Амфисбена

Это статья о мифическом существе. О подотряде пресмыкающихся животных смотрите Амфисбены.

Амфисбе́на (от др.-греч. ἀμφίς — с обеих сторон и βάινο — иду) — в представлениях греков гигантская двухголовая змея, вторая голова которой находится на хвосте. (В современной фауне амфисбенами называются животные отряда чешуйчатых, способные передвигаться хвостом вперёд.)

Застать амфисбену врасплох практически невозможно, так как пока одна голова её спит, другая всегда бодрствует (хотя, по свидетельству античных авторов, зрение у неё неважное). Как явствует из названия, амфисбена могла двигаться в обоих направлениях — утверждали, что для этого она засовывает одну голову в рот второй и катится, как обруч. У неё светящиеся глаза, а сама она так горяча, что растапливает снег.

Лукан в «Фарсалии» рассказывает, что «страшные, с поднятой вверх двойной головой амфисбены» питались трупами солдат, когда армия Катона шла через Ливийскую пустыню. Как и другие змеи Ливии (согласно Овидию), амфисбена родилась из крови убитой Персеем Горгоны. Плиний объясняет наличие второй головы амфисбены слишком большим количеством яда, который не может выйти только через одну пасть; он также говорит о лечебных свойствах амфисбены. Учёный Аполлодор (II в. до н. э.) считал, что старая кожа амфисбен, обёрнутая вокруг дорожного посоха, может защитить от других рептилий. В то, что с помощью кожи амфисбен можно лечить простуду, верили ещё в XVI веке. Ядовитая амфисбена издревле считалась символом зла и коварства.

В «Эвменидах» Эсхила Кассандра сравнивает Клитемнестру с амфисбеной. В более поздней европейской литературе амфисбена сохраняет ту же символику — Дж. Мильтон упоминает её в ряду других чудовищ, в которых превратилось падшее сатанинское воинство («Потерянный рай», Х). Амфисбена упоминается в большинстве средневековых бестиариев. В «Сокровищнице» Брунетто Латини указывается: «Амфисбена — это змея о двух головах, одна на обычном месте, другая — на хвосте; обеими она может ужалить, двигается проворно, и глаза у неё горят, как свечи».

Со временем в её облик привносятся новые черты: амфисбена обрастает перьями, у неё появляются крылья, лапы и даже уши. Однако уже в XII веке Альберт Великий отрицал реальность двухголовой змеи, а в XVII веке Томас Браун решительно отверг возможность существования животного, у которого нет ни переда, ни зада, как у амфисбены. Фигура амфисбены использовалась как декоративный элемент в средневековой архитектуре (амфисбена на северном портале Венского собора, выступающая как символ бдительности).

Литература

• Средневековый бестиарий, М., 1984;
• Борхес Х. Энциклопедия вымышленных существ, М., 1994, с.7;
• Беляев Ю. А., 100 чудовищ древнего мира, М., 1997, с.9.

Ссылки

• [bestiary.us/amfisben.php Амфисбена] на сайте «Энциклопедия вымышленных существ»

Отрывок, характеризующий Амфисбена

Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.