Аммон, Владимир Фёдорович

Владимир Фёдорович Аммон
Владимiръ Ѳедоровичъ Аммонъ
Дата рождения:	28 декабря 1826 (9 января 1827)(1827-01-09)
Место рождения:	Москва, Российская империя
Дата смерти:	11 апреля (23 апреля) 1879(1879-04-23) (52 года)
Место смерти:	Москва, Российская империя
Подданство:	Российская империя Российская империя
Жанр:	пейзажная живопись
Учёба:	Строгановское училище технического рисования Московское училище живописи, ваяния и зодчества мастерская К. И. Рабуса
Стиль:	реализм
Работы на Викискладе

Влади́мир Фёдорович Аммо́н (Аммо́нт) (нем. Ammon; 28 декабря 1826 [9 января 1827], Москва — 11 [23] апреля 1879, Москва) — российский живописец, академик пейзажной живописи Императорской Академии художеств, член Товарищества передвижных художественных выставок.

Биография

Аммон Владимир Фёдорович — живописец, родился 28 декабря 1826 года, умер 11 апреля 1879 года, в Москве.

Ученик московского строгановского училища технического рисования и училища живописи, ваяния и зодчества, он получил 25 сентября 1850 года звание от Академии Художеств художника за программу «Вид академии наук и дворцовой набережной в Петербурге».

Звание академика Аммон получил 16 апреля 1859 года за «Вид в окрестностях Москвы». Последние годы жизни (1871—1875) принимал участие в передвижных выставках «Товарищества передвижных художественных выставок» сперва в качестве экспонента, а затем и члена товарищества.

Акварель Аммона «Мальчик кидает щепку в воду» (1854) была приобретена Великой Княгиней Марией Николаевной, а картина «Аллея» (1871) — К. T. Солдатёнковым.

При написании этой статьи использовался материал из Русского биографического словаря А. А. Половцова (1896—1918).

Семья художника

Родился в семье немецкого предпринимателя, потомка французского гугенотского семейства, Фердинанда (Фёдора) Готлиба Аммона (нем. Ferdinand Gottlieb Ammon) (1785—1842). Старший брат художника — историк, археограф, переводчик Герман Фёдорович Аммон (1822—1874).

Похоронен в семейном захоронении Аммонов на Введенском кладбище в Москве. Семейное захоронение Аммонов — выявленный объект культурного наследия.

Интересные факты

Картина Владимира Фёдоровича Аммона «Набережная Невы около Академии Наук», (1850), была продана на торгах Стокгольмского аукционного дома в десять раз дороже первоначальной оценочной стоимости — за 316000 долларов США.

Галерея работ

• Ammon 003.jpg

  «Вид усадьбы Царицыно»,
  (1835), холст, масло
  Государственный научно-исследовательский музей архитектуры имени А. В. Щусева.

• Ammon 004.jpg

  «Вид Москвы с Воробьёвых гор»,
  (1856), холст, масло
  Государственный Русский музей.

• Vladimir Ammont Na Opushke Lesa Polden.jpg

  «На опушке леса. Полдень.»,
  (1871), холст, масло
  Нижнетагильский художественный музей изобразительных искусств.

• Ammon 002.jpg

  «Прогулка по озерной дороге»,
  (1872), холст, масло
  частное собрание.

• Vladimir Ammont Letny Peyzazh1877.jpg

  «Летний пейзаж»,
  (1877), холст, масло
  Переславль-Залесский историко-архитектурный и художественный музей-заповедник.

Библиография

• Горелов М. И. В. Ф. Аммон // [books.google.ru/books?id=Yj9RtwAACAAJ&dq=inauthor:%22%D0%90.+%D0%98.+%D0%9B%D0%B5%D0%BE%D0%BD%D0%BE%D0%B2%22&hl=ru&ei=y9xoToz2H8_V4QSW29XEDA&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=4&ved=0CDwQ6AEwAw Русское искусство. Очерки о жизни и творчестве художников второй половины XIX века] / под редакцией А. И. Леонова. — М.: «Искусство», 1962. — Т. 1. — С. 569-584. — 692 с. — 20 000 экз.

Ссылки

• [www.artsait.ru/art/a/ammon/main.htm Аммон Владимир Фёдорович в энциклопедии «Русская живопись»] (рус.). Проверено 8 сентября 2011. [www.webcitation.org/67hnIYaIb Архивировано из первоисточника 16 мая 2012].
• [www.bg-gallery.ru/autor.php?autor_id=260 Аммон Владимир Фёдорович в Галерее издательства «Белый Город»] (рус.). Издательство «Белый город». Проверено 8 сентября 2011.
• [www.art-catalog.ru/artist.php?id_artist=365 Аммон Владимир Фёдорович в Энциклопедии живописи и графики Art-каталог] (рус.). Проверено 8 сентября 2011.

Отрывок, характеризующий Аммон, Владимир Фёдорович

Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.


Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.