Анакреонт

Анакреонт
др.-греч. Ἀνακρέων
Анакреонт (Мрамор, Лувр)
Дата рождения:	570/559 до н. э.
Дата смерти:	485/478 до н. э.
Род деятельности:	Поэт
Жанр:	Монодическая лирика

Анакрео́нт (Анакрео́н, др.-греч. Ἀνακρέων, 570/559 — 485/478 до н. э.) — древнегреческий лирический поэт, один из Девяти лириков.

Жизнь

О происхождении и жизни Анакреонта известно немногое. Анакреонт родился в г. Теос в Ионии. Источники упоминают четыре возможных имени его отца: Скифиан, Эвмел, Парфений, Аристокрит.

Около 545 года до н. э., перед завоеванием Теоса персами, вместе с группой сограждан Анакреонт успел бежать во Фракию, где теоссцы восстановили колонию Абдеры (греческие города Малой Азии вскоре после этого были захвачены знаменитым Гарпагом, одним из военачальников Кира Великого). Перед изгнанием Анакреонту, по-видимому, довелось принять участие в боевых действиях, в которых, по его собственному признанию, он не отличился.

Спустя некоторое время Анакреонт получил приглашение от тирана Самоса Поликрата, при дворе которого находился до 522 года до н. э. Анакреонт упоминает, что был у тирана наставником; о том, что он пользовался у Поликрата доверием, упоминает Геродот. В ответ на расположение и протекцию, Анакреонт посвятил своему патрону серию хвалебных од.

После гибели Поликрата Анакреонт переехал в Афины, ко двору тирана Гиппарха, сына Писистрата. Гиппарх, который унаследовал литературные вкусы своего отца, направил за Анакреонтом специальное посольство на пятидесятивесельной галере. В Афинах Анакреонт познакомился с Симонидом и другими членами блестящего поэтического окружения, собравшегося при дворе Гиппарха.

Время и место смерти Анакреонта неизвестны. Когда после убийства Гиппарха общество литераторов распалось, Анакреонт, вероятно, вернулся в свой родной Теос, где, по свидетельству эпитафии, приписываемой Симониду, умер и был похоронен. По другим свидетельствам, прежде чем вернуться в Теос, Анакреонт сопровождал Симонида в Фессалию, ко двору Эхекратида, царя фессалийской династии Элеадов.

Лукиан упоминает Анакреонта в числе прославленных долгожителей; по его сведениям, Анакреонт умер в возрасте 85. По истории, которую приводит Плиний Старший, Анакреонт умер, поперхнувшись виноградной косточкой (история представляется анекдотичной и вряд ли заслуживает серьёзного рассмотрения).

В Афинах Анакреонт пользовался огромной популярностью; например, на Акрополе Анакреонту была установлена статуя, рядом со статуей его друга Ксантиппа. На нескольких теосских монетах Анакреонт представлен с лирой в руках, иногда сидя, иногда стоя. В 1835 году в районе Сабинских гор в Италии была найдена статуя, хранящаяся сегодня в Галерее Боргезе; считается, что эта статуя изображает Анакреонта.

Творчество

Стихи Анакреонта, написанные на ионийском диалекте греческого языка, предназначались для сольного пения или декламации в сопровождении музыкального инструмента (вероятно, лиры, отсюда говорят о «лирике» Анакреонта).

Афиней и «Суда» упоминают о пяти книгах текстов Анакреонта, подготовленных в Александрийской школе; три книги лирических произведений, одна — ямбических и одна — элегических. До наших дней дошли незначительные фрагменты, собранные из цитат позднейших авторов.

В число лирических сочинений, помимо гимнов и парфениев (хоровых песен, исполнявшихся девушками), входят также любовные песни и стихотворения-жалобы на скоротечность молодости и быстрый приход старости. Инвективные интонации встречаются в ямбических сочинениях; наиболее известные здесь — обращение к «фракийскому жеребенку», строптивость которого нуждается в укрощении; злобный выпад против богатого выскочки по имени Артемон.

Анакреонт — наследник Алкея и Сапфо; однако тон его текстов более светский и более насмешливый. Концепция Анакреонта характеризуется простотой в восприятии мира, иронией по отношению к самому себе; глубокое чувство и страсть у Анакреонта отсутствуют. Основные мотивы — размеренное, сознательно культивируемое наслаждение радостями жизни: любовью, вином, пирами, свободой мысли; эмоциональный фон — предчувствие смерти и тягот старости.

В эпоху политических и социальных переворотов, когда на глазах Анакреонта так часто падали одни и возвышались другие, поэт «ценил легкие, мимолетные радости, стремился к настоящему, презирал превратности будущего и забывал о невозвратном прошлом». Культ настоящего у Анакреонта, тем не менее, проникнут духом умеренности, оргиастичность ему чужда; вино «разбавлено водой, чтобы песня за чашей оставалась стройной». Афиней замечает, что Анакреонт «был трезвым, когда писал»; сам Анакреонт (а позже — подражавший ему Гораций) решительно отвергает «скифство» с его буйством; поэт воспевает «любовь к согласному гимну за полной чашей».

Анакреонт был известен также как сочинитель гимнов. Наиболее известны и считаются лучшими два коротких гимна Артемиде и Дионису (сохранилось восемь и одиннадцать строк соответственно).

Влияние

Анакреонт не был «пьяницей и волокитой», каким его нередко представляет традиция; такую репутацию поэту создали множество подражаний позднейших эпох, в частности некоторые эпиграммы (в которых напр. ему приписывается «тройное поклонение» музе, вину и любви) и сборник, известный под названием «Anacreontea». Подражание Анакреонту породило так называемую анакреонтическую поэзию поздней античности, Возрождения и Просвещения.

«Anacreontea» сохранился в рукописи X века и был опубликован в 1554 году с латинского перевода Анри Этьен (о происхождении самой рукописи ничего не известно). Сборник содержит иногда очень изящные, в стиле и духе Анакреонта стихотворения, тем не менее чрезмерно подчеркивающие любовный или застольный момент. Тонкую свежесть оригинала часто сменяет приторная (хотя иногда признанно обаятельная) фривольность, не свойственная самому Анакреонту. Сборник был написан в александрийскую (и частью более позднюю) эпоху, когда этот жанр был в моде среди богатых классов больших торговых городов. Этот сборник впоследствии и создал славу Анакреонту и вызывал неоднократные подражания в позднейшей литературе.

Большая популярность поэта в Европе в XVII—XVIII веках восходит именно к псевдоанакреонтической поэзии. Увлечение философией Эпикура, распространенное в Европе этого времени, благоприятствовало развитию современной анакреонтической поэзии. Во Франции произведения в рамках этой традиции создавали Э. Парни, А. Шенье, Вольтер, П. Беранже, Шольё; в Италии — Луи-Виктор Савиоли; в Германии — Глейм, Гагедорн, Лессинг; в Англии — М. Прайер, Э. Уоллер, Дж. Гэй.

Анакреонт в России

Подражание древним: Анакреонт
А. Н. Майков (1843)

Пусть гордится старый дед
Внуков резвою семьею,
Витязь — пленников толпою
И трофеями побед;
Красота морей зыбучих —
Паруса судов летучих;
Честь народов — мудрый круг
Патриархов в блеске власти;
Для меня ж милей, мой друг,
В пору бури и ненастий
В теплой хижине очаг,
Пня дубового отрубок
Да в руках тяжелый кубок,
В кубке хмель и хмель в речах.

Пример русской анакреонтической поэзии

Анакреонтическая традиция в русской литературе начинается с Антиоха Кантемира, опубликовавшего в 1736 году 55 стихотворений Анакреона в своём переводе. М. В. Ломоносов, написавший около 1760 г. свой «Разговор с Анакреоном» — русское переложение пяти стихотворений Анакреона, на каждое из которых следует собственный стихотворный ответ Ломоносова, — стоял у истоков русской анакреонтической лирики. Переложения Анакреона, разной степени вольности, создавали Г. Р. Державин, К. Н. Батюшков, А. С. Пушкин. Систематическую работу по переводу Анакреона начали в конце XVIII века И. И. Мартынов и Н. А. Львов, во второй половине XIX века значительные по объёму и вкладу публикации переводов Анакреона сделали Л. А. Мей, А. Н. Баженов, В. И. Водовозов — труд каждого из трёх переводчиков претендовал на полноту, однако понятия их о полноте собрания расходились, поскольку в наследие Анакреона входит множество отрывков и осколков, в том числе однострочных (их включил в свой перевод только Мей, и далеко не все). По мнению Мея, «образцовый перевод Анакреоновых песен невозможен, но, вместе с тем, мало-мальски литературный перевод их необходим для каждой словесности». В начале XX века бо́льшую часть стихотворений и отрывков Анакреона заново перевёл В. В. Вересаев, работал с переводами Анакреона и Г. Ф. Церетели. Во второй половине столетия вклад в переводы Анакреона внесли С. А. Ошеров, Я. Э. Голосовкер, В. Н. Ярхо.

Сочинения

• Стихотворения Анакреонта Теосского. СПб, 1829
• Песни Анакреонта. В пер. А. Баженова, М., 1861
• Анакреонт. В пер. Водовозова, СПБ., 1888
• Анакреонт. Первое полное собрание его сочинений в переводах русских писателей. СПб, 1896
• В сб.: Античная лирика. М., 1968

Литература

• Коган П. С., Очерки по истории древних литератур, т. II, «Греческая литература», П., 1908, 1912, 1923
• Круазе А. и М., История греческой литературы, П., 1916
• В сб.: Античная лирика. М., 1968

Ссылки

• [www.novemlyrici.net/index.xps?2.6 Избранные стихотворения Анакреонта]
• [www.rvb.ru/18vek/derzhavin/01text/033.htm Державин Г. Р. Анакреонт в собрании]
• [www.rvb.ru/18vek/derzhavin/01text/062.htm Державин Г. Р. Анакреонт у печки]
• [www.rvb.ru/pushkin/01text/01versus/0423_36/1828/0465.htm Пушкин А. С. «Кобылица молодая…»]

Отрывок, характеризующий Анакреонт

– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!


В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
– Здесь на половину княжен? – спросила Анна Михайловна одного из них…
– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.
– Слава Богу, что успели, – сказала она духовному лицу, – мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек – сын графа, – прибавила она тише. – Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
– Courage, courage, mon ami. Il a demande a vous voir. C'est bien… [Не унывать, не унывать, мой друг. Он пожелал вас видеть. Это хорошо…] – и он хотел итти.
Но Пьер почел нужным спросить:
– Как здоровье…
Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же отцом ему было совестно.
– Il a eu encore un coup, il y a une demi heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.


Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.