Анархия в Самарре

Анархия в Самарре (861—870) — период в истории Аббасидского халифата, когда тюркские войска свергли четырёх халифов подряд.

Предыстория

В первой половине IX века халиф Аль-Мутасим создал гвардию из тюркских рабов-гулямов, происходивших из Центральной Азии и Хазарии. Не имея корней в арабских землях, тюрки были преданы лично халифу и полностью от него зависели. Они могли вступить в брак только с его разрешения и им запрещалось общаться с местным населением. В 835 году Аль-Мутасим покинул Багдад и выстроил на берегу Тигра новую столицу — Самарру. В Багдаде жители недолюбливали гулямов и постоянно враждовали с ними, да и размещать новые войска там было особо негде — Самарра должна была стать для них новым домом.

Халиф Аль-Мутаваккиль старался уменьшить влияние тюрков в армии, набирая войска в Северной Африке и в Армении. В 858 году он попытался сделать решительный шаг и перенести столицу в Дамаск, но сопротивление тюрок вынудило его через пару месяцев смириться с их требованиями и вернуться в Ирак.

Тем временем нарастала напряжённость внутри семьи халифа. Летом 850 года Аль-Мутаввакиль решил определить трём своим сыновьям порядок преемственности: наследником был назначен Мухаммад аль-Мунтасир, следующим в линии преемственности — Зубайр аль-Мутазз, а за ним — Ибрахим аль-Муайяд. Однако затем Аль-Мутаввакиль разочаровался в Аль-Мунтасире и стал обращаться с ним при дворе с нескрываемым неуважением, открыто намекая, что может лишить его положения наследника. Ситуация обострялась тем, что Аль-Мутазза поддерживала его мать.

К этому моменту из первоначальной группы тюрок, нанятых Аль-Мутасимом ещё до того, как он стал халифом, в живых остался лишь Васиф, все его более знаменитые товарищи уже умерли — кто от естественных причин, кто был убит по приказу Аль-Мутаввакиля. Васиф вёл себя тихо и не привлекал внимания. Однако, когда в октябре 861 года он узнал, что халиф намерен конфисковать его земли и отдать их своему новому фавориту, то понял, что терять ему нечего.

Убийство халифа Аль-Мутаваккиля

5 декабря 861 года была последняя пятница Рамадана. По традиции халиф должен был вести людей на молитве в Большой мечети, и по этому случаю из Багдада прибыло много важных гостей. Когда этот день приблизился, халиф почувствовал себя плохо, и его советники предложили, чтобы народ повёл наследник — это был бы хороший случай показать его людям. В итоге было решено, что проповедь прочтёт Аль-Мунтасир, но в утро проведения процессии советники лицемерно заявили халифу, что хорошо было бы отдать такую честь Аль-Мутаззу (тем более, что у молодого принца днём раньше родился сын). Халиф согласился, и молящихся вёл Аль-Мутазз, а оскорблённый Аль-Мунтасир был вынужден оставаться в своих покоях до вечера.

Воскресенье было концом поста. Халиф снова сказал, что плохо себя чувствует, и предложил, чтобы молящихся теперь вёл Аль-Мунтасир. Однако советники сказали: если халиф не появился в пятницу и не появится в воскресенье — поползут слухи о его здоровье, поэтому он обязан лично вести верующих. В результате Аль-Мунтасира снова отстранили от участия в государственном мероприятии.

В четверг 10 декабря халиф почувствовал себя лучше, и устроил с приятными ему людьми вечеринку с выпивкой и беседой. На этом вечере Аль-Мунтасир опять стал мишенью для насмешек отца. В полночь Аль-Мунтасир ушёл, заметив пытавшимся остановить его присутствующим, что халиф слишком пьян, чтобы заметить этот уход. Тюркский военачальник Муса ибн Буга аль-Кабир принялся убирать зал, намекнув остальным, что им пора расходиться, в результате кроме халифа, его друга Фас ибн Хакана и нескольких пажей в зале больше никого не осталось. После этого в зал ворвались заговорщики — четыре сына Васифа (старшим из них был Салих), а также тюрки охраны, подчинявшиеся Мусе. Халиф и Фас были убиты, пажам удалось бежать.

Халиф Аль-Мунтасир

Неизвестно, был ли Аль-Мунтасир вовлечён в заговор, однако он понимал, что для контроля ситуации нужно действовать максимально быстро. Он поручил своему секретарю Ахмеду ибн аль-Хасибу составить план присяги на верность и отправил его помощника Саида за своим братом Аль-Мутаззом, а другого слугу — за другим братом Аль-Муайядом. Явившись, те принесли клятву верности новому халифу. К утру 11 декабря Аль-Мунтасир уже прочно утвердился на троне.

Чтобы укрепить свой авторитет, Аль-Мунтасир тут же организовал большую кампанию против Византии; однако так как он не мог позволить себе оставить столицу сразу после восхождения на престол, то во главе армии поставил Васифа. Затем он лишил братьев статуса наследников, заставив их подписать отречение, и перевёл их в статус обычных людей. Однако 29 мая Аль-Мунтасир заболел и 7 июня умер.

Халиф Аль-Мустаин

На следующий день после смерти халифа руководство тюрок (Буга аль-Кабир, его сын Муса ибн Буга аль-Кабир, и ещё один тюрк по имени Багир) собрались во дворце Гаруна. По совету визиря они заставили всех остальных тюрок поклясться, что они примут халифом того, кого выберут эти трое. Было ясно, что любой из сыновей Аль-Мутаввакиля захочет отомстить за смерть отца, поэтому они решили выбрать кого-нибудь из потомков их покровителя Аль-Мутасима. В итоге был выбран Ахмад аль-Мустаин — внук Аль-Мутасима.

Новый халиф возведением на трон был целиком обязан тюркам. Тюрки попытались получить полный контроль над правительством и заставили назначить визирем тюрка Утамиша (единственный пример в истории халифата, когда визирем стал тюрок, а не араб или перс), однако тому пришлось целиком полагаться на Ахмеда ибн аль-Хасиба — старого секретаря Аль-Мунтасира (вероятно, потому, что сам он был неграмотным). 9 июня, когда была проведена церемония возведения на трон нового халифа, в Самарре начались народные волнения, толпа захватила арсенал и устроила погромы, однако в итоге всё успокоилось.

Зимой 862—863 годов на византийской границе погибли в бою два видных командира, ветераны арабской армии. Это вызвало новый всплеск народного недовольства: арабы погибали, в то время как тюрки не прилагали никаких усилий для охраны границы. В марте 863 года вспыхнули волнения в Багдаде. В то же время ухудшалось финансовое положение страны: поставленный во главе администрации Утамиш, объединившись с секретарём и царицей-матерью, занялись грабежом казны. Жалованье рядовым гвардейцам задерживалось, а Васиф и Буга были заняты другими делами. В результате в четверг 4 июня 863 года войска в столице подняли мятеж. В субботу Утамиша выволокли из дворца халифа и зарезали. Лидером солдат-тюрок стал Багир.

Багир вскоре рассорился с Бугой. Васиф с Бугой решили нанести удар первыми, и в начале 865 года Багир был убит. Это убийство вызвало восстание солдат, считавших Багира героем, отстаивавшим их интересы перед властью. Халиф, Буга и Васиф решили, что Самарра стала слишком опасна, и в начале февраля бежали в Багдад.

Гражданская война

Население Багдада не любило тюрок, и халиф мог рассчитывать на поддержку народа и управлявшего городом Мухаммеда ибн Абд Аллах ибн Тахира. Вскоре Самарру начали покидать другие тюрки, близкие к Васифу и Буге, которые, прибыв в Багдад, стали просить у халифа прощения и умолять вернуться с ними в Самарру. Халиф сказал, что они могут вернуться в Самарру и им будут там платить жалованье, но он сам останется там, где он есть. Тем самым тюркам было показано, что они больше не имеют веса.

Когда солдаты вернулись в Самарру и рассказали, как их оскорбили, то тюрки решили, что им нужен халиф, которого они могли бы считать своим, и обратились к Аль-Мутаззу. Увидев в этом свой последний шанс достичь трона, тот согласился. Война между Багдадом и Самаррой стала неизбежной.

Ибн Тахир занялся укреплением Багдада и постарался блокировать Самарру, а также попытался уговорить командующих войсками по всей стране присоединиться к нему и халифу в Багдаде. Однако сторонники Аль-Мутазза из Самарры взяли инициативу в свои руки и заставили багдадцев обороняться. После годичной осады Багдада Ибн Тахир предпочёл признать халифом Аль-Мутазза.

Халиф Аль-Мутазз

По условиям капитуляции смещённому халифу назначили пенсию и позволили поселиться в Хиджазе, где ему отвели имение, разрешив выезжать только в Мекку и Медину; в реальности, однако, его переселили в Васит на юге Ирака.

Тем не менее в стране продолжался финансовый кризис. Деньги, требуемые тюркскими войсками, равнялись двум годовым доходам от налогов. Хаос в центре привёл к падению авторитета власти халифа в провинциях. С потерей территорий ушли и годовые налоги с них, что усугубляло финансовый кризис.

Вскоре новый халиф попытался избавиться от конкурентов. Первой жертвой стал брат Аль-Муайяд: 24 июля 866 года его официально лишили положения наследника, а 8 августа судьям и свидетелям было официально предъявлено его мёртвое тело без каких-либо следов насилия (тем не менее, в естественную смерть наследника никто не поверил, и в народе обсуждали лишь то, каким именно образом он был убит без оставления следов). Затем в тюрьму был помещён другой брат халифа — Абу Ахмед, руководивший силами Аль-Мутазза в войне против Багдада, но его авторитет среди тюркских войск спас ему жизнь — халиф не посмел убить столь популярного в войсках человека. В октябре поверженный халиф Аль-Мустаин был перевезён из Васита в Самарру и казнён на въезде в город.

Тем временем все провинции оказались захваченными узурпаторами или местными командирами, не желавшими подчиняться халифу в Самарре. В Самарре разгневанные и доведённые до отчаяния войска выбрали собственных военачальников. 29 октября 867 года тюрки и другие военные восстали против Васифа и Буги и потребовали своё жалованье. Васиф был убит, но его сын Салих вместе с прочими занял в семейных резиденциях круговую оборону.

В ноябре 868 года Буга отправился в Мосул, но по дороге потерял самообладание и бежал, отправившись без оружия и практически в одиночку назад в Самарру, надеясь там найти убежище у Салиха. Его лодка была перехвачена стражей на мосту, и он был убит по приказу халифа.

Салих пытался найти средства для тюрков. Решив, что правительственные секретари намеренно прячут деньги, предназначавшиеся войскам, он 19 мая 869 года напал на них во дворце, арестовал министров (халиф успел сбежать в личные покои) и принялся пытать, но те не могли дать денег, которых у них не было.

Тюркские солдаты, ещё на что-то надеясь, дали халифу последний шанс: они заявили, что убьют для него Салиха ибн Васифа, если халиф выплатит им жалованье. Когда он не смог найти денег, солдаты 11 июля 869 года пришли за ним, избили и заставили написать акт отречения. Затем свергнутого халифа увели и три дня не давали ему еды и воды. Вечером 16 июля его заперли в маленьком кирпичном подвале, где утром он был найден мертвым.

Халиф Аль-Мухтади

Новым халифом был сделан Аль-Мухтади — сын халифа Аль-Васика. На момент восхождения на трон ему было 38 лет, и он вполне серьёзно отнёсся к своим обязанностям. Он резко сократил расходы на двор, лично сидел каждую неделю в суде и разбирал жалобы от граждан. Историки считают, что он мог бы стать одним из лучших халифов и возродить халифат, но реальность не оставила ему на это времени.

В декабре 869 года в Самарру из северного Ирана вернулся Муса, прослышав, что Салих ибн Васиф прибирает к рукам государственные средства. 19 декабря Муса вступил с войсками в Самарру, схватил халифа и увёз. Тем временем Салих, найдя поддержку среди сбежавших тюрков, спрятался. Халиф попытался успокоить тюрков, и рядовые солдаты, пожаловавшись, что такие люди, как Муса и Салих, процветают за их счёт, предложили халифу союз против офицеров, попросив назначить одного из его братьев их командиром. Переписка между халифом и тюркским солдатами продолжилась, и 12 января 870 года халиф согласился на их требования.

16 января пришли новости, что группа бедуинских разбойников сожгла маленький городок Балад возле Мосула. Халиф попытался отправить туда тюркские войска, но командующие отказались уходить. Лишь после того, как 28 января 870 года был пойман и казнён Салих, Муса со своими людьми оставил Самарру и отправился на север сражаться с бедуинами.

Халиф попытался использовать отсутствие Мусы для подрыва его позиций. Он написал Байикбеку — одному из командиров в армии Мусы — письмо, приказав принять командование на себя и привезти Мусу в цепях. Однако Байикбек отнёс письмо прямо к Мусе, и они договорились о совместных действиях против халифа. 16 июня Байикбек прибыл к халифу и извинился, что не схватил Мусу. Халиф приказал казнить Байикбека, а его голову выбросить к сопровождавшим его солдатам, однако те после этого восстали и убили командира дворцовой стражи. Халиф вызвал дополнительные войска из тех рядовых тюрок, что недавно поклялись лично ему, и началась свалка.

Халиф попытался как прежде лично обратиться к тюркам, но солдаты ответили, что по призыву родственников мёртвого Байикбека все тюрки отложили в сторону распри и объединились против халифа. Тогда халиф в отчаянии с мечом в руке пошёл по городу и призывал простой народ поддержать его, но никто не вышел ему на помощь. В итоге халиф был ранен стрелой на крыше дворца и был вынужден сдаться. 21 июня народу было выставлено его мёртвое тело, подготовленное к похоронам.

Итоги и последствия

Смерть Аль-Мухтади привела к завершению периода анархии в Самарре, но не привела к реставрации халифата: империя распалась.

Литература

• Хью Кеннеди «Двор халифов» — Москва: «АСТ», 2007. ISBN 978-5-17-039643-6.

Отрывок, характеризующий Анархия в Самарре

За обедом в этот день на слова Десаля, говорившего о том, что, как слышно, французы уже вступили в Витебск, старый князь вспомнил о письме князя Андрея.
– Получил от князя Андрея нынче, – сказал он княжне Марье, – не читала?
– Нет, mon pere, [батюшка] – испуганно отвечала княжна. Она не могла читать письма, про получение которого она даже и не слышала.
– Он пишет про войну про эту, – сказал князь с той сделавшейся ему привычной, презрительной улыбкой, с которой он говорил всегда про настоящую войну.
– Должно быть, очень интересно, – сказал Десаль. – Князь в состоянии знать…
– Ах, очень интересно! – сказала m llе Bourienne.
– Подите принесите мне, – обратился старый князь к m llе Bourienne. – Вы знаете, на маленьком столе под пресс папье.
M lle Bourienne радостно вскочила.
– Ах нет, – нахмурившись, крикнул он. – Поди ты, Михаил Иваныч.
Михаил Иваныч встал и пошел в кабинет. Но только что он вышел, старый князь, беспокойно оглядывавшийся, бросил салфетку и пошел сам.
– Ничего то не умеют, все перепутают.
Пока он ходил, княжна Марья, Десаль, m lle Bourienne и даже Николушка молча переглядывались. Старый князь вернулся поспешным шагом, сопутствуемый Михаилом Иванычем, с письмом и планом, которые он, не давая никому читать во время обеда, положил подле себя.
Перейдя в гостиную, он передал письмо княжне Марье и, разложив пред собой план новой постройки, на который он устремил глаза, приказал ей читать вслух. Прочтя письмо, княжна Марья вопросительно взглянула на отца.
Он смотрел на план, очевидно, погруженный в свои мысли.
– Что вы об этом думаете, князь? – позволил себе Десаль обратиться с вопросом.
– Я! я!.. – как бы неприятно пробуждаясь, сказал князь, не спуская глаз с плана постройки.
– Весьма может быть, что театр войны так приблизится к нам…
– Ха ха ха! Театр войны! – сказал князь. – Я говорил и говорю, что театр войны есть Польша, и дальше Немана никогда не проникнет неприятель.
Десаль с удивлением посмотрел на князя, говорившего о Немане, когда неприятель был уже у Днепра; но княжна Марья, забывшая географическое положение Немана, думала, что то, что ее отец говорит, правда.
– При ростепели снегов потонут в болотах Польши. Они только могут не видеть, – проговорил князь, видимо, думая о кампании 1807 го года, бывшей, как казалось, так недавно. – Бенигсен должен был раньше вступить в Пруссию, дело приняло бы другой оборот…
– Но, князь, – робко сказал Десаль, – в письме говорится о Витебске…
– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.


Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.