Амьенская миза

Амьенская миза
Создан	23 января 1264 года
Язык оригинала	средневековая латынь
Автор	Людовик IX
Цель создания	решение спора между королём Англии и его вассалами

Амьенская миза  (также известно как Амьенское соглашение^[a])— решение короля Франции Людовика IX Святого от 23 января 1264 года, рассматривавшего конфликт между английским королём Генрихом III и его восставшими баронами под руководством Симона де Монфора. Одностороннее решение в пользу английского короля привело к началу Второй баронской войны.

Конфликт между королём и знатью вызывали влияние иностранцев при его дворе и высокие налоги. В 1258 году Генрих был вынужден принять Оксфордские провизии, существенно ограничившие власть короля и передавшие управление страной в руки избранного совета из высшей знати, но в дальнейшем этот документ им не соблюдался. В 1263 году обе стороны конфликта во избежание возможной гражданской войны передали дело в руки французскому королю. Последний являлся твёрдым сторонником королевской прерогативы, и вынес решение полностью в пользу царственного коллеги.^[b]

Подобный исход процесса был неприемлемым для баронов, и военные действия начались почти сразу после опубликования соглашения. После победы в битве при Льюисе в мае 1264 года, Монфор получил кратковременный контроль над всей страной, но старший сын Генриха и будущий король Англии Эдуард позже смог одолеть мятежников в битве при Ившеме в августе 1265 года, где Симон был пленён и убит. Отдельные очаги баронского восстания продолжали функционировать, но к концу 1266 года после принятия Кенилвортского приговора восставшие получили королевскую амнистию

Предыстория

К 1264 году правление Генриха III было омрачено спорами между ним и знатью, причинами которых было сразу несколько вещей:

1. Влияние двух групп королевских фаворитов при дворе: Савояров (родственников матери королевы Элеоноры Прованской) и королевских сводных братьев.
2. В 1254 году король принял предложение папы римского Иннокентия IV принять корону Сицилии для своего младшего сына Эдмунда. Титул вместе с островом принадлежал немецкой династии Гогенштауфенов, и борьба с ними обещала быть весьма дорогой.
3. Личный конфликт между Генрихом и графом Лестера Симоном де Монфором, который изначально был его другом и в 1238 году женился на его сестре Элеаноре.

Вскоре Монфор стал лидером оппозиции вместе с Ричардом де Клером. В 1258 году Генрих был вынужден подписать Оксфордские провизии, по которым контроль над правительством передавался совету из высшей знати. В 1259 году баронская программа реформ была доработана в Вестминстерских провизиях.

Этот документ функционировал три года, в это время старший сын короля Эдуард был в союзе с оппозиционерами. В 1261 году Генрих получил папскую отмену провизий, восстанавливавшую его власть над страной. Но следующие два года только ухудшили ситуацию: ему не удалось примириться с Монфором, к которому присоединился сын Ричарда де Клера Гилберт. В апреле 1263 года Монфор возвратился в страну после длительного пребывания во Франции, чем усилил движение реформаторов. 16 июля Генрих был окружён восставшими в лондонском Тауэре, после чего повторно принял условия провизий. Принц Эдуард окончательно встал на сторону своего отца, и в октябре захватил Виндзорский замок, чем вызвал начало распада в альянсе баронов. В такой ситуации Симон де Монфор согласился принять перемирие и передать вопрос на рассмотрение французскому королю.

Аргументы и соглашение

28 декабря 1263 года Генрих III отправился во Францию, чтобы представить своё дело королю Людовику. Из-за несчастного случая Монфор не мог лично присутствовать, отправив вместо себя Питера де Монфора с несколькими людьми. В сентябре Генрих уже обращался к соседнему монарху, но тогда тот, несмотря на сочувствие, высказался в пользу сохранения провизий В Амьене английский король утверждал, что в нарушении королевской прерогативы ему запрещено назначать собственных министров и чиновников. Попутно он обвинил своих противников в разрушении и опустошении королевских замков и земель, в качестве компенсации он потребовал взыскать с баронов 300 000 фунтов и 200 000 марок. Ссылаясь на папское аннулирование, Генрих просил французского короля освободить его от соблюдения подписанных и признанных им до этого провизий.^[c]

Из всех жалоб баронов к настоящему времени сохранилось только два документа. В первом они описывали предысторию своего конфликта с королём, и факт подписания королём предложенных ими положений, что было сделано им в попытке сохранить общественную поддержку. Попутно в документе разъяснялась суть инспирированных избранным комитетом реформ. Для восстановления порядка и умиротворения, совет назначил новых главного юстициария и лорда-канцлера., а также новых шерифов в графствах, подчинявшихся правительству. Генриха III обвиняли в нарушении этих процессов, когда он самовольно назначил собственного канцлера и ряд шерифов. и захватил Винчестерский замок, переданный Монфору согласно провизиям. Также претензии предъявлялись сторонникам королям, в частности Роджеру Мортимеру из-за его набегов в валлийской марке. Во втором документе внимание было посвящено нарушениям короля, а именно: грабительскому налогообложению, нарушению прав церкви и великой хартии вольностей.

23 января 1264 года Людовик IX сообщил о своём решении, выходившем полностью в пользу Генриха III. Документ начинается с повторной публикации заявлений двух сторон конфликта, где они передают право решения в руки иноземного монарха. Позже перечисляются все трудности, пережитые Англией за предыдущие годы, и подчёркивается важность резолюции. Так как папа римский уже признал недействительными провизии, Людовик постановил «…отменить все эти положения, постановления, и обязательства, или как ещё они могли быть названы…», и освободил соседнего короля от их исполнения. Переданные баронам в рамках соглашений замки передавались назад английскому правителю, и Генри был волен в назначении собственных министров. Единственной уступкой знатной оппозиции являлась всеобщая амнистия, распространявшаяся на всех участников конфликта. О финансовых требованиях Генриха III в документе не упоминается. С самого начала было очевидно, что на решение Людовика повлияет позиция католической церкви (учитывая его набожность), приверженность к королевской прерогативе и родственные связи с Генрихом III (чья супруга Элеонора Прованская являлась невесткой французского правителя).

Последствия

См. также: Вторая баронская война

Соглашение не стало решением конфликта, но стало одним из предпосылок будущих проблем. Односторонность документа в пользу короля не оставило Симону де Монфору какого-либо другого выхода, как вооружённое восстание. Военные действия стартовали в феврале 1265 года, когда сыновья Монфора Генри и Симон атаковали владения Роджера Мортимера в марках. Генрих созвал собственных феодалов, и королевская армия одержала победу в Нортгемптоне, где пленила младшего Симона. Лондон контролировался сторонниками Монфора-старшего, а власть короля признавали Кент и Сассекс. Монфор отправился из столицы для переговоров, но требование сохранить действие положений было отвергнуто монархом. Единственным выходом оставалась война, и 14 мая 1264 года армии столкнулись у города Льюис, где, не взирая на численный перевес, победили бароны. По Льюисской мизе все провизии были восстановлены, а Эдуард становился заложником.

Правительство под руководством Симона де Монфора вскоре столкнулось с проблемами. Заключённый им 22 июня 1265 с принцом Гвинеда и Уэльса Лливелином ап Грифидом «Пиптонский договор» о союзе, сделал его фигуру непопулярной среди английских правителей Валлийской Марки. В мае Эдуард смог осуществить побег при поддержке Гилберта де Клера, который вскоре встал на сторону короля. Принц начал военную кампанию по отвоёвыванию земель, в то время как Монфор подавлял восстания в марках, которые были подавлены с помощью Грифида, после чего направился на восток для объединения со своим сыном Симоном. Эдуарду удалось быстрее настигнуть и загнать Симона-младшего в Замок Кенилуэрт, и 4 августа 1265 года Монфор был вынужден в невыгодных для себя условиях дать бой у Ившема превосходящим силам противника.Сражение быстро превратилось в резню, Симон был вскоре убит и расчленён прямо на поле боя. Несмотря на это, сопротивление королевской власти продолжалось, символом которого стал замок Кенилуэрт. В октябре 1266 года Кенилвортский приговор предоставил участникам восстания амнистию, и к концу года гарнизон сдался.

Комментарии

a. ^{^}  «Mise» в этом контексте означает соглашение. Использование этого термина в таком смысле в английском языке весьма редкое, и обычно используется для Амьенского и Льюисского соглашений. Само слово является женским причастием от французского глагола mettre (ставить), произносимого /ˈmiːz/.
b. ^{^}  Текст аргументов Генриха и баронов (стр. 252-7 и 256-79), как и ответ Людовика (стр. 280-91), были отредактированы и опубликованы на изначальном латинском языке Трихорном и Сандерсом, вместе с параллельным переводом на английский язык.
c. ^{^}  Было предложено, чтобы в документе была представлена фактическая позиция Генриха во время ранней встречи в сентябре, а не от январского арбитража.

Источники

• Maddicott, John (1994), Simon de Montfort, Cambridge: Cambridge University Press, ISBN 0-521-37493-6 
• Powicke, F. M. (1947), King Henry III and the Lord Edward: The Community of the Realm in the Thirteenth Century, Oxford: Clarendon Press 
• Powicke, F. M. (1962), The Thirteenth Century: 1216-1307 (2nd ed.), Oxford: Clarendon Press 
• Prestwich, Michael (1997), Edward I (updated ed.), New Haven: Yale University Press, ISBN 0-300-07209-0 
• Prestwich, Michael (2007), Plantagenet England: 1225-1360 (new ed.), Oxford: Oxford University Press, ISBN 0-19-822844-9 
• Ridgeway, H. W. & Harrison, B. (2004), [dx.doi.org/10.1093%2Fref%3Aodnb%2F12950 Henry III (1207–1272)], Oxford: Oxford University Press, DOI 10.1093/ref:odnb/12950 
• Sadler, John (2008), The Second Barons' War: Simon de Motfort and the Battles of Lewes and Evesham, Barnsley: Pen & Sword Military, ISBN 1-84415-831-4 
• Treharne, R. F. (1932), The Baronial Plan of Reform, 1258–1263, Manchester: University of Manchester Press 
• Treharne, R. F. (1948), "The Mise of Amiens, 23 January 1264", in R. W. Hunt, W. A. Pantin & R. W. Southern (eds.), Studies in Medieval History Presented to Frederick Maurice Powicke, Oxford: Oxford University Press 
• Treharne, R. F. & Sanders, I. J. (1973), Documents of the Baronial Movement of Reform and Rebellion, 1258-1267, Oxford: Clarendon Press, ISBN 0-19-822222-X 
• Carpenter, David (1996), The Reign of Henry III, London: Hambledon, ISBN 1-85285-070-1 
• Carpenter, David (2003), The Struggle for Mastery: Britain, 1066-1284, Oxford: Oxford University Press, ISBN 0-19-522000-5 
• Davies, R. R. (2000), The Age of Conquest: Wales, 1063-1415, Oxford: Oxford University Press, ISBN 0-19-820878-2 
• Powicke, F. M. (1947), King Henry III and the Lord Edward: The Community of the Realm in the Thirteenth Century, Oxford: Clarendon Press 
• Walne, P. (1954), "[dx.doi.org/10.1093%2Fehr%2Flxix.cclxxii.418 The Barons' Argument at Amiens, January 1264]", English Historical Review (Oxford University Press) . — Т. 69 (272): 418–25, DOI 10.1093/ehr/lxix.cclxxii.418 
• Walne, P. (1958), "[dx.doi.org/10.1093%2Fehr%2Flxxiii.288.453 The Barons' Argument at Amiens, January 1264]", English Historical Review (Oxford University Press) . — Т. 73 (288): 453–9, DOI 10.1093/ehr/lxxiii.288.453 
• Wood, Charles T. (1970), "The Mise of Amiens and Saint-Louis' Theory of Kingship", French Historical Studies (Duke University Press) . — Т. 6 (3): 588–603 

Отрывок, характеризующий Амьенская миза

Действительно, только открытие кампании задержало Ростова и помешало ему приехать – как он обещал – и жениться на Соне. Отрадненская осень с охотой и зима со святками и с любовью Сони открыли ему перспективу тихих дворянских радостей и спокойствия, которых он не знал прежде и которые теперь манили его к себе. «Славная жена, дети, добрая стая гончих, лихие десять – двенадцать свор борзых, хозяйство, соседи, служба по выборам! – думал он. Но теперь была кампания, и надо было оставаться в полку. А так как это надо было, то Николай Ростов, по своему характеру, был доволен и той жизнью, которую он вел в полку, и сумел сделать себе эту жизнь приятною.
Приехав из отпуска, радостно встреченный товарищами, Николай был посылал за ремонтом и из Малороссии привел отличных лошадей, которые радовали его и заслужили ему похвалы от начальства. В отсутствие его он был произведен в ротмистры, и когда полк был поставлен на военное положение с увеличенным комплектом, он опять получил свой прежний эскадрон.
Началась кампания, полк был двинут в Польшу, выдавалось двойное жалованье, прибыли новые офицеры, новые люди, лошади; и, главное, распространилось то возбужденно веселое настроение, которое сопутствует началу войны; и Ростов, сознавая свое выгодное положение в полку, весь предался удовольствиям и интересам военной службы, хотя и знал, что рано или поздно придется их покинуть.
Войска отступали от Вильны по разным сложным государственным, политическим и тактическим причинам. Каждый шаг отступления сопровождался сложной игрой интересов, умозаключений и страстей в главном штабе. Для гусар же Павлоградского полка весь этот отступательный поход, в лучшую пору лета, с достаточным продовольствием, был самым простым и веселым делом. Унывать, беспокоиться и интриговать могли в главной квартире, а в глубокой армии и не спрашивали себя, куда, зачем идут. Если жалели, что отступают, то только потому, что надо было выходить из обжитой квартиры, от хорошенькой панны. Ежели и приходило кому нибудь в голову, что дела плохи, то, как следует хорошему военному человеку, тот, кому это приходило в голову, старался быть весел и не думать об общем ходе дел, а думать о своем ближайшем деле. Сначала весело стояли подле Вильны, заводя знакомства с польскими помещиками и ожидая и отбывая смотры государя и других высших командиров. Потом пришел приказ отступить к Свенцянам и истреблять провиант, который нельзя было увезти. Свенцяны памятны были гусарам только потому, что это был пьяный лагерь, как прозвала вся армия стоянку у Свенцян, и потому, что в Свенцянах много было жалоб на войска за то, что они, воспользовавшись приказанием отбирать провиант, в числе провианта забирали и лошадей, и экипажи, и ковры у польских панов. Ростов помнил Свенцяны потому, что он в первый день вступления в это местечко сменил вахмистра и не мог справиться с перепившимися всеми людьми эскадрона, которые без его ведома увезли пять бочек старого пива. От Свенцян отступали дальше и дальше до Дриссы, и опять отступили от Дриссы, уже приближаясь к русским границам.
13 го июля павлоградцам в первый раз пришлось быть в серьезном деле.
12 го июля в ночь, накануне дела, была сильная буря с дождем и грозой. Лето 1812 года вообще было замечательно бурями.
Павлоградские два эскадрона стояли биваками, среди выбитого дотла скотом и лошадьми, уже выколосившегося ржаного поля. Дождь лил ливмя, и Ростов с покровительствуемым им молодым офицером Ильиным сидел под огороженным на скорую руку шалашиком. Офицер их полка, с длинными усами, продолжавшимися от щек, ездивший в штаб и застигнутый дождем, зашел к Ростову.
– Я, граф, из штаба. Слышали подвиг Раевского? – И офицер рассказал подробности Салтановского сражения, слышанные им в штабе.
Ростов, пожимаясь шеей, за которую затекала вода, курил трубку и слушал невнимательно, изредка поглядывая на молодого офицера Ильина, который жался около него. Офицер этот, шестнадцатилетний мальчик, недавно поступивший в полк, был теперь в отношении к Николаю тем, чем был Николай в отношении к Денисову семь лет тому назад. Ильин старался во всем подражать Ростову и, как женщина, был влюблен в него.
Офицер с двойными усами, Здржинский, рассказывал напыщенно о том, как Салтановская плотина была Фермопилами русских, как на этой плотине был совершен генералом Раевским поступок, достойный древности. Здржинский рассказывал поступок Раевского, который вывел на плотину своих двух сыновей под страшный огонь и с ними рядом пошел в атаку. Ростов слушал рассказ и не только ничего не говорил в подтверждение восторга Здржинского, но, напротив, имел вид человека, который стыдился того, что ему рассказывают, хотя и не намерен возражать. Ростов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по своему собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и сам он врал, рассказывая; во вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем воображать и рассказывать. И потому ему не нравился рассказ Здржинского, не нравился и сам Здржинский, который, с своими усами от щек, по своей привычке низко нагибался над лицом того, кому он рассказывал, и теснил его в тесном шалаше. Ростов молча смотрел на него. «Во первых, на плотине, которую атаковали, должна была быть, верно, такая путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло подействовать, кроме как человек на десять, которые были около самого его, – думал Ростов, – остальные и не могли видеть, как и с кем шел Раевский по плотине. Но и те, которые видели это, не могли очень воодушевиться, потому что что им было за дело до нежных родительских чувств Раевского, когда тут дело шло о собственной шкуре? Потом оттого, что возьмут или не возьмут Салтановскую плотину, не зависела судьба отечества, как нам описывают это про Фермопилы. И стало быть, зачем же было приносить такую жертву? И потом, зачем тут, на войне, мешать своих детей? Я бы не только Петю брата не повел бы, даже и Ильина, даже этого чужого мне, но доброго мальчика, постарался бы поставить куда нибудь под защиту», – продолжал думать Ростов, слушая Здржинского. Но он не сказал своих мыслей: он и на это уже имел опыт. Он знал, что этот рассказ содействовал к прославлению нашего оружия, и потому надо было делать вид, что не сомневаешься в нем. Так он и делал.
– Однако мочи нет, – сказал Ильин, замечавший, что Ростову не нравится разговор Здржинского. – И чулки, и рубашка, и под меня подтекло. Пойду искать приюта. Кажется, дождик полегче. – Ильин вышел, и Здржинский уехал.
Через пять минут Ильин, шлепая по грязи, прибежал к шалашу.
– Ура! Ростов, идем скорее. Нашел! Вот тут шагов двести корчма, уж туда забрались наши. Хоть посушимся, и Марья Генриховна там.
Марья Генриховна была жена полкового доктора, молодая, хорошенькая немка, на которой доктор женился в Польше. Доктор, или оттого, что не имел средств, или оттого, что не хотел первое время женитьбы разлучаться с молодой женой, возил ее везде за собой при гусарском полку, и ревность доктора сделалась обычным предметом шуток между гусарскими офицерами.
Ростов накинул плащ, кликнул за собой Лаврушку с вещами и пошел с Ильиным, где раскатываясь по грязи, где прямо шлепая под утихавшим дождем, в темноте вечера, изредка нарушаемой далекими молниями.
– Ростов, ты где?
– Здесь. Какова молния! – переговаривались они.


В покинутой корчме, перед которою стояла кибиточка доктора, уже было человек пять офицеров. Марья Генриховна, полная белокурая немочка в кофточке и ночном чепчике, сидела в переднем углу на широкой лавке. Муж ее, доктор, спал позади ее. Ростов с Ильиным, встреченные веселыми восклицаниями и хохотом, вошли в комнату.
– И! да у вас какое веселье, – смеясь, сказал Ростов.
– А вы что зеваете?
– Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.
– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.


В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.