Анакреонтическая поэзия
Анакреонти́ческая поэ́зия (от др.-греч. Ἀνακρέων — Анакреонт) — жанр лирической, то есть, первоначально исполняемой под звуки лиры, поэзии, воспевающей радость беззаботной жизни, чувственные наслаждения, всеохватывающее веселье[1].
Общие сведения
Жанр получил название по имени древнегреческого лирика Анакреонта. Легкость содержания и формы, музыкальность стихотворения, обеспечили популярность и широкий круг почитателей. Подражания начались еще в древности — в пору эллинизма и Римской империи[2]:131.
Произведения Анакреонта сохранились только в отрывках. По этой причине образцом анакреонтической поэзии стало творчество последователей, попавшее в позднегреческий сборник «Анакреонтика» (лат. Anacreontea)[3].
Впервые он был издан во Франции Анри Этьеном в 1554 году с латинского перевода и имел название «Оды Анакреона» (фр. Odes d'Anacréon). Основой сборника послужили две рукописи X века, происхождение которых осталось неизвестным. Сборник содержит иногда очень изящные, в стиле и духе Анакреонта стихотворения, тем не менее, чрезмерно подчеркивающие любовные или застольные утехи. Тонкая свежесть оригинала часто смешана с приторной, хотя, иногда и признанно обаятельной, фривольностью, не свойственной самому Анакреонту. Этот сборник Анри Этьена впоследствии и создал славу Анакреонту и вызывал неоднократные подражания в позднейшей литературе.
В значительной степени, именно благодаря сборнику «Анакреонтика» жанр стал популярным в европейской литературе Возрождения и Просвещения[3]. Этому также способствовало и распространённое тогда увлечение философией Эпикура.
В отличие от первых последователей Анакреонта, европейские авторы, в своём большинстве, не придерживаются стихотворного размера оригинала, сохраняя только тему и дух его творчества[4][5].
Во Франции произведения в рамках этой традиции создавали Эварист Парни, Андре Шенье, Вольтер, Пьер Беранже, Гийом Шольё; в Италии — Луи-Виктор Савиоли; в Германии — Иоганн Глейм, Готхольд Лессинг; в Англии — Эдмунд Уоллер, Джон Гэй.
Подражание древним: Анакреонт[6]
А. Н. Майков (1852)
В день собранья винограда,
В дверь отворенного сада
Мы на праздник Вакха шли
И — любимца Купидона —
Старика Анакреона
На руках с собой несли.
Много юношей нас было,
Бодрых, смелых, каждый с милой,
Каждый бойкий на язык;
Но — вино сверкнуло в чашах —
Мы глядим — красавиц наших
Всех привлек к себе старик!
Дряхлый, лысый, весь разбитый,
Череп, розами покрытый, —
Чем им головы вскружил?
А они нам хором пели,
Что любить мы не умели
Как когда-то он любил!
Анакреонтическая поэзия в России
Анакреонтическая традиция в русской литературе начинается с Антиоха Кантемира, опубликовавшего в 1736 году 55 стихотворений Анакреонта в собственном переводе.
Около 1760 г. М. В. Ломоносов создал «Разговор с Анакреонтом» — русское переложение пяти стихотворений Анакреонта, на каждое из которых приводится собственный стихотворный ответ Ломоносова.
В 1804 году Г. Р. Державин издал сборник «Анакреонтические песни», куда поместил оригинальные стихотворения, а также переложения и переводы из Анакреона, Сапфо и других греческих поэтов[7].
Переложения Анакреонта, и подражания разной степени вольности, создавались и многими другими российскими поэтами, например, К. Н. Батюшковым, А. А. Дельвигом, А. С. Пушкиным, В. К. Тредиаковским, Н. Н. Языковым[3].
См. также
Напишите отзыв о статье "Анакреонтическая поэзия"
Примечания
- ↑ [poetique.academic.ru/39/%D0%B0%D0%BD%D0%B0%D0%BA%D1%80%D0%B5%D0%BE%D0%BD%D1%82%D0%B8%D1%87%D0%B5%D1%81%D0%BA%D0%B0%D1%8F_%D0%BF%D0%BE%D1%8D%D0%B7%D0%B8%D1%8F Анакреонтическая // Поэтический словарь. — М.: Советская Энциклопедия. Квятковский А. П., науч. ред. И. Роднянская. 1966.]
- ↑ Радциг С. И. [www.sno.pro1.ru/lib/radzig/37.htm История древнегреческой литературы. Учебник. — 5-е изд. — М.: Высшая школа, 1982, 487 с.]
- ↑ 1 2 3 [gatchina3000.ru/great-soviet-encyclopedia/bse/052/302.htm Анакреонтическая поэзия // История греческой литературы, под ред. С. И. Соболевского и др., т. 1, М.— Л., 1946]
- ↑ Grenfell B. P. & Hunt A. S. The Oxyrhynchus Papyri: Part II (London: The Egypt Exploration Fund, 1899) 49.
- ↑ West M. L. Greek Metre (Oxford: OUP, 1982) 31)
- ↑ Майков А. Н. Сочинения в двух томах / Под общей редакцией Ф. Я. Приймы. — М.: Правда, 1984. — Т. 1. — С. 128.
- ↑ Державин Г. Р. Анакреонтические песни / Издание подготовили Г. П. Макогоненко, Г. Н. Ионин, Е. Н. Петрова. Отв. ред. Г. П. Макогоненко. М.: Наука, 1987. 472 с.
Ссылки
- [www.novemlyrici.net/index.xps?2.6 Некоторые стихотворения Анакреонта // Сайт Novemlyrici.net]
- [www.rvb.ru/18vek/derzhavin/01text/033.htm Державин Г. Р. Анакреонт в собрании // Сайт Rvb.ru]
- [www.rvb.ru/18vek/derzhavin/01text/062.htm Державин Г. Р. Анакреонт у печки // Сайт Rvb.ru]
- [www.rvb.ru/pushkin/01text/01versus/0423_36/1828/0465.htm Пушкин А. С. Кобылица молодая… // Сайт Rvb.ru]
Отрывок, характеризующий Анакреонтическая поэзия
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.
Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
