившего народа в ущерб побежденному. Войско понесло поражение, и тотчас же по степени поражения народ лишается прав, а при совершенном поражении своего войска совершенно покоряется.
Так было (по истории) с древнейших времен и до настоящего времени. Все войны Наполеона служат подтверждением этого правила. По степени поражения австрийских войск – Австрия лишается своих прав, и увеличиваются права и силы Франции. Победа французов под Иеной и Ауерштетом уничтожает самостоятельное существование Пруссии.
Но вдруг в 1812 м году французами одержана победа под Москвой, Москва взята, и вслед за тем, без новых сражений, не Россия перестала существовать, а перестала существовать шестисоттысячная армия, потом наполеоновская Франция. Натянуть факты на правила истории, сказать, что поле сражения в Бородине осталось за русскими, что после Москвы были сражения, уничтожившие армию Наполеона, – невозможно.
После Бородинской победы французов не было ни одного не только генерального, но сколько нибудь значительного сражения, и французская армия перестала существовать. Что это значит? Ежели бы это был пример из истории Китая, мы бы могли сказать, что это явление не историческое (лазейка историков, когда что не подходит под их мерку); ежели бы дело касалось столкновения непродолжительного, в котором участвовали бы малые количества войск, мы бы могли принять это явление за исключение; но событие это совершилось на глазах наших отцов, для которых решался вопрос жизни и смерти отечества, и война эта была величайшая из всех известных войн…
Период кампании 1812 года от Бородинского сражения до изгнания французов доказал, что выигранное сражение не только не есть причина завоевания, но даже и не постоянный признак завоевания; доказал, что сила, решающая участь народов, лежит не в завоевателях, даже на в армиях и сражениях, а в чем то другом.
Французские историки, описывая положение французского войска перед выходом из Москвы, утверждают, что все в Великой армии было в порядке, исключая кавалерии, артиллерии и обозов, да не было фуража для корма лошадей и рогатого скота. Этому бедствию не могло помочь ничто, потому что окрестные мужики жгли свое сено и не давали французам.
Выигранное сражение не принесло обычных результатов, потому что мужики Карп и Влас, которые после выступления французов приехали в Москву с подводами грабить город и вообще не выказывали лично геройских чувств, и все бесчисленное количество таких мужиков не везли сена в Москву за хорошие деньги, которые им предлагали, а жгли его.

Представим себе двух людей, вышедших на поединок с шпагами по всем правилам фехтовального искусства: фехтование продолжалось довольно долгое время; вдруг один из противников, почувствовав себя раненым – поняв, что дело это не шутка, а касается его жизни, бросил свою шпагу и, взяв первую попавшуюся дубину, начал ворочать ею. Но представим себе, что противник, так разумно употребивший лучшее и простейшее средство для достижения цели, вместе с тем воодушевленный преданиями рыцарства, захотел бы скрыть сущность дела и настаивал бы на том, что он по всем правилам искусства победил на шпагах. Можно себе представить, какая путаница и неясность произошла бы от такого описания происшедшего поединка.
Фехтовальщик, требовавший борьбы по правилам искусства, были французы; его противник, бросивший шпагу и поднявший дубину, были русские; люди, старающиеся объяснить все по правилам фехтования, – историки, которые писали об этом событии.
Со времени пожара Смоленска началась война, не подходящая ни под какие прежние предания войн. Сожжение городов и деревень, отступление после сражений, удар Бородина и опять отступление, оставление и пожар Москвы, ловля мародеров, переимка транспортов, партизанская война – все это были отступления от правил.
Наполеон чувствовал это, и с самого того времени, когда он в правильной позе фехтовальщика остановился в Москве и вместо шпаги противника увидал поднятую над собой дубину, он не переставал жаловаться Кутузову и императору Александру на то, что война велась противно всем правилам (как будто существовали какие то правила для того, чтобы убивать людей). Несмотря на жалобы французов о неисполнении правил, несмотря на то, что русским, высшим по положению людям казалось почему то стыдным драться дубиной, а хотелось по всем правилам стать в позицию en quarte или en tierce [четвертую, третью], сделать искусное выпадение в prime [первую] и т. д., – дубина народной войны поднялась со всей своей грозной и величественной силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупой простотой, но с целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие.
И благо тому народу, который не как французы в 1813 году, отсалютовав по всем правилам искусства и перевернув шпагу эфесом, грациозно и учтиво передает ее великодушному победителю, а благо тому народу, который в минуту испытания, не спрашивая о том, как по правилам поступали другие в подобных случаях, с простотою и легкостью поднимает первую попавшуюся дубину и гвоздит ею до тех пор, пока в душе его чувство оскорбления и мести не заменяется презрением и жалостью.


Одним из самых осязательных и выгодных отступлений от так называемых правил войны есть действие разрозненных людей против людей, жмущихся в кучу. Такого рода действия всегда проявляются в войне, принимающей народный характер. Действия эти состоят в том, что, вместо того чтобы становиться толпой против толпы, люди расходятся врозь, нападают поодиночке и тотчас же бегут, когда на них нападают большими силами, а потом опять нападают, когда представляется случай. Это делали гверильясы в Испании; это делали горцы на Кавказе; это делали русские в 1812 м году.
Войну такого рода назвали партизанскою и полагали, что, назвав ее так, объяснили ее значение. Между тем такого рода война не только не подходит ни под какие правила, но прямо противоположна известному и признанному за непогрешимое тактическому правилу. Правило это говорит, что атакующий должен сосредоточивать свои войска с тем, чтобы в момент боя быть сильнее противника.
Партизанская война (всегда успешная, как показывает история) прямо противуположна этому правилу.
Противоречие это происходит оттого, что военная наука принимает силу войск тождественною с их числительностию. Военная наука говорит, что чем больше войска, тем больше силы. Les gros bataillons ont toujours raison. [Право всегда на стороне больших армий.]
Говоря это, военная наука подобна той механике, которая, основываясь на рассмотрении сил только по отношению к их массам, сказала бы, что силы равны или не равны между собою, потому что равны или не равны их массы.
Сила (количество движения) есть произведение из массы на скорость.
В военном деле сила войска есть также произведение из массы на что то такое, на какое то неизвестное х.
Военная наука, видя в истории бесчисленное количество примеров того, что масса войск не совпадает с силой, что малые отряды побеждают большие, смутно признает существование этого неизвестного множителя и старается отыскать его то в геометрическом построении, то в вооружении, то – самое обыкновенное – в гениальности полководцев. Но подстановление всех этих значений множителя не доставляет результатов, согласных с историческими фактами.
А между тем стоит только отрешиться от установившегося, в угоду героям, ложного взгляда на действительность распоряжений высших властей во время войны для того, чтобы отыскать этот неизвестный х.
Х этот есть дух войска, то есть большее или меньшее желание драться и подвергать себя опасностям всех людей, составляющих войско, совершенно независимо от того, дерутся ли люди под командой гениев или не гениев, в трех или двух линиях, дубинами или ружьями, стреляющими тридцать раз в минуту. Люди, имеющие наибольшее желание драться, всегда поставят себя и в наивыгоднейшие условия для драки.
Дух войска – есть множитель на массу, дающий произведение силы. Определить и выразить значение духа войска, этого неизвестного множителя, есть задача науки.
Задача эта возможна только тогда, когда мы перестанем произвольно подставлять вместо значения всего неизвестного Х те условия, при которых проявляется сила, как то: распоряжения полководца, вооружение и т. д., принимая их за значение множителя, а признаем это неизвестное во всей его цельности, то есть как большее или меньшее желание драться и подвергать себя опасности. Тогда только, выражая уравнениями известные исторические факты, из сравнения относительного значения этого неизвестного можно надеяться на определение самого неизвестного.
Десять человек, батальонов или дивизий, сражаясь с пятнадцатью человеками, батальонами или дивизиями, победили пятнадцать, то есть убили и забрали в плен всех без остатка и сами потеряли четыре; стало быть, уничтожились с одной стороны четыре, с другой стороны пятнадцать. Следовательно, четыре были равны пятнадцати, и, следовательно, 4а:=15у. Следовательно, ж: г/==15:4. Уравнение это не дает значения неизвестного, но оно дает отношение между двумя неизвестными. И из подведения под таковые уравнения исторических различно взятых единиц (сражений, кампаний, периодов войн) получатся ряды чисел, в которых должны существовать и могут быть открыты законы.
Тактическое правило о том, что надо действовать массами при наступлении и разрозненно при отступлении, бессознательно подтверждает только ту истину, что сила войска зависит от его духа. Для того чтобы вести людей под ядра, нужно больше дисциплины, достигаемой только движением в массах, чем для того, чтобы отбиваться от нападающих. Но правило это, при котором упускается из вида дух войска, беспрестанно оказывается неверным и в особенности поразительно противоречит действительности там, где является сильный подъем или упадок духа войска, – во всех народных войнах.
Французы, отступая в 1812 м году, хотя и должны бы защищаться отдельно, по тактике, жмутся в кучу, потому что дух войска упал так, что только масса сдерживает войско вместе. Русские, напротив, по тактике должны бы были нападать массой, на деле же раздробляются, потому что дух поднят так, что отдельные лица бьют без приказания французов и не нуждаются в принуждении для того, чтобы подвергать себя трудам и опасностям.


Так называемая партизанская война началась со вступления неприятеля в Смоленск.
Прежде чем партизанская война была официально принята нашим правительством, уже тысячи людей неприятельской армии – отсталые мародеры, фуражиры – были истреблены казаками и мужиками, побивавшими этих людей так же бессознательно, как бессознательно собаки загрызают забеглую бешеную собаку. Денис Давыдов своим русским чутьем первый понял значение той страшной дубины, которая, не спрашивая правил военного искусства, уничтожала французов, и ему принадлежит слава первого шага для узаконения этого приема войны.
24 го августа был учрежден первый партизанский отряд Давыдова, и вслед за его отрядом стали учреждаться другие. Чем дальше подвигалась кампания, тем более увеличивалось число этих отрядов.
Партизаны уничтожали Великую армию по частям. Они подбирали те отпадавшие листья, которые сами собою сыпались с иссохшего дерева – французского войска, и иногда трясли это дерево. В октябре, в то время как французы бежали к Смоленску, этих партий различных величин и характеров были сотни. Были партии, перенимавшие все приемы армии, с пехотой, артиллерией, штабами, с удобствами жизни; были одни казачьи, кавалерийские; были мелкие, сборные, пешие и конные, были мужицкие и помещичьи, никому не известные. Был дьячок начальником партии, взявший в месяц несколько сот пленных. Была старостиха Василиса, побившая сотни французов.
Последние числа октября было время самого разгара партизанской войны. Тот первый период этой войны, во время которого партизаны, сами удивляясь своей дерзости, боялись всякую минуту быть пойманными и окруженными французами и, не расседлывая и почти не слезая с лошадей, прятались по лесам, ожидая всякую минуту погони, – уже прошел. Теперь уже война эта определилась, всем стало ясно, что можно было предпринять с французами и чего нельзя было предпринимать. Теперь уже только те начальники отрядов, которые с штабами, по правилам ходили вдали от французов, считали еще многое невозможным. Мелкие же партизаны, давно уже начавшие свое дело и близко высматривавшие французов, считали возможным то, о чем не смели и думать начальники больших отрядов. Казаки же и мужики, лазившие между французами, считали, что теперь уже все было возможно.
22 го октября Денисов, бывший одним из партизанов, находился с своей партией в самом разгаре партизанской страсти. С утра он с своей партией был на ходу. Он целый день по лесам, примыкавшим к большой дороге, следил за большим французским транспортом кавалерийских вещей и русских пленных, отделившимся от других войск и под сильным прикрытием, как это было известно от лазутчиков и пленных, направлявшимся к Смоленску. Про этот транспорт было известно не только Денисову и Долохову (тоже партизану с небольшой партией), ходившему близко от Денисова, но и начальникам больших отрядов с штабами: все знали про этот транспорт и, как говорил Денисов, точили на него зубы. Двое из этих больших отрядных начальников – один поляк, другой немец – почти в одно и то же время прислали Денисову приглашение присоединиться каждый к своему отряду, с тем чтобы напасть на транспорт.
– Нет, бг'ат, я сам с усам, – сказал Денисов, прочтя эти бумаги, и написал немцу, что, несмотря на душевное желание, которое он имел служить под начальством столь доблестного и знаменитого генерала, он должен лишить себя этого счастья, потому что уже поступил под начальство генерала поляка. Генералу же поляку он написал то же самое, уведомляя его, что он уже поступил под начальство немца.
Распорядившись таким образом, Денисов намеревался, без донесения о том высшим начальникам, вместе с Долоховым атаковать и взять этот транспорт своими небольшими силами. Транспорт шел 22 октября от деревни Микулиной к деревне Шамшевой. С левой стороны дороги от Микулина к Шамшеву шли большие леса, местами подходившие к самой дороге, местами отдалявшиеся от дороги на версту и больше. По этим то лесам целый день, то углубляясь в середину их, то выезжая на опушку, ехал с партией Денисов, не выпуская из виду двигавшихся французов. С утра, недалеко от Микулина, там, где лес близко подходил к дороге, казаки из партии Денисова захватили две ставшие в грязи французские фуры с кавалерийскими седлами и увезли их в лес. С тех пор и до самого вечера партия, не нападая, следила за движением французов. Надо было, не испугав их, дать спокойно дойти до Шамшева и тогда, соединившись с Долоховым, который должен был к вечеру приехать на совещание к караулке в лесу (в версте от Шамшева), на рассвете пасть с двух сторон как снег на голову и побить и забрать всех разом.
Позади, в двух верстах от Микулина, там, где лес подходил к самой дороге, было оставлено шесть казаков, которые должны были донести сейчас же, как только покажутся новые колонны французов.
Впереди Шамшева точно так же Долохов должен был исследовать дорогу, чтобы знать, на каком расстоянии есть еще другие французские войска. При транспорте предполагалось тысяча пятьсот человек. У Денисова было двести человек, у Долохова могло быть столько же. Но превосходство числа не останавливало Денисова. Одно только, что еще нужно было знать ему, это то, какие именно были эти войска; и для этой цели Денисову нужно было взять языка (то есть человека из неприятельской колонны). В утреннее нападение на фуры дело сделалось с такою поспешностью, что бывших при фурах французов всех перебили и захватили живым только мальчишку барабанщика, который был отсталый и ничего не мог сказать положительно о том, какие были войска в колонне.
Нападать другой раз Денисов считал опасным, чтобы не встревожить всю колонну, и потому он послал вперед в Шамшево бывшего при его партии мужика Тихона Щербатого – захватить, ежели можно, хоть одного из бывших там французских передовых квартиргеров.


Был осенний, теплый, дождливый день. Небо и горизонт были одного и того же цвета мутной воды. То падал как будто туман, то вдруг припускал косой, крупный дождь.
На породистой, худой, с подтянутыми боками лошади, в бурке и папахе, с которых струилась вода, ехал Денисов. Он, так же как и его лошадь, косившая голову и поджимавшая уши, морщился от косого дождя и озабоченно присматривался вперед. Исхудавшее и обросшее густой, короткой, черной бородой лицо его казалось сердито.
Рядом с Денисовым, также в бурке и папахе, на сытом, крупном донце ехал казачий эсаул – сотрудник Денисова.
Эсаул Ловайский – третий, также в бурке и папахе, был длинный, плоский, как доска, белолицый, белокурый человек, с узкими светлыми глазками и спокойно самодовольным выражением и в лице и в посадке. Хотя и нельзя было сказать, в чем состояла особенность лошади и седока, но при первом взгляде на эсаула и Денисова видно было, что Денисову и мокро и неловко, – что Денисов человек, который сел на лошадь; тогда как, глядя на эсаула, видно было, что ему так же удобно и покойно, как и всегда, и что он не человек, который сел на лошадь, а человек вместе с лошадью одно, увеличенное двойною силою, существо.
Немного впереди их шел насквозь промокший мужичок проводник, в сером кафтане и белом колпаке.
Немного сзади, на худой, тонкой киргизской лошаденке с огромным хвостом и гривой и с продранными в кровь губами, ехал молодой офицер в синей французской шинели.
Рядом с ним ехал гусар, везя за собой на крупе лошади мальчика в французском оборванном мундире и синем колпаке. Мальчик держался красными от холода руками за гусара, пошевеливал, стараясь согреть их, свои босые ноги, и, подняв брови, удивленно оглядывался вокруг себя. Это был взятый утром французский барабанщик.
Сзади, по три, по четыре, по узкой, раскиснувшей и изъезженной лесной дороге, тянулись гусары, потом казаки, кто в бурке, кто во французской шинели, кто в попоне, накинутой на голову. Лошади, и рыжие и гнедые, все казались вороными от струившегося с них дождя. Шеи лошадей казались странно тонкими от смокшихся грив. От лошадей поднимался пар. И одежды, и седла, и поводья – все было мокро, склизко и раскисло, так же как и земля, и опавшие листья, которыми была уложена дорога. Люди сидели нахохлившись, стараясь не шевелиться, чтобы отогревать ту воду, которая пролилась до тела, и не пропускать новую холодную, подтекавшую под сиденья, колени и за шеи. В середине вытянувшихся казаков две фуры на французских и подпряженных в седлах казачьих лошадях громыхали по пням и сучьям и бурчали по наполненным водою колеям дороги.
Лошадь Денисова, обходя лужу, которая была на дороге, потянулась в сторону и толканула его коленкой о дерево.
– Э, чег'т! – злобно вскрикнул Денисов и, оскаливая зубы, плетью раза три ударил лошадь, забрызгав себя и товарищей грязью. Денисов был не в духе: и от дождя и от голода (с утра никто ничего не ел), и главное оттого, что от Долохова до сих пор не было известий и посланный взять языка не возвращался.
«Едва ли выйдет другой такой случай, как нынче, напасть на транспорт. Одному нападать слишком рискованно, а отложить до другого дня – из под носа захватит добычу кто нибудь из больших партизанов», – думал Денисов, беспрестанно взглядывая вперед, думая увидать ожидаемого посланного от Долохова.
Выехав на просеку, по которой видно было далеко направо, Денисов остановился.
– Едет кто то, – сказал он.
Эсаул посмотрел по направлению, указываемому Денисовым.
– Едут двое – офицер и казак. Только не предположительно, чтобы был сам подполковник, – сказал эсаул, любивший употреблять неизвестные казакам слова.
Ехавшие, спустившись под гору, скрылись из вида и через несколько минут опять показались. Впереди усталым галопом, погоняя нагайкой, ехал офицер – растрепанный, насквозь промокший и с взбившимися выше колен панталонами. За ним, стоя на стременах, рысил казак. Офицер этот, очень молоденький мальчик, с широким румяным лицом и быстрыми, веселыми глазами, подскакал к Денисову и подал ему промокший конверт.
– От генерала, – сказал офицер, – извините, что не совсем сухо…
Денисов, нахмурившись, взял конверт и стал распечатывать.
– Вот говорили всё, что опасно, опасно, – сказал офицер, обращаясь к эсаулу, в то время как Денисов читал поданный ему конверт. – Впрочем, мы с Комаровым, – он указал на казака, – приготовились. У нас по два писто… А это что ж? – спросил он, увидав французского барабанщика, – пленный? Вы уже в сраженье были? Можно с ним поговорить?
– Ростов! Петя! – крикнул в это время Денисов, пробежав поданный ему конверт. – Да как же ты не сказал, кто ты? – И Денисов с улыбкой, обернувшись, протянул руку офицеру.
Офицер этот был Петя Ростов.
Во всю дорогу Петя приготавливался к тому, как он, как следует большому и офицеру, не намекая на прежнее знакомство, будет держать себя с Денисовым. Но как только Денисов улыбнулся ему, Петя тотчас же просиял, покраснел от радости и, забыв приготовленную официальность, начал рассказывать о том, как он проехал мимо французов, и как он рад, что ему дано такое поручение, и что он был уже в сражении под Вязьмой, и что там отличился один гусар.
– Ну, я г'ад тебя видеть, – перебил его Денисов, и лицо его приняло опять озабоченное выражение.
– Михаил Феоклитыч, – обратился он к эсаулу, – ведь это опять от немца. Он пг'и нем состоит. – И Денисов рассказал эсаулу, что содержание бумаги, привезенной сейчас, состояло в повторенном требовании от генерала немца присоединиться для нападения на транспорт. – Ежели мы его завтг'а не возьмем, они у нас из под носа выг'вут, – заключил он.
В то время как Денисов говорил с эсаулом, Петя, сконфуженный холодным тоном Денисова и предполагая, что причиной этого тона было положение его панталон, так, чтобы никто этого не заметил, под шинелью поправлял взбившиеся панталоны, стараясь иметь вид как можно воинственнее.
– Будет какое нибудь приказание от вашего высокоблагородия? – сказал он Денисову, приставляя руку к козырьку и опять возвращаясь к игре в адъютанта и генерала, к которой он приготовился, – или должен я оставаться при вашем высокоблагородии?
– Приказания?.. – задумчиво сказал Денисов. – Да ты можешь ли остаться до завтрашнего дня?
– Ах, пожалуйста… Можно мне при вас остаться? – вскрикнул Петя.
– Да как тебе именно велено от генег'ала – сейчас вег'нуться? – спросил Денисов. Петя покраснел.
– Да он ничего не велел. Я думаю, можно? – сказал он вопросительно.
– Ну, ладно, – сказал Денисов. И, обратившись к своим подчиненным, он сделал распоряжения о том, чтоб партия шла к назначенному у караулки в лесу месту отдыха и чтобы офицер на киргизской лошади (офицер этот исполнял должность адъютанта) ехал отыскивать Долохова, узнать, где он и придет ли он вечером. Сам же Денисов с эсаулом и Петей намеревался подъехать к опушке леса, выходившей к Шамшеву, с тем, чтобы взглянуть на то место расположения французов, на которое должно было быть направлено завтрашнее нападение.
– Ну, бог'ода, – обратился он к мужику проводнику, – веди к Шамшеву.
Денисов, Петя и эсаул, сопутствуемые несколькими казаками и гусаром, который вез пленного, поехали влево через овраг, к опушке леса.


Дождик прошел, только падал туман и капли воды с веток деревьев. Денисов, эсаул и Петя молча ехали за мужиком в колпаке, который, легко и беззвучно ступая своими вывернутыми в лаптях ногами по кореньям и мокрым листьям, вел их к опушке леса.
Выйдя на изволок, мужик приостановился, огляделся и направился к редевшей стене деревьев. У большого дуба, еще не скинувшего листа, он остановился и таинственно поманил к себе рукою.
Денисов и Петя подъехали к нему. С того места, на котором остановился мужик, были видны французы. Сейчас за лесом шло вниз полубугром яровое поле. Вправо, через крутой овраг, виднелась небольшая деревушка и барский домик с разваленными крышами. В этой деревушке и в барском доме, и по всему бугру, в саду, у колодцев и пруда, и по всей дороге в гору от моста к деревне, не более как в двухстах саженях расстояния, виднелись в колеблющемся тумане толпы народа. Слышны были явственно их нерусские крики на выдиравшихся в гору лошадей в повозках и призывы друг другу.
– Пленного дайте сюда, – негромко сказал Денисоп, не спуская глаз с французов.
Казак слез с лошади, снял мальчика и вместе с ним подошел к Денисову. Денисов, указывая на французов, спрашивал, какие и какие это были войска. Мальчик, засунув свои озябшие руки в карманы и подняв брови, испуганно смотрел на Денисова и, несмотря на видимое желание сказать все, что он знал, путался в своих ответах и только подтверждал то, что спрашивал Денисов. Денисов, нахмурившись, отвернулся от него и обратился к эсаулу, сообщая ему свои соображения.
Петя, быстрыми движениями поворачивая голову, оглядывался то на барабанщика, то на Денисова, то на эсаула, то на французов в деревне и на дороге, стараясь не пропустить чего нибудь важного.
– Пг'идет, не пг'идет Долохов, надо бг'ать!.. А? – сказал Денисов, весело блеснув глазами.
– Место удобное, – сказал эсаул.
– Пехоту низом пошлем – болотами, – продолжал Денисов, – они подлезут к саду; вы заедете с казаками оттуда, – Денисов указал на лес за деревней, – а я отсюда, с своими гусаг'ами. И по выстг'елу…
– Лощиной нельзя будет – трясина, – сказал эсаул. – Коней увязишь, надо объезжать полевее…
В то время как они вполголоса говорили таким образом, внизу, в лощине от пруда, щелкнул один выстрел, забелелся дымок, другой и послышался дружный, как будто веселый крик сотен голосов французов, бывших на полугоре. В первую минуту и Денисов и эсаул подались назад. Они были так близко, что им показалось, что они были причиной этих выстрелов и криков. Но выстрелы и крики не относились к ним. Низом, по болотам, бежал человек в чем то красном. Очевидно, по нем стреляли и на него кричали французы.
– Ведь это Тихон наш, – сказал эсаул.
– Он! он и есть!
– Эка шельма, – сказал Денисов.
– Уйдет! – щуря глаза, сказал эсаул.
Человек, которого они называли Тихоном, подбежав к речке, бултыхнулся в нее так, что брызги полетели, и, скрывшись на мгновенье, весь черный от воды, выбрался на четвереньках и побежал дальше. Французы, бежавшие за ним, остановились.
– Ну ловок, – сказал эсаул.
– Экая бестия! – с тем же выражением досады проговорил Денисов. – И что он делал до сих пор?
– Это кто? – спросил Петя.
– Это наш пластун. Я его посылал языка взять.
– Ах, да, – сказал Петя с первого слова Денисова, кивая головой, как будто он все понял, хотя он решительно не понял ни одного слова.
Тихон Щербатый был один из самых нужных людей в партии. Он был мужик из Покровского под Гжатью. Когда, при начале своих действий, Денисов пришел в Покровское и, как всегда, призвав старосту, спросил о том, что им известно про французов, староста отвечал, как отвечали и все старосты, как бы защищаясь, что они ничего знать не знают, ведать не ведают. Но когда Денисов объяснил им, что его цель бить французов, и когда он спросил, не забредали ли к ним французы, то староста сказал, что мародеры бывали точно, но что у них в деревне только один Тишка Щербатый занимался этими делами. Денисов велел позвать к себе Тихона и, похвалив его за его деятельность, сказал при старосте несколько слов о той верности царю и отечеству и ненависти к французам, которую должны блюсти сыны отечества.
– Мы французам худого не делаем, – сказал Тихон, видимо оробев при этих словах Денисова. – Мы только так, значит, по охоте баловались с ребятами. Миродеров точно десятка два побили, а то мы худого не делали… – На другой день, когда Денисов, совершенно забыв про этого мужика, вышел из Покровского, ему доложили, что Тихон пристал к партии и просился, чтобы его при ней оставили. Денисов велел оставить его.
Тихон, сначала исправлявший черную работу раскладки костров, доставления воды, обдирания лошадей и т. п., скоро оказал большую охоту и способность к партизанской войне. Он по ночам уходил на добычу и всякий раз приносил с собой платье и оружие французское, а когда ему приказывали, то приводил и пленных. Денисов отставил Тихона от работ, стал брать его с собою в разъезды и зачислил в казаки.
Тихон не любил ездить верхом и всегда ходил пешком, никогда не отставая от кавалерии. Оружие его составляли мушкетон, который он носил больше для смеха, пика и топор, которым он владел, как волк владеет зубами, одинаково легко выбирая ими блох из шерсти и перекусывая толстые кости. Тихон одинаково верно, со всего размаха, раскалывал топором бревна и, взяв топор за обух, выстрагивал им тонкие колышки и вырезывал ложки. В партии Денисова Тихон занимал свое особенное, исключительное место. Когда надо было сделать что нибудь особенно трудное и гадкое – выворотить плечом в грязи повозку, за хвост вытащить из болота лошадь, ободрать ее, залезть в самую середину французов, пройти в день по пятьдесят верст, – все указывали, посмеиваясь, на Тихона.
– Что ему, черту, делается, меренина здоровенный, – говорили про него.
Один раз француз, которого брал Тихон, выстрелил в него из пистолета и попал ему в мякоть спины. Рана эта, от которой Тихон лечился только водкой, внутренне и наружно, была предметом самых веселых шуток во всем отряде и шуток, которым охотно поддавался Тихон.
– Что, брат, не будешь? Али скрючило? – смеялись ему казаки, и Тихон, нарочно скорчившись и делая рожи, притворяясь, что он сердится, самыми смешными ругательствами бранил французов. Случай этот имел на Тихона только то влияние, что после своей раны он редко приводил пленных.
Тихон был самый полезный и храбрый человек в партии. Никто больше его не открыл случаев нападения, никто больше его не побрал и не побил французов; и вследствие этого он был шут всех казаков, гусаров и сам охотно поддавался этому чину. Теперь Тихон был послан Денисовым, в ночь еще, в Шамшево для того, чтобы взять языка. Но, или потому, что он не удовлетворился одним французом, или потому, что он проспал ночь, он днем залез в кусты, в самую середину французов и, как видел с горы Денисов, был открыт ими.


Поговорив еще несколько времени с эсаулом о завтрашнем нападении, которое теперь, глядя на близость французов, Денисов, казалось, окончательно решил, он повернул лошадь и поехал назад.
– Ну, бг'ат, тепег'ь поедем обсушимся, – сказал он Пете.
Подъезжая к лесной караулке, Денисов остановился, вглядываясь в лес. По лесу, между деревьев, большими легкими шагами шел на длинных ногах, с длинными мотающимися руками, человек в куртке, лаптях и казанской шляпе, с ружьем через плечо и топором за поясом. Увидав Денисова, человек этот поспешно швырнул что то в куст и, сняв с отвисшими полями мокрую шляпу, подошел к начальнику. Это был Тихон. Изрытое оспой и морщинами лицо его с маленькими узкими глазами сияло самодовольным весельем. Он, высоко подняв голову и как будто удерживаясь от смеха, уставился на Денисова.
– Ну где пг'опадал? – сказал Денисов.
– Где пропадал? За французами ходил, – смело и поспешно отвечал Тихон хриплым, но певучим басом.
– Зачем же ты днем полез? Скотина! Ну что ж, не взял?..
– Взять то взял, – сказал Тихон.
– Где ж он?
– Да я его взял сперва наперво на зорьке еще, – продолжал Тихон, переставляя пошире плоские, вывернутые в лаптях ноги, – да и свел в лес. Вижу, не ладен. Думаю, дай схожу, другого поаккуратнее какого возьму.
– Ишь, шельма, так и есть, – сказал Денисов эсаулу. – Зачем же ты этого не пг'ивел?
– Да что ж его водить то, – сердито и поспешно перебил Тихон, – не гожающий. Разве я не знаю, каких вам надо?
– Эка бестия!.. Ну?..
– Пошел за другим, – продолжал Тихон, – подполоз я таким манером в лес, да и лег. – Тихон неожиданно и гибко лег на брюхо, представляя в лицах, как он это сделал. – Один и навернись, – продолжал он. – Я его таким манером и сграбь. – Тихон быстро, легко вскочил. – Пойдем, говорю, к полковнику. Как загалдит. А их тут четверо. Бросились на меня с шпажками. Я на них таким манером топором: что вы, мол, Христос с вами, – вскрикнул Тихон, размахнув руками и грозно хмурясь, выставляя грудь.
– То то мы с горы видели, как ты стречка задавал через лужи то, – сказал эсаул, суживая свои блестящие глаза.
Пете очень хотелось смеяться, но он видел, что все удерживались от смеха. Он быстро переводил глаза с лица Тихона на лицо эсаула и Денисова, не понимая того, что все это значило.
– Ты дуг'ака то не представляй, – сказал Денисов, сердито покашливая. – Зачем пег'вого не пг'ивел?
Тихон стал чесать одной рукой спину, другой голову, и вдруг вся рожа его растянулась в сияющую глупую улыбку, открывшую недостаток зуба (за что он и прозван Щербатый). Денисов улыбнулся, и Петя залился веселым смехом, к которому присоединился и сам Тихон.
– Да что, совсем несправный, – сказал Тихон. – Одежонка плохенькая на нем, куда же его водить то. Да и грубиян, ваше благородие. Как же, говорит, я сам анаральский сын, не пойду, говорит.
– Экая скотина! – сказал Денисов. – Мне расспросить надо…
– Да я его спрашивал, – сказал Тихон. – Он говорит: плохо зн аком. Наших, говорит, и много, да всё плохие; только, говорит, одна названия. Ахнете, говорит, хорошенько, всех заберете, – заключил Тихон, весело и решительно взглянув в глаза Денисова.
– Вот я те всыплю сотню гог'ячих, ты и будешь дуг'ака то ког'чить, – сказал Денисов строго.
– Да что же серчать то, – сказал Тихон, – что ж, я не видал французов ваших? Вот дай позатемняет, я табе каких хошь, хоть троих приведу.
– Ну, поедем, – сказал Денисов, и до самой караулки он ехал, сердито нахмурившись и молча.
Тихон зашел сзади, и Петя слышал, как смеялись с ним и над ним казаки о каких то сапогах, которые он бросил в куст.
Когда прошел тот овладевший им смех при словах и улыбке Тихона, и Петя понял на мгновенье, что Тихон этот убил человека, ему сделалось неловко. Он оглянулся на пленного барабанщика, и что то кольнуло его в сердце. Но эта неловкость продолжалась только одно мгновенье. Он почувствовал необходимость повыше поднять голову, подбодриться и расспросить эсаула с значительным видом о завтрашнем предприятии, с тем чтобы не быть недостойным того общества, в котором он находился.
Посланный офицер встретил Денисова на дороге с известием, что Долохов сам сейчас приедет и что с его стороны все благополучно.
Денисов вдруг повеселел и подозвал к себе Петю.
– Ну, г'асскажи ты мне пг'о себя, – сказал он.


Петя при выезде из Москвы, оставив своих родных, присоединился к своему полку и скоро после этого был взят ординарцем к генералу, командовавшему большим отрядом. Со времени своего производства в офицеры, и в особенности с поступления в действующую армию, где он участвовал в Вяземском сражении, Петя находился в постоянно счастливо возбужденном состоянии радости на то, что он большой, и в постоянно восторженной поспешности не пропустить какого нибудь случая настоящего геройства. Он был очень счастлив тем, что он видел и испытал в армии, но вместе с тем ему все казалось, что там, где его нет, там то теперь и совершается самое настоящее, геройское. И он торопился поспеть туда, где его не было.
Когда 21 го октября его генерал выразил желание послать кого нибудь в отряд Денисова, Петя так жалостно просил, чтобы послать его, что генерал не мог отказать. Но, отправляя его, генерал, поминая безумный поступок Пети в Вяземском сражении, где Петя, вместо того чтобы ехать дорогой туда, куда он был послан, поскакал в цепь под огонь французов и выстрелил там два раза из своего пистолета, – отправляя его, генерал именно запретил Пете участвовать в каких бы то ни было действиях Денисова. От этого то Петя покраснел и смешался, когда Денисов спросил, можно ли ему остаться. До выезда на опушку леса Петя считал, что ему надобно, строго исполняя свой долг, сейчас же вернуться. Но когда он увидал французов, увидал Тихона, узнал, что в ночь непременно атакуют, он, с быстротою переходов молодых людей от одного взгляда к другому, решил сам с собою, что генерал его, которого он до сих пор очень уважал, – дрянь, немец, что Денисов герой, и эсаул герой, и что Тихон герой, и что ему было бы стыдно уехать от них в трудную минуту.
Уже смеркалось, когда Денисов с Петей и эсаулом подъехали к караулке. В полутьме виднелись лошади в седлах, казаки, гусары, прилаживавшие шалашики на поляне и (чтобы не видели дыма французы) разводившие красневший огонь в лесном овраге. В сенях маленькой избушки казак, засучив рукава, рубил баранину. В самой избе были три офицера из партии Денисова, устроивавшие стол из двери. Петя снял, отдав сушить, свое мокрое платье и тотчас принялся содействовать офицерам в устройстве обеденного стола.
Через десять минут был готов стол, покрытый салфеткой. На столе была водка, ром в фляжке, белый хлеб и жареная баранина с солью.
Сидя вместе с офицерами за столом и разрывая руками, по которым текло сало, жирную душистую баранину, Петя находился в восторженном детском состоянии нежной любви ко всем людям и вследствие того уверенности в такой же любви к себе других людей.
– Так что же вы думаете, Василий Федорович, – обратился он к Денисову, – ничего, что я с вами останусь на денек? – И, не дожидаясь ответа, он сам отвечал себе: – Ведь мне велено узнать, ну вот я и узнаю… Только вы меня пустите в самую… в главную. Мне не нужно наград… А мне хочется… – Петя стиснул зубы и оглянулся, подергивая кверху поднятой головой и размахивая рукой.
– В самую главную… – повторил Денисов, улыбаясь.
– Только уж, пожалуйста, мне дайте команду совсем, чтобы я командовал, – продолжал Петя, – ну что вам стоит? Ах, вам ножик? – обратился он к офицеру, хотевшему отрезать баранины. И он подал свой складной ножик.
Офицер похвалил ножик.
– Возьмите, пожалуйста, себе. У меня много таких… – покраснев, сказал Петя. – Батюшки! Я и забыл совсем, – вдруг вскрикнул он. – У меня изюм чудесный, знаете, такой, без косточек. У нас маркитант новый – и такие прекрасные вещи. Я купил десять фунтов. Я привык что нибудь сладкое. Хотите?.. – И Петя побежал в сени к своему казаку, принес торбы, в которых было фунтов пять изюму. – Кушайте, господа, кушайте.
– А то не нужно ли вам кофейник? – обратился он к эсаулу. – Я у нашего маркитанта купил, чудесный! У него прекрасные вещи. И он честный очень. Это главное. Я вам пришлю непременно. А может быть еще, у вас вышли, обились кремни, – ведь это бывает. Я взял с собою, у меня вот тут… – он показал на торбы, – сто кремней. Я очень дешево купил. Возьмите, пожалуйста, сколько нужно, а то и все… – И вдруг, испугавшись, не заврался ли он, Петя остановился и покраснел.
Он стал вспоминать, не сделал ли он еще каких нибудь глупостей. И, перебирая воспоминания нынешнего дня, воспоминание о французе барабанщике представилось ему. «Нам то отлично, а ему каково? Куда его дели? Покормили ли его? Не обидели ли?» – подумал он. Но заметив, что он заврался о кремнях, он теперь боялся.
«Спросить бы можно, – думал он, – да скажут: сам мальчик и мальчика пожалел. Я им покажу завтра, какой я мальчик! Стыдно будет, если я спрошу? – думал Петя. – Ну, да все равно!» – и тотчас же, покраснев и испуганно глядя на офицеров, не будет ли в их лицах насмешки, он сказал:
– А можно позвать этого мальчика, что взяли в плен? дать ему чего нибудь поесть… может…
– Да, жалкий мальчишка, – сказал Денисов, видимо, не найдя ничего стыдного в этом напоминании. – Позвать его сюда. Vincent Bosse его зовут. Позвать.
– Я позову, – сказал Петя.
– Позови, позови. Жалкий мальчишка, – повторил Денисов.
Петя стоял у двери, когда Денисов сказал это. Петя пролез между офицерами и близко подошел к Денисову.
– Позвольте вас поцеловать, голубчик, – сказал он. – Ах, как отлично! как хорошо! – И, поцеловав Денисова, он побежал на двор.
– Bosse! Vincent! – прокричал Петя, остановясь у двери.
– Вам кого, сударь, надо? – сказал голос из темноты. Петя отвечал, что того мальчика француза, которого взяли нынче.
– А! Весеннего? – сказал казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки – в Весеннего, а мужики и солдаты – в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
– Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! – послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
– А мальчонок шустрый, – сказал гусар, стоявший подле Пети. – Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.


От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.